— Да? — слабо говорит Влад. Он уже не знает, чего ожидать. Мужчина смотрит долгим совиным взглядом, а потом протягивает руку.

— Я был на вашей выставке, помните?

— Да…

Рука тяжёлая, сухая. Как будто сделана из мрамора. Такие руки может себе позволить только человек, крепость поступи которого это позволяет.

— Отлично, — кивает мужчина. На голове у него — короткий ёжик. — Сразу скажу, я не критик от мира моды, и вообще мало связан с этим миром. Ваши костюмы мне не понравились. Они карнавальны, смешны. Никакого вкуса. Впрочем, повторюсь, я не критик, поэтому моё мнение можете не принимать всерьёз. Не будете?

— Нет…

Если бы не эта дважды повторенная ремарка, Влад подумал бы, что Юлия привела одну из тех беснующихся на страницах журналов и в интернете личностей. Возможно, она думает, что ему нужна эмоциональная встряска, светопреставление с публичными оскорблениями и издевательствами.

Мужчина затыкает большие пальцы за пояс и спокойно говорит:

— Моё имя вам знать ни к чему. Всё равно мы скоро с вами расстанемся. Зовите меня просто… ну, скажем Неназываемым, — по лицу скользит мимолётная улыбка. — Между тем, я хочу заметить, что я рад нашему знакомству. Как видите, я не сопливый подросток, не состою на учёте в психоневрологическом диспансере и мало похож на обычную вашу аудиторию. У меня есть семья, хотя они и обеспечены до конца жизни. Несмотря на всё на это, я готов окончить свою жизнь в ваших руках, даже нацепив один из этих ваших смешных костюмов.

Он ждёт от Влада какой-то реакции, покачиваясь с носка на пятку. В такт этому движению позвякивают в подставке немногие оставшиеся чистые ложки.

Из-под его локтя выныривает Юлия: поняв, что чтобы сейчас вытянуть из Влада какую-то реакцию, придётся воспользоваться горячими щипцами, она оборачивается лицом к гостю и громко вопрошает:

— Это зачем же?

Неназываемый, оказавшись участником постановки, маленькой сценки, не удивляется: он вытягивает шею, чтобы видеть за плечом Юлии главного и единственного зрителя, говорит:

— Мне импонируют ваши идеи.

Влад затряс головой и спустил одну ногу со стула — будто бы там, внизу, был не пол, а тонкий лёд. О каких идеях они говорят? Тех, что разлагаются сейчас под крышечкой его головы?

— Огласка поможет напомнить всем этим уродам, для чего ты создавал эти вещи, — говорит Юлия, оборачиваясь к зрительскому ложу и выходя из роли. Представление закончено. Теперь всё по-серьёзному. Она хрустит рукавами пальто, душный запах духов и пота накрывает Влада с головой. — А какая огласка лучше такой?

— Какой?

— Лучше трупа в одном из этих твоих рогатых костюмов…

Неназываемый покашлял. Он потянулся к лицу, так, как если бы хотел поправить очки, но никаких очков там не было. Поэтому на полпути он останавливается, встряхивает рукавом и смотрит на часы на запястье.

— Не нужно так грубо. Зачем сразу… трупа? Знаете, какие это слово вызывает ассоциации? Тела. Да, тела. Я бы предпочёл тот выходной смокинг с бабочкой-мотыльком. Знаете, как-то солидней…

— Как будет угодно, — Юлия изучает свои ногти, а потом, прищурившись, ногти незнакомца. Если бы Влад сейчас мог хоть что-то считать, он бы посчитал, что господин Неназываемый следит за собой куда лучше, чем Юлия. Статус и власть в неброской коробке, по тиснению на которой каждый знающий человек поймёт, с чем имеет дело, а у всех остальных появится неприятный, трепетный осадок.

— Обговаривайте детали, — басит мужчина, — и сообщите мне, когда и где…

— Постойте-ка, — Влад наконец выходит из ступора, и заставляет тем самым Юлю и Неназываемого замереть — они, верно, не могли нарадоваться, что всё идёт так гладко. Надеялись, что Влад так и не сможет запустить четырёхтактный мотор собственных мозгов. Он ткнул в Неназываемого пальцем. — Вы что, собираетесь совершить самоубийство?

— Я же сказал, — с лёгким холодком говорит мужчина. Хотя Влад отчего-то был уверен, что причина холодка пришла извне. Внутри у толстяка просто-напросто всё замёрзло, когда Влад так невежливо использовал свой палец. — Суицид. Оружие пусть остаётся на моё усмотрение. Но забегая вперёд скажу, что у меня отличный именной кольт. Работает, как швейцарские часы, вообще не даёт осечек, и курок ходит так, знаете ли, плавно…

Влад медленно выбирался из своей скорлупы. Что поделать, если её раскололи мощным ударом сверху, придётся вытечь ещё разок на божий свет.

— Зачем вам это? — спрашивает он, глядя снизу вверх на незнакомца.

Тот постучал пальцем по столу.

— Позвольте мне не углубляться в причины. Всё, что вам нужно знать, я уже сказал.

— Вы говорили про мои идеи. А всё, что касается моих идей…

— Ну уж нет! — хмуро перебил Влада мужчина. — Это уже не ваши идеи — тут, возможно, отчасти моя вина, что я неправильно выразился — эти идеи вы уже спустили вниз. В общество. А всё, что покинуло, если можно так сказать, изначальную голову, спустилось вниз в том или ином удобоваримом виде — уже не принадлежит создателю. Создателю принадлежит только форма — одежда, устройства, книги… а что до сути, до информации — информация свободна. Осталось их только активировать, понимаете, вроде как кнопкой — вкл-выкл.

Влад не сдавался. В его голове сейчас говорили, перебивая друг друга, все его знакомые, чьи суждения так или иначе продвигали точку зрения Влада, катили это огромное колесо в гору или толкали его под горку. Савелий, Рустам, Виктор… Моррис, Эдгар. И никто из них не мог опровергнуть слова этого инфернального толстяка, дьявола в одежде из плоти. Идеи и правда не могут кому-либо принадлежать. Вот вещи — могут. И когда Влад умрёт, всё то, что он не придумал, не нарисовал, не сшил, останется в чужих головах, словно в сегментах огромной компьютерной сети.

— Так при чём тут вы?

— Я? — мужчина вздохнул, и рубашка выползла из-под ремня ещё на пару сантиметров. — Я же сказал. Кнопка эта не кнопка в привычном понимании, а вроде как событие. Этим событием и буду я.

Владу больше нечего сказать, и Неназываемый уходит. Тёмная квартира проталкивает его по своему пищеводу и выбрасывает в парадную. Слышно, как урчит в глубине здания лифт. Юлия возвращается, затворив за гостем дверь. Влад по-прежнему без движения, одна нога на полу, другую, обхватив руками, прижимает к себе — мерещится, будто конечностей у него невообразимо много, как у паука, и только думаешь об этом, как теряешься в невообразимом множестве возможностей: какой шевельнуть, какую поставить так, а какую этак.

Юля осторожно перемещается вокруг его насеста. Вещает:

— А ещё лучше — нескольких тел. Два, три, четыре самоубийства в разных частях города одновременно или почти одновременно! В твоих костюмах, во всём остальном — ничем не связанные люди. Мы обеспечим тебе полное алиби.

— И где же ты возьмёшь этих людей? — спрашивает Влад.

— Одного из них ты видишь перед собой. А остальных… у тебя довольно обширный фанклуб.

Понимание не сразу, но неизбежно и с медлительной величавостью, как стая проплывающих китов.

— Ты хочешь поступить так же?

Юлия улыбается, а потом внезапно наклоняется и целует Влада в нос. Губы её обжигающе-холодны, зато след от поцелуя жжётся, как сигаретный ожог.

— Именно. Видишь, ты уже разговариваешь более или менее связно. Как самочувствие? Живот не болит?

— Я, наверное, не смогу тебе позволить…

— Тише.

Влад внезапно чувствует, что не может говорить. Рот ему зажимает рука. Голос Юли над головой звучит, будто колыхающаяся фанера.

— Не делай вид, что для тебя есть что-то важнее того, что ты делаешь. Или того что можешь сделать. Я всё равно не поверю. Ты никогда не был одержим людьми. Как бы я хотела на тебя хоть чуть-чуть походить…

Когда ушла и она, Влад долго сидел на одном месте, глядя, как растёт на фонаре внизу снежная шапка, как она падает, сбитая хвостом неуклюжей ночной птахи, и растёт вновь. То, что она сказала, по-своему ужасно, но по-настоящему, наверное, ужасно, что во Владе эти слова не вызвали и следа внутреннего сопротивления и какого-либо неприятия.