Быстренько все обдумав, Одинцов кратко, без красочных подробностей, изложил свою невеселую историю. Выслушав его, Машков хмыкнул.

– Ты не меняешься, – констатировал он. – Пьешь дорогой коньяк залпом, как ломовой извозчик, и воюешь с ветряными мельницами. Бедные мельницы!

В кабинет, постучав, вошел вестовой. В руках у него была оловянная тарелка из матросской столовой, на которой грудой лежали крепенькие пупырчатые огурцы, налитые красным соком помидоры, пучок зеленого лука, с перьев которого обильно капала на пол вода, и несколько ломтей хлеба.

– Тебя только за смертью посылать, – сказал вестовому Машков. – Свободен! Да, и позвони в медсанчасть. Передай, что я прошу срочно зайти ко мне… Погоди-ка…

Он с треском вырвал листок из перекидного календаря, быстро нацарапал на нем что-то шариковой ручкой, сложил листок вдвое и протянул вестовому.

– Скажи, пусть поторопится, дело неотложное.

Вестовой козырнул, глядя в бумажку, кивнул, давая понять, что разобрал почерк, и исчез.

– Значит, я пью, как извозчик, – сказал Одинцов, когда за матросом закрылась дверь. – А заедать дорогой коньяк огурцами и луком – это, как я понимаю, признак хорошего тона?

– Чем богаты, тем и рады, – ответил Машков, вновь разливая коньяк. – Смотрите, он еще и носом вертит, гроза адмиралов… Что ж, предлагаю выпить за людей, которые не меняются. За тебя, Одинец!

– Надеюсь, врач понадобился не для меня? – поинтересовался Одинцов, когда они выпили.

– Психиатра у нас в штате нет, – с хрустом жуя, сказал Машков. Изо рта у него, покачиваясь в такт движениям челюсти и укорачиваясь на глазах, свисало перышко зеленого лука. – А психолог, который промывает мозги матросам, об тебя, пожалуй, все зубы обломает.

– Тогда на кой ляд тебе понадобилась санчасть, да еще срочно? Может, я не вовремя?

– Сиди! – прикрикнул на него Машков. – Вовремя или не вовремя, решает старший по званию, а не ты, разгильдяй.

Пожав широкими плечами, Одинцов сосредоточился на закуске. Только теперь он обнаружил, что успел основательно проголодаться. Правда, хлеб, как это водится в южных регионах, был пшеничный, белый, и казался ему безвкусным, но выбирать, увы, не приходилось. Старательно жуя, он обдумал странное поведение Машкова и пришел к выводу, что Машка переменился меньше, чем можно было ожидать. Он всегда пользовался повышенным вниманием слабого пола и как мог старался переключить хотя бы часть этого внимания на друзей – в частности, на Одинцова, которого еще в курсантские времена именовал не иначе как бирюком. Возможно, он и теперь решил начать знакомство старинного приятеля с частью, в которой тому отныне предстояло служить, с молоденькой незамужней медсестры, фельдшерицы, а может, даже и докторши. «Да, дела, – подумал он. – В штабе полы ходуном ходят, ремонта сто лет не было, а командир в рабочее время распивает коньячок и медичек в кабинет таскает. Да не просто таскает, а через вестового…»

Он немедленно устыдился этих мыслей, но до конца разобраться в своих ощущениях не успел, потому что Машков заговорил о деле.

– Примешь вторую группу, – сказал он деловито. —Тридцать человек, и все, как на подбор, орлы. М-да…

– Что такое? – спросил Одинцов, чутко уловивший в последнем междометии нотки тягостного сомнения. —Орлы подкачали?

– Орлы-то как орлы, – покачал головой Машков, нормальные орлы. К нам, сам понимаешь, кого попало не берут. Но вот командира толкового у них уже три месяца нет. Было, понимаешь, дело… У рыбаков в трале мина запуталась, и, как говорится, ни туда ни сюда. Вызвали нас. На месте подорвать нельзя, слишком близко. Пришлось выпутывать. А она ржавая вся, того и гляди рванет. В общем, полез он сам, в одиночку. Отцепить отцепил, в сторонку отбуксировал, а тут она и… В общем, осиротели орлы. Ну и, как водится, подразболтались без должного присмотра. Про дедовщину вспомнили, хвосты распустили… А в результате – убийство. Убили старослужащего, старшину – застрелили во время тренировки по подводному ориентированию…

– Ого, – неопределенно хмыкнул Одинцов. – А какой идиот дал им заряженное оружие?

– Оружие не было заряжено, – явно не в первый и, похоже, не в последний раз отмахнулся Машков. – И вообще история эта довольно темная. Хлыщ из военной прокуратуры, который дело ведет, конечно, арестовал молодого матросика – нашлись, понимаешь ли, следы порохового нагара на затворе пистолета, а ему больше ничего и не надо. Подозреваемый есть, мотив есть – месть за дедовщину, и даже улика имеется. А что в деле концы с концами не сходятся, ему наплевать с высокого дерева. Вот ведь крыса сухопутная! Будто целью задался парня за решетку упечь!

– Подытожим, – рассеянно кроша хлеб, предложил Одинцов. – Дисциплина в подразделении ниже плинтуса, налицо неуставные взаимоотношения. Плюс недавнее убийство и следователь из военной прокуратуры, который днюет и ночует в расположении и постоянно таскает бойцов на допросы, срывая их с занятий… Я правильно тебя понял?

– В общем да.

– Вот она, настоящая мужская дружба! Как в песне поется: здесь, у самой кромки бортов, другу поможет друг… Спасибо, Машка, век тебе этого не забуду!

– Понимаю, – вздохнул кавторанг. – Только и ты меня пойми. Тебя мне сам бог послал. Если не ты, то кто же? Я эту часть полгода назад принял, проблем выше крыши, а тут еще эта катавасия с убийством…

– Да я понимаю, – вяло отмахнулся Одинцов. – Везде одно и то же: вместо того, чтобы служить, приходится возиться со всякой ерундой… О! – оживился он. – Идея! Давай махнем не глядя! Я тебе – флотский порядок в подразделении, а ты мне – боевое задание. Что-то в последнее время в Черном море стало многовато американских лоханок. Пущу пару-тройку этих корыт на дно – глядишь, и на душе полегчает…

– Идиот, – проворчал Машков. – Мало было военной прокуратуры, теперь ему еще и Гаагский трибунал подавай.

– А кто узнает? – запальчиво возразил Одинцов. Он уже вовсю валял дурака, откровенно наслаждаясь процессом. – Ну, кто? Мы тихо, мирно, чинно-благородно… А? Могу тебя с собой прихватить, а то засиделся ты что-то на берегу. Мы нырнем и вынырнем, а они нырнут и не вынырнут…

– Заманчиво, черт, – сказал Машков и мечтательно закатил глаза.

В это время дверь кабинета резко распахнулась, и смутно знакомый Одинцову голос с напускным неудовольствием и плохо замаскированным, зато искренним беспокойством спросил:

– Ну что у тебя здесь опять стряслось?

Они одновременно повернулись к двери. Машков самодовольно ухмыльнулся, одними губами проговорив: «Два ноль». Одинцов изумленно, будто на привидение, вытаращился на вошедшего, а вошедший, капитан-лейтенант медицинской службы Кукушкин, демонстрируя завидное самообладание, произнес:

– Так-так-та-а-ак. Три мушкетера двадцать лет спустя – так, кажется, это называется? Причем Атос и Портос, как водится, вылакали почти весь коньяк, не дожидаясь благородного Арамиса… Да тише ты, медведь! – придушенно завопил он, очутившись в стальных объятиях Одинцова. – Заломаешь, дьявол тихоокеанский…

На следующий день друзья решили отправиться на природу, чтобы пообщаться, поговорить, поесть шашлычков. Не сговариваясь, почетную миссию приготовления мяса поручили доктору.

– А почему, собственно, я? – с вызовом спросил доктор Кукушкин.

– Ты у нас хирург? – с подозрительной ласковостью в голосе ответил кавторанг Машка.

– Вот именно, – вызывающе подтвердил Кукушкин.

– А кто лучше хирурга может управиться с мясом? К тому же «готовить» по-английски – «кук». Как, кстати, и повар. Отсюда наше слово «кок». Короче, как ни кинь, а все на тебе сходится.

– Тебе бы не отрядом командовать, – проворчал военврач, – а вести телевизионные дебаты… Демагог!

– Делом займись, – поставил точку в дискуссии Машков.

Недовольно ворча, Кукушкин принялся насаживать на шампуры сочные куски мяса, перемежая их ломтиками помидора и колечками репчатого лука. Он был одет в просторные выгоревшие шорты до колена и наброшенную на плечи легкую светлую рубашку. Рыжеватую макушку прикрывала бейсбольная кепка, из-под козырька которой поблескивали ультрамодные солнцезащитные очки. На загорелой шее скромно посверкивала золотая цепочка; картину полного благополучия гармонично довершал новехонький «лендровер», что, блистая черным лаком, стоял на подъездной дорожке.