Пятиминутка ненависти.

Всякий раз, как хочу позлиться, я об этом вспоминаю. И уже много лет.

Пожалуй что нет другого фильма, который бы меня в свое время до такой степени оскорбил. И продолжает оскорблять. До самой глубины моей тонкой и правдивой души. Вот не то чтобы все вранье. Но и за правду выдается такой – частный случай. Ну, может, у кого-то так и было. Без учета того, что у кого-то было не так.

«Курьер». 1986 год, Мосфильм. Режиссер – Карен Шахназаров. Первый советский фильм, в котором был показан брейк-данс. Специальный приз жюри на МКФ, приз жюри ЛКСМ Грузии, лучший фильм 1987 года. Это такое – междусобойное кино, договорное, лично мне этим крайне неприятное.

Ловко использованный сюжет. Скольжение по модной волне. Практически хождение по водам. Великое чудо.

Режиссер не был вождем поколения – а тут сразу и в дамки. По собственной повести снял кино. Причем, в дамки – до такой степени, что на сегодняшний день руководит всем «Мосфильмом». Правда, от «Мосфильма» остались одни только недвижимые площади, в аренду сдавать. Но на жизнь хватает.

И вот это была вся правда – о жизни «молодежи». Революционная. Там мальчишка в институт не поступил, до армии пристроили его на незначительную должность курьера в никому не интересный научный журнал. Он за рукописью таскается домой к некоему профессору. У профессора дочь – его ровесница.

И такой он ваще свободный человек. Такой смелый. Такой оригинальный. Рубит всем в лицо правду-матку. Рискованно шутит. От лица будущих поколений. Новых совершенно людей.

В своем таком праве ничуть не сомневается. Чуть ли тебе не могильщик. Социализма. Такой вариант Базарова. Дворянские предрассудки с манерами презирать. Ага, лягушек резать.

Тока Евгения Васильевича Базарова оценивали с его этими новыми модами, на общих основаниях. А этот курьер – из поколения больших на все скидок. И довольно, прямо скажем, что наглого. Обнаглевшего. По причине ослабления репрессий.

Но при этом завистливого. Он профессора этого и иже с ним взрослых презирает, но в семью его пристроиться бы хотел, и в квартирку с мебелью тоже. И девочка ему нравится, поскольку она чисто одета, хорошо кормлена и являет собой неплохую жизненную перспективу.

Кстати, неожиданно подошла на эту роль актриса, Настя Немоляева. Которая никакой индивидуальностью вообще не обладала. Большим талантом тоже. Да и красотой. Зато имела по моде длинные волосы и длинные, кажется, ноги.

Этим ее достоинства, правда, и ограничивались. И никто ее ни в какой стоящей роли и тогда не снял, и потом тоже не снял. Она, собственно, хорошо смотрелась как блатная, потому что она и была – блатная.

И вот эта душераздирающая, конечно, история. Как один героический юноша из категории блата поменьше взаимодействует с семейством, у которого блата побольше. Как у него буквально глаза горят за социальную справедливость и, видимо, пепел Кааласа стучит в его сердце.

По той простой причине, что ему за профессорским столом не наливают. А наливают на кухне, как дворовому человеку. Унизительно, конечно, тем более, что там жрут и пьют строго и конкретно дефицит.

А это еще те славные времена, когда страшным дефицитом было все, вплоть до банки растворимого кофею. Пачки индийского чая. На себя что надеть – так это мы даже и не рассматриваем.

Если на человеке были джинсы – дешевая одежда американских рабочих – это означало, что ему их или на весь среднемесячный семейный доход у спекулянтов купили, или ему их «привезли». Те, которым «привозили» автоматически считались за высшую касту.

Вот это, конечно, смешно, но сколько и какие муки мы пережили в ранней юности за эти самые джинсы и кроссовки. (На Насте Ниточкиной джинсы, разумеется, есть. Более тог, она этим фактом буквально тебе пренебрегает)) Как будто это – пустяк.

Ага, пустяк тебе. Если тебя по наличию или отсутствию этих самых джинсов буквально что или принимали, или не принимали. За своего. В любое там – общество.

И вот там в фильме незначительные такие герои в окружении незначительных таких проблем. Рассматриваются с большой снисходительностью – и режиссером, и зрителями. Каковой подхоод, а также и поведение главного героя меня бесконечно просто раздражает.

Откуда он взялся, революционер этот? Разночинец? С дуба рухнул?

Мы приблизительно все прекрасно знали где, с кем, о чем и в каком тоне следует говорить. Какие темы затрагивать. Страна в этом смысле вечно была на военном положении. Можно подумать, что у этого – передового и безответственного – не было за спиной как минимум 17 лет нормальной советской жизни. Когда осмотрительному поведению буквально с детского сада обучаешься. И вся эта смелось? Ради она, к примеру, чего?

Новое поколение, новая правда, новая жизнь?

Да патаму шта не было никакой такой жизни. Новой, отдельной молодежной жизни, с ограниченным рядом симпатичных затруднений, такого, знаете ли выращивания в санаторных условиях, в чашке Петри. Не было ее. Нужно было встраиваться в тот социум, который имелся и сильно уже сложился. Никакой ниши нам предоставлено не было, это иллюзия.

Хотя я как юный журналист сама вечно на «молодежь» эту ссылалась. Вопросы идиотские задавала, умным людям, как было модно и требовалось. В интервью. Про «молодежь» как отдельную категорию. Ну, сказать-то можно вообще все. Особенно если слово ничего и не обозначает.

Я сама лично была, б*дь, «молодежью». И одновременно живым человеком, который всю условность этого дела понимал, как никто. Не было у молодых никакой своей жизни. Да и вообще никакой жизни. Как и у поголовно всей страны. А если и были ниши, то они никак с возрастом не коррелировали. Просто кому-то везло. Мне, к примеру. И сразу.

А принимать все эти официальные определения как нечто такое – безусловное – было скудоумием. А делать с этого деньги и строить карьеру было и вообще образцовым цинизмом. У нас таких деятелей и без того было – целое здание. ЦК ВЛКСМ. Профессионально таких, «молодых».

Которым было уже строго за 30. Причем, в те славные времена, когда особо молодым после 25 лет никто и не считался. К этому возрасту следовало завершить. С претензиями своими.

Ну, эти хотя бы политикой занимались. Грязным делом. Их действительно иначе оценивали, с собой никто не ровнял. И даже и не сравнивал. Как каких-нибудь по определению инопланетян.

Они все как один были – при галстуках и в серых костюмах, буквально что военная форма. Джинсы запрещены. Они на этих "бывших" до сих пор так и не сидят.

Единственный, кто туда, да и в здания на Старой площади мог вообще безнаказанно в джинсах войти, была я. В качестве – да, курьера.

Личного курьера главного редактора. Газеты «Комсомольская правда». Геннадия Николаевича Селезнева. Ясен пень, что меня при таком раскладе с пакетом пускали просто и вообще везде. Поскоку газета была партийная и вершила дела государственного значения.

Ну и мне бы никакой профессор не посмел бы у себя дома на кухне кофе наливать. Это, конечно, раз. Я бы бесконечно удивилась. Но я и работала при этом смену минмум 12 часов без перерыва, а так вообще зависит от того, когда газета выйдет. Поскольку первые номера, сигнал, я же и должна была отнести, кому полагается.

Это могло быть и в 5 утра, хотя такое, конечно, редко. Официально номер нужно было подписать к 11 ночи, чтобы типографии успели к утру напечатать тираж.

Но с другой стороны, я была без папы и мамы и жила на те 70 рублей, которые мне в зарплату платили. А это вам не обусловленные шахназаровские унижения. Это – совсем впритык. Если ты хочешь сходить в кино, то нужно тогда не пообедать. А супчику тебе никто вообще-то нигде даром не нальет. Хотя бы тарелку. Так что с этими страданиями про бедных и простых – идите лесом!

Ну и потом, мы так глупо и по хамски себя никогда не вели, никто, потому что в «Комсомольской правде» должность курьера была просто самой низкой, но не технической. У нас просто отрядная песня была – «вышли мы все из курьеров». Самые славные корреспонденты когда-то с этой должности начинали.