— Там, в коридоре, пакет. Принесёшь?

Влад радостно отметил галочкой ещё один пункт перемен. Когда это в голосе Юлии были просительные нотки?

Пакет пришлось тащить сразу на кухню, где Юлия, как заправский факир, выложила на стол два батона колбасы, ветчину, хлеб и пачку замороженных пицц.

— Прости, я ем теперь только овощи, — зачем-то сказал Влад.

Его и правда сейчас выворачивало наизнанку от вида и запаха мяса. Будь он на самом деле морской рыбкой, которой место на глубине, среди всяких звёзд, каракатиц, медуз и глазастых гадов, он бы сменил цвет лица на изумрудно-зелёный.

— Овощи, — повторила Юля, и из пакета показалась отварная картошка в пластиковом контейнере, помидоры и тепличные огурцы. Пальто её болталось на плечах, как два сложенных крыла — она не думала его снимать, и путь её отмечали бусинки талой воды. Влад попытался разглядеть, разулась или нет, но не успел: под коленные чашечки ткнулся тупой мордой стул, а в рот, один за другим, полезли кусочки овощей. Юлия действовала, как хирург, спасающий жизнь пациенту, и Владу пришлось притвориться, что так и надо, что жизнь на самом деле цена и значима для него. Он жевал, давился, снова заставлял себя двигать челюстями, зажмуривался, когда фиксировал приближение к своему лицу руку с жёстким, как наждачка, полотенцем. Он хотел сказать, что полотенце это не далее как несколько дней назад впитало с пола пролитый кофе, поэтому такое жёсткое, но язык отказывался подчиняться: он, как мёртвая устрица, разлагался в панцире из челюстей.

— А ты? — сказал Влад, когда наконец обрёл дар речи. — Ешь теперь ты. Тебе тоже надо…

— Не говори ерунды, — жёстко сказала Юлия.

— Убери хотя бы это мерзкое мясо.

Сделано. Мясо сразу отправилось в мусорную корзину.

— Теперь поговорим, — сказала она, с грохотом отодвинув стул напротив.

— Мы могли поговорить и раньше.

— Раньше ты был неспособен к адекватной беседе.

Влад собрался было запротестовать, подался было вперёд, но почувствовал, как что-то неприятно выпятилось в желудке, и только вымученно икнул.

— Твоё самоедство уже не знает меры, — продолжала отчитывать его Юля. — К чему, ты думаешь, оно приведёт?

— Я как-то не задумывался, — Влад всё ещё пытался какими-то ошмётками силы воли заставить работать, как надо, желудок. Вроде бы получалось. Но вот параллельно разговаривать… нет, нет. Лучше, как когда-то, обмениваться записочками. Руки у него, во всяком случае, пока ещё не дрожат. — Ты же знаешь, планирование не самая сильная моя сторона.

— Ты понимаешь, что… чего бы ты ни ждал, ждать уже бесполезно. Ничего не случится. Время вышло… наше с тобой время вышло.

С тихим звяканьем она положила очки на стол. Влад кивнул. Не столько ей, сколько сам себе. Он и так готов был себе в этом признаться. Да, время вышло, ждать бесполезно. Понимание пришло — дай-ка припомнить, — уже полгода тому. Но он продолжал ждать, больше по инерции, по привычке.

Юлия вздохнула, костлявые руки протянулись через стол, чтобы прикоснуться к владовым запястьям, но в последний момент отдёрнулись. Она сказала:

— Но ты не прав. У нас есть план. Я всё распланировала. Есть люди, готовые за тебя умереть, а значит, что бы ты там себе не думал, не всё ещё потеряно. Сав бы сказал: пока есть армия, война ещё не проиграна.

При слове «армия» Влад оглянулся на манекены. Вот что обычно подразумевал Савелий, когда говорил про его армию. Но Юлия, очевидно, имеет ввиду других солдат. Живых.

— Справился бы как-нибудь и сам, — пробормотал Влад, сбитый с толку её заявлением, вычурным и нелепым. — Ещё немножко поголодать, и…

Юлия тяжело положила локти на стол. От ветра, что создавали движения её рукавов, на пол посыпались салфетки, а в раковине, заполненной заплесневелой посудой, что-то звякнуло. Голос, в противовес решительным движениям и всем, что она сейчас с ним вытворяла, был тих и терпелив.

— Ты не понимаешь. Один из них стоит у тебя за дверью. И у нас есть план.

— Кто стоит? — не на шутку перепугался Влад.

Юлия молча встаёт и идёт в прихожую. Влад с ногами забирается на стул. В последнее время это место превратилось в святыню покинутого всеми бога, который в одиночестве, заточив себя на веки вечные — так, во всяком случае, казалось Владу, — размышляет о былых своих ошибках. Не было необходимости о нём беспокоится. Как и любое божество, он будет жить, пока живы завязанные с ним реликты, которым кто-то поклоняется. Которые рассматривают жадные глаза в журналах, которые носят, которые пропитываются потом в клубах и на рок-концертах, которые тяжело, как клейкая лента, отлипают потом от кожи в туалетах — или же кто-то жадными руками, под гул возбуждённых голосов, её отдирает. Но этот храм должен был остаться запечатанным. Юлия сама превратилась в призрака: если бы он не открыл, она прошла бы сквозь стену, но другим людям, живым людям, здесь не место.

Обхватив руками голову, он слушал, как клацнул замок, как женщина отступила, пропуская кого-то громоздкого, неповоротливого, внутрь. Как он сопит и вздыхает, избавляясь от свежего проточного воздуха в лёгких и принимая в себя густую атмосферу этого грота. Оценивающе водит по губам языком. Не зря, не зря почудилось, что за спиной Юли, там, в темноте лестницы, кто-то был.

— Кто это? — визгливо спрашивает Влад, и незнакомец, шумно, тяжело ступая, идёт на голос.

— Это я.

Как будто это что-то скажет Владу. Людей, которые могли говорить ему «это я» очень мало, этот мужчина — явно не из них.

— Не зажигайте свет, — просит Влад. Он не узнаёт свой голос.

— Не буду, — негромким, виноватым голосом произносит незнакомец.

Он большой, при том, что сам Влад далеко не маленький, от тела пышет каким-то потусторонним жаром. Похож на врача, а Юлия в своём пальто за его спиной — напоминает медсестру, жестокую, острую, как шило, крепкую, как леска, медсестру из фильмов про психбольницы. Здоровяк делает ещё один шаг, складывает руки на животе, и вспышка узнавания пронзает виски. Его Влад уже видел однажды — на последнем из череды цветных событий, тогда была… точно-точно, презентация последней коллекции, которую он феерично покидал в своих фантазиях по высоким спинкам стульев. Это этого толстяка он обогнул уже возле выхода — задел рукой полу его пиджака, сказал…

— Извините, пожалуйста, — пробасил здоровяк.

Влад, всё так же обнимая колени, расширившимися от ужаса глазами искал докторский саквояж. Они будут резать грудную клетку, доставать и выскабливать изнутри сердце — ясно, как день. А может, заберутся поглубже, в мозги, при помощи тончайшего стилета, заряженного молнией и лунными бликами, вырежут часть воспоминаний, ответственных за неудачи… Нет, нет! Владу показалось, как его дрожь расползлась по комнате, и от стекла с внешней стороны отпал солидный пласт снега. Эта Юлия, она хотела, чтобы он делал свою работу дальше, не взирая на то, что это дорога, ведущая в пустошь. Стилет коснётся области, ответственной за волю, они сделают его рабом собственных хаотичных желаний. Влад представил себе то, что будет после: пустая улыбка, чувства, пожирающие всё, что есть вокруг, и перерабатывающие в новое, штампованное творчество. Этого нельзя допустить. Всё должно идти своим чередом. До первоначального состояния то, что уже сломалось, восстановить невозможно. Разве что убрать ограничители… но что из этого получится? Разве моральные рамки, нормы, комитеты не порицают подобные действия?..

Уфф… отпустило. Никакого саквояжа. Отражённый снегом и двумя стоящими на подоконнике стеклянными бокалами свет фонарей путается в аккуратно подстриженной бородке гостя. Не доктор, совсем нет — мужчина куда больше напоминает шамана каких-то оцивилизовавшихся племён, что снял одеяние из перьев и колокольчиков и сунул руки в рукава пиджака. Этих двоих легко спутать — возможно, потому, что их сферы деятельности пересекаются, а то и вовсе очень близко прилегают друг к другу. Доктор врачует тело, шаман врачует сознание.

— Вы — тот самый, кого я ищу, — медлительно, важно произносит он, отводя назад плечи. Рубашка выбивается из-под ремня, белыми, накрахмаленными облаками топорщится на животе.