Потому что мы хотели быть журналистами. Действительно на что-то влиять. А не профессорам хамить. И нам приходилось с объективной реальностью считаться. А ты пойди с цензором лучше сцепись ради какой-нибудь мелочи, тебе при этом 18 лет и звать тебя никак.

А писали в газету все поголовно: и курьеры, и секретари, и сотрудники отдела писем. Просто ты одновременно был на двух работах. Ну и правильно6 молодой, бегай давай.

Мы все росли из курьеров дальше. Но никто этот факт биографии так цинично не использовал. И не думал им козырять и процентов никаких с этого себе не срубил. У нас кто-то, может быть, вообще сначала в морге санитаром работал – и ничего. А этот тут, пижон, разливается перед нами соловьем. Описывает. Этапы. Большого пути. Вот фу!

А ежели ты считаешь себя дворней и ведешь себя в барском доме, как дворня (неважно, льстишь или хамишь), так сам это выбрал и нечего на остальных эти характеристики навешивать. Буквально цитата из Довлатова, про то, как докладчик "сразу оскорбил всех западных славистов"))

Это я к тому, что при таком подходе совершенно неудивительно. Что сын режиссера Щахназарова тоже стал режиссером. И ему при этом, вот на тех условиях, в которых существует нынешнее кино, позволяют на съемках, например, построить, а потом сжечь целую деревню. Ради выразительности. Правда, неизвестно, в каком таком фильме.

Ну, лично мне неизвестно. Хотя я за кинематографическим процессом пристально, конечно, слежу.

Да и нынешним, я думаю, настоящим курьерам, озоновским, яндексовским, всей рабочей братии, которые сутками по городу носятся и всем все приносят и привозят, от чашки до ложки, пашут, как лошади, тоже этот самый фильм смотреть было бы оскорбительно. Возможно, из других соображений. А возможно что и нет.

Хуциев

Про Марлена Мартыновича Хуциева, который когда-то подписал мне путевку в жизнь.

Мне было 18 лет. Я работала курьером в "Комсомолке", в приемной Геннадия Николаевича Селезнева. И трех его замов. Прилагалась я в этом качестве к Люсе Коваленко, помощнику главного и была на побегушках у всех подряд: от поездок в ЦК КППС с пакетом – до хождения с корзиной на седьмой этаж за продуктам для редакторского буфета.

Я, как и многих славный путь, после школы не поступила на дневное отделение факультета журналистики и теперь копила стаж для следующей попытки. А в это время моя школьная подружка, не поступившая также в иняз, устроилась на профильную должность лаборанта кафедры иностранных языков во ВГИКЕ. По территориальному принципу, поскольку ближе к ее дому ничего не было.

И, конечно, она позвала меня смотреть кино. Первое, что я увидела, был фестиваль студенческих работ.

В романе Марио Пьюзо «Крестный отец» такое состояние описывается как «солнечный удар». Любовь с первого взгляда, которая меняет всю твою жизнь. Кино, которое в те годы было главной нашей радостью и одним из немногих способов побега от реальности вдруг оказалось от меня в шаговой доступности. Режиссеры сидели с нами на одном ряду и ничем от нас не отличались. То есть, эти горшки, оказалось, обжигают не боги. Не боги.

Дальше все развивалось по законам влюбленности: мир, неожиданно обретший цвет, какая-то сладкая тайна, невозможность признаться себе, невозможность не признаться…

И я проговорилась Люсе. Что я мечтаю о кино, что я ночей не сплю, что это трагедия моей жизни. Что легче слетать в космос, чем поступить во ВГИК, но ни о чем другом я думать не могу.

Вместо того, чтобы поднять меня на смех, как сделали бы это 99 процентов населения, Люся выслушала меня очень внимательно и сказала, что ей надо кое-кому позвонить.

И позвонила – Марлену Мартыновичу Хуциеву, с которым была дружна еще со времен работы переводчиком в Союзе кинематографистов. «Как известно, я родился в Тбилиси» – любила цитировать его Люся.

Хуциев летом набирал мастерскую во ВГИКе. Я подала документы на творческий конкурс, неожиданно прошла его и была допущена к экзаменам.

Тогда Люся позвонила Марлену Мартыновичу во второй раз. Уж не знаю, что она обо мне говорила, но Хуциев решил со мной познакомиться и пригласил меня приехать на «Мосфильм», где он тогда снимал «Послесловие».

Надо сказать, что к «Мосфильму» я тогда приблизилась вообще в первый раз в жизни. Трепеща, сунула голову в окошко бюро пропусков и сообщила свою фамилию. Тетка равнодушно глянула в бумажки и сказал, что мой фамилии в списках нет.

Мобильных телефонов тогда не было.

Я понимаю, что Хуциев меня ждет, а пройти на студию я не могу. Я побродила вдоль открытых ворот и в какую-то секунду, я даже сама не успела понять, что происходит, я побежала. За мной бежали и вслед кричали охранники, только что, кажется, не стреляли – но я понимала, что сейчас решается моя жизнь и я поставила мировой рекорд.

В смысле, я от них убежала.

И нашла здание, и павильон, и познакомилась с Хуциевым и оператором Калашниковым и смотрела, как снимаю сцену с Ростиславом Яновичем Пляттом – уже потом я увидела, в фильме, что это была сцена где тесть вытягивается в струнку, когда по телевизору идет военная хроника: военные корабли и все их орудия бьют, безостановочно, раз за разом.

Следующий день был рабочим, и я доложилась Люсе о своих киноуспехах. Описание в лицах моего побега от охраны развлекло нас на целый день.

Марлен Мартынович по телефону удивлялся и говорил, что пропуск точно был заказан.

Думаю, что так и было. Просто это такая мосфильмовская традиция – не пущать.

Несколько лет назад мы снимали в одном из тамошних павильонов клип для дочкиной фирмы к 23 февраля, и на этот раз нам в бюро пропусков, конечно же, опять сказали: идите-идите, девочки, для вас никакого пропуска нет.

Пока не прибежала ассистент и не провела режиссера на площадку.

Что такое экзамены во ВГИК показывали во всяких кинофильмах. Объективно могу сказать, что на 500, по-моему, абитуриентов, для москвичей было одно место. Остальных набирали по направлению национальных киностудий.

Мы все, 499 обреченных на неудачу стояли под дверью, тряслись и кидались к каждому прошедшему экзекуцию.

Подружка моя торчала со мной на втором этаже и болела вместе со мной. А два красавца-юноши из абитуриентов развлекали нас анекдотами и романсами: «Отцвели уж давно хризантемы в з- аду»

Один из них был сыном ну вот очень пробивного режиссера.

Дальше было так: Хуциев ставил мне 5, а ему 2.

Папа шел к ректору, после чего оценки менялись на прямо противоположные.

В конце концов Марлен Мартынович позвонил Люсе и сказал: я хочу ее взять, она мне нравится, но он, этот отец, такой негодяй, вы не представляете. Я не знаю, как этот студент собирается у меня учиться… Но я ничего не могу сделать.

И, конечно, я пролетела.

Спохватившись и вспомнив о семье, я побежала на факультет журналистики, изложила свою историю .

Все страшно прониклись и потащили меня к Засурскому. И я услышала от Ясена Николаевича: Мы вас взяли бы без проблем, но слишком поздно: ваши уже пятнадцать минут как пишут сочинение. Приходите через год.

Многочисленным родственникам я, конечно, в этом своем безумии не призналась, до сих пор считается, что я просто второй раз не поступила в МГУ. Поступила на третий, и хорошо, что так получилось, потому что профессия дала мне возможность выжить, вырастить и выучить дочку, вообще продержаться и при этом всегда любить свою работу, а в кино и тогда, да и сейчас было… известно, что.

В 45 лет я окончила режиссерскую мастерскую на Высших курсах сценаристов и режиссеров.

Мои подружки расценили это следующим образом: сбылась мечта идиота.

С Люсей мы давным-давно потерялись, с Марленом Мартыновичем с тех пор не виделись.

А телефон у меня был. И мне так хотелось позвонить ему и сказать: Марлен Мартынович, вы не ошиблись тогда. Я все-таки стала режиссером, через 25 лет. Спасибо Вам.

Но всегда в таких случаях начинаешь думать: человек занят, чего зря беспокоить, да и помнит ли он, да и чересчур высокопарно все это прозвучит…