Истинная нежность, испытанная склонность, склонность искренняя и взаимная владычествует над всеми прочими пристрастиями души: это пожар, истребляющий их до самых корней; и если истинная любовь всех страстей и не истребляет, то, по крайней мере, приводит их себе в рабство: она повелевает ими властно, они ей повинуются без сопротивления. Свет никогда не остаётся в прежнем виде в глазах любовника: он переменяется вместе с состоянием его сердца. Счастлив? – Всё для него прелестно, всё спокойно; ночь становится в тысячу крат прекраснее дня; мрак её есть очаровательная завеса, за которою утехи скрываются для прельщения; её безмолвие становится языком самого счастья; всё оживотворяется: времена года с новыми днями приводит новые утехи; наконец вся вселенная становится театром блаженства. Несчастлив? – И самые стихии испровергаются; день становится ночью могильною; жало утехи – жалом горести; нет уже сего чистого воздуха, нет сей улыбающейся и украшенной природы; своенравие любовницы разрушило сие прекрасное устройство; он видит совсем другое небо и другие звёзды.

Свет весьма мал в глазах любовника. Любовница, одежда к ней прикасающаяся, место, её заключающее, воздух, окружающий её: вот весь свет, вот пространная вселенная.

Если бы все люди были любовниками, то общества состояли бы не более как из двух человек, любящего и любимой. Из всех уз, привязывающих нас к нашим семействам, друзьям, к нашей пользе, славе, удовольствиям, любовь составляет такую цепь, которую сильно прикрепляет к нашему сердцу, и рука любовницы управляет ею.

Любить – значит не любить ничего того, что было нам любезно во время равнодушия; любить – значит принять дух своей любовницы и мыслить так, как она, видеть её глазами, чувствовать её сердцем; словом, переменить свою природу и сделаться тем, чем она.

Страсть ужасная и неистовая, помрачающая рассудок, употребляющая его орудием нашего безумия, заставляющего его боготворить наши глупости; страсть благородная и великодушная, возбуждающая в нас любовь к славе, усыплённое праводушие, притуплённую разборчивость. Словом, любовь не имеет одного виду, но способна к принятию всех их. Её добродетели и пороки равно ей чужды. Вода принимает вид сосуда, ею наполняемого: наши любовницы делают нас всем тем, чем мы бываем.

Вы, призванные к владычеству над народами! Убегайте любви. Родясь повелевать, вы станете рабами, и, если предмет, вас прельщающий, не есть образ добродетели, так как он в глазах ваших сделался образом красоты, то престол ваш потрясётся, может быть, вы будете даже погребены в его развалинах.

Любовь не сотворена ни для царей, ни для народа; цари имеют слишком много обязанностей, а народ слишком много нужд. Любовь – единственное благо, которого нельзя оценить, любовь – и единственное зло, которому нет исцеления.

Изобразите его опасным чудовищем, представьте его богом благотворящим: и в том, и в другом изображении вы её найдёте совершенно.

Полюбите женщину, которая только что прекрасна: любовь ваша будет иметь конец. Прелести, приятности тела ограничены; мера вашего любопытства будет мерою нежности вашей. Присоедините ум к сим наружным красотам, к красотам, исчезающим от наслаждения, и они умножатся, разольются, и каждую минуту будут одушевляться. Ум красоте то же самое, что цветам утренняя роса. Но если между умом и приятностями откроете вы ещё своенравие, странности, суетность, ревность, досаду, то зажмурьте совсем глаза над вашими упражнениями и обязанностями; предсказываю, что вам любить во всю жизнь. Иметь любовницу, соединяющую в себе приятности, ум и своенравие, значит наслаждаться тремя особами вместо одной.

Спор насчёт смуглых и белокурых произошёл от одних сластолюбцев; любовники не в состоянии его разрешить: первые любят по рассуждению, последние – не размышляя. Не прекрасные чёрные и не прекрасные голубые глаза вскружают головы и смущают сердца, а те, которые лучше всех говорят языком души нашей; красота нравится, а физиономия увлекает.

Ревность есть пища и отрава любви. Она делает любовников разборчивыми, а любовниц неистовыми. Когда она крошка и умеренна, тогда является воздержанною в жалобах и осторожною в подозрениях: будучи таким же ребёнком, как и любовь, она ею играет и в шутках исправляет её; в сем-то виде и под сими чертами надлежит её принимать в нежную связь; убегайте её, когда она с кинжалом в руке устремляется по стопам фурий, когда она стонет, когда вопиет у могилы, ею самою ископанной, и смешивает кровь свою с кровью, пролитою от неё самой.

Беспокойная Астрея гораздо любезнее неистовой Медеи.* Надобно всегда быть разборчивым, а не ревнивым; разборчивость всегда нежна; ревность часто бывает жестока.

Большая часть мужчин и женщин неправо упрекают друг друга в неверности. Они прежде клялись в горячей любви, в любви взаимно внушённой симпатиею. Изменив истине, которою они тогда свидетельствовались, должны ли они удивляться, что сделались вероломными в любви? В свете мало любят, а только забавляются. Говорить в нём о любви без шуток, значило бы подвергнуть себя посмеянию. Однако же, в глазах истинной честности любовник и любовница неверные равно презрительны. Перестать любить по непостоянству – есть погрешность естественная; изменить любезной – всегда есть порок любовника.

Во младенчестве нужно, чтоб женщин охраняли родители, в молодости муж, в старости дети; ибо женщина никогда не должна иметь свободы.

Вишну-Сарма*

Юность, великое богатство, высокая порода и неопытность, каждое в особенности, есть источник разорения. Какой же будет жребий того злосчастного смертного, в коем все они будут соединены?

Он же.

Все жалуются на слабую память, но никто не жалуется на слабый ум.

Люди ни на что не бывают так щедры, как на советы.

Считать себя умнее других, есть верное средство быть обманутым.

Сохранять здоровье строгою воздержанностью есть самая скучная болезнь.

Роше-Фуко.*

Двор без женщин – то же, что год без весны и весна без роз.

Франциск I, ф. к.*

Самолюбие есть бог женщин.

Сегюр.*

Коль ум небесный огнь, печь наша голова,

Что ж наши знания? Солома и дрова.

Нахимов.

На что ты хочешь знать, завтра, или ещё через несколько лет должно тебе расстаться с жизнью? Благодари судьбу за то, что она скрыла от тебя последний час твой. День пройдёт, ты всё ещё можешь надеяться; год пройдет, всё ещё можешь не отчаиваться, но если бы ты знал свой роковой час, не стал ли бы ты, робко считая дни свои, беспрестанно томиться?

Гонорский (в духе Горация и Тибулла).*