— Я просто пытаюсь разобраться, как всё это работает.

Савелий щёлкнул пальцами.

— Ах! Ах! Как со всеми этими твоими швами и подвывертами?

— Со швами и подвывертами полегче, — честно ответил Влад.

Остаток дня и половину следующего Зарубин ходил, как будто рассасывал какую-то ужасно долгую, и не слишком вкусную конфету. А потом спросил:

— А что до тебя?

— До меня? — Влад был занят работой. Он частенько был ею занят, так что Савелий привык разговаривать со спиной друга. Даже странно видеть иногда его лицо. Спина Влада, по мнению Зарубина, могла выражать даже больше эмоций: позвонки странно выгибались и выпирали сквозь рубашку, когда Влад был в задумчивости, мышцы предплечий, натягиваясь под кожей, виртуозно рисовали улыбки, смущение и удивление, и Сав очень быстро научился их распознавать. А когда друг злился — почти небывалый случай, — спина была идеально прямая, будто натянутая тетива лука.

Сав вздохнул.

— Помнишь наш вчерашний разговор? Ну, про химию, литературу и чёрти чё?

— Ну.

— Зачем ты-то меня терпишь? Я думаю, если бы я был тебе противен, как все эти жители Земли, — движение рукой в сторону окошка, где на Грибоедовском курсировали туристические катера и стелился смог от машин. Влад всё равно не видел. — То однажды я нашёл бы здесь запертую дверь. Каждый день, если честно, я ожидаю её найти. Но не нахожу.

Влад впал в задумчивость. Он отложил карандаш, потом снова взял его и принялся грызть. Наконец, неохотно ответил:

— Может, мне просто недосуг бежать на базар и искать там замок. Кроме того, где я найду инструменты, чтобы его поставить? Я и пользоваться-то ими не умею.

Сав пришёл в очередной буйный восторг — он разражался ими с регулярной периодичностью, словно один из исландских вулканов извержениями. Кто знает, что было тому причиной — ответ Влада, или же этот странный лексический выползень — «недосуг» — которому не место в речи современного человека.

— Ты настоящий друг! — возвопил он. Хотел было хлопнуть Влада по спине, но карандаш снова плясал по бумаге, и Сав сдержался. — Если хочешь, я куплю тебе замок. И даже поставлю.

Влад не ответил, а значит, разговор следовало считать завершённым.

Когда пришли вести о новой публикации, на лице Сава не было глупой ухмылки.

— Смотри-ка. Ещё одна. В «Подиуме», в перспективных талантах. Они прислали мне письмо.

На улице метель: с Сава отваливаются и падают со шлепками мокрые комья снега. Кажется, будто это не снег, а такие белые лягушки. Парад лягушек обозначает его ход от подъездной двери — на диво прямую линию. Что значило — Савелий спешил доставить известие. Обычно он не заходит к Владу раньше, чем поздоровается с двумя-тремя стоящими в «прихожей» «чудиками»: хорошенько приложит их головой о стену или попытается выкрутить руку. Февраль; оконце в запущенный газон при доме будто бы закрашено с той стороны белой краской, и, когда долго на него смотришь, начинает казаться, будто тебя пеленают, заворачивают в мягчайшую перину. Влад думал — может, и правда его закрасить? Ведь февраль когда-нибудь кончится. А потом одёргивал себя: это будет такая же фальшь, как и всё остальное. Только снег настоящий. Вот пускай и служит, коль подвязался, до тех пор, пока первая весенняя оттепель не отправит его в отставку.

— Я указал в обратном адресе твой, — сказал Влад.

— Да, я догадался. Тут есть телефон: просят с ними связаться. Хотят узнать о тебе больше.

Этот журнал значительно толще «Черепа». Эскизы Влада разместили где-то в конце, за двумя-тремя листами рекламы. Здесь же была и фотография, ради которой Влад просил Сава найти ему фотографа. В коротенькой заметке фигурировали слова «загадочный перспективный модельер, который, к тому же, сам шьёт одежду». «Возможно, в будущих выпусках мы расскажем вам о нём больше», — говорилось там.

— Ты должен прямо сейчас им позвонить! — Сав пританцовывал на месте.

Тем не менее, Влад отложил звонок на два дня. Козырять статьёй в Черепе было весело, но навязываться, как бы странно это не звучало, ему не хотелось. «Что в этих рисунках может быть хорошего?» — думал он в приступе самобичевания, — «Кому это интересно? Кто вообще будет это носить?»

Если бы он мог сказать, что эскизы отправили без ведома автора, скажем, тот же Сав, он бы позвонил и извинился. Но увы, эскизы собирал и запихивал в конверт он сам — и Влад даже не может сейчас себе ответить, зачем.

В первую очередь он хотел испортить хрусталь, который смотрел со страниц глянцевых журналов, с экранов ти-ви, сквозил в осоловелых глазах этого оторванного от реальности мира. Разбить, запачкать кровью, калом — чем угодно. Правда, когда в голове начинали вертеться такие мысли, он пытался предъявить претензии себе. «А ты ли — не оторван от реальности?» — спрашивал себя Влад. — «Сидишь в своём подвале, в подвале Виктора, или, на худой конец, в мастерской Рустама, где в окно ничего, кроме крошечного двора, не увидеть, и хочешь судить других?»

Он не пытался оправдываться. Он размышлял, о чём мог спросить отец — отец бодрствующий, ограниченный и смотрящий на всех с высоты эго сурового подземщика, рабочего опасной профессии… и отец спящий, всегда рассудительный и объективный — и задавал себе эти вопросы сам. Пытался на них ответить, хотя ответы эти и хотелось промямлить.

«Я видел смерть», — возражал самому себе Влад. — «Даже косвенно помог старухе с косой. Если бы я не выгнал эту бродяжку взашей, вполне возможно, она была бы сейчас жива. И даже благодарна мне. Хоть кто-то был бы мне благодарен…»

В каморке всё ещё, как наяву, ощущался запах разложения.

— Если бы я мог печатать новости на моих костюмах, — сказал однажды Саву Влад. — Сделать их доступными, чтобы каждый мог купить.

Сав засмеялся:

— Тебе придётся делать их бумажными, чтобы быстро снашивались. Новости-то меняются каждый день.

— Передать информацию — не главное, — размышлял вслух Влад. — Ей мир и так завален. Любую информацию можно добыть за доли секунды.

— Только не для тебя, — вольготно развалившись на диване, сказал Сав. — Ни телефона, ни компьютера, даже телевидение ворованное. Рано или поздно тебе его просто срежут.

— Главное — следы, которые оставляет в людях эта информация. Насколько она способна повернуть их мир, — Влад взглянул на друга. — Я сейчас говорю ужасно наивные вещи, да?

На лице Сава не было ни намёка на насмешку. К нижней губе пристало яблочное семечко, но в остальном оно было сама серьёзность.

— Тогда тебе понадобится человек, который займётся отбором новостей. Тот, кто не боится вымазаться в дерьме с ног до головы. Знаешь, то, что мир завален информацией, далеко не всегда хорошо.

Но Влада, похоже, эти нюансы беспокоили меньше всего. Ему не важна была объективность, всё, что он хотел — задевать людские души.

— Если человек примеряет на себя что-то, что напоминает ему о страданиях беспризорных животных или о нищете — он больше не может это игнорировать. Становится, — Влад глядел в окошко (любовно расчищенное каким-то дворником), где на ветке безымянного куста качается синица, — участником событий.

Сав наконец обнаружил яблочное семечко и теперь рассматривал его, катая на ладони. Оно похоже на синичкин глаз — будто любопытная птичка обронила один из своих органов зрения, а теперь за ним вернулась.

— Тебе нужно хорошенько завлечь клиента, чтобы он надел майку с мёртвыми собачками, — сказал Сав. — Может, им за это доплачивать? Ну, покупателям в твоём будущем бутике?

— Нет! — Влад вновь перевёл взгляд на друга. — Ты же сам понимаешь, что это не выход. («успокойся-успокойся, я шучу!» — замахал руками Сав. С Владом шутки плохи — он их почти не понимает. Кроме странных, калечных зверьков, которых он выдумывает сам и сам же над ними смеётся). Да и вряд ли у меня будет когда-нибудь свой бутик. Ты вот представляешь меня в качестве управленца?.. Нет! Я сделаю так, чтобы мою одежду считали передовой. Я стану шаманом, который способен заглядывать в будущее этих журнальчиков и людских голов, кто там диктует моду, я не знаю, вперёд на добрых полгода. Мои костюмы всегда будут свежими, как туши, только сошедшие с конвейера на скотобойне.