– Слушай, а почему тебя называют дебилкой?

Вот, значит, что. Немного замандражило, хотя в принципе она привыкла. Обычно это спрашивают сразу, а тут такой медленный разгон.

Максим, конечно, был интересным, хотя и не очень красивым, но вроде выглядел так, что не обидит девушку. И, ух ты, не швырялся дерьмом, в то время как все вокруг… Хотя, может, еще начнет.

Их обоих в школе не любили. Ее – за то, что надо было кого-то не любить, а дочь женщины, что возится с идиотами, – супервариант. И потом – она всегда была странная. Ходила с вплетенными в косички ленточками, пирсингом, драных джинсах с нашивками, была неразговорчива и недружелюбна. И жизнь Крис вертелась в вихре дразнилок, гнилых яблок в рюкзаке, мертвых мышей (и где только достали?) в куртках, школьного одиночества и домашних скандалов. Она долго стеснялась сказать маме: стыдно стыдиться матери. Но в итоге сказала. Та ее успокаивала как могла, но, конечно, не успокоила. И что было делать? Ни работу (ни диплом для другой работы), ни школу не сменить. Приходилось существовать в исходных данных.

Крис научилась. Ушла в себя, покрылась ленточно-пирсинговым слоем и старалась ни с кем не контачить. Иногда в этой броне появлялись бреши, и через них попадали редкие девушки, становившиеся на время подругами, и редкие молодые люди, становившиеся ее молодыми людьми. Надолго не задерживался никто.

Шесть лет назад мать Крис уволилась из коррекционки, и тогда задышалось свободнее. Легкие постепенно расширялись, в воздухе не носились и ребра не сдавливали насмешки. Мать вышла замуж за успешного бизнес-чувака, они переехали из бабушкиной двушки в его просторную, со стильным минималистичным ремонтом четырешку. У Крис и ее матери наконец-то появились деньги, которые не приходилось пересчитывать до последней затертой, почерневшей копейки.

Но в прошлом месяце мать снова устроилась к дебилам. И школьная жизнь Крис вернулась примерно к тому же, чем и была шесть лет назад.

Максима не любили за то, что он тоже был странноватый. Анемичный, субтильный и манерный, он вызывал у девушек неприязнь, иногда сочувствие, а у парней – отвращение. Клетчатые рубашки поверх футболок с ядовитыми принтами и узкие джинсы. В предыдущей, обычной школе его избивали в сортирах, под лестницами и во дворе, здесь же дружелюбно ограничивались оскорблениями, угрозами и плевками.

– Ты не хочешь как-нибудь встретиться?

– Что?

– Может, погулять?

Крис задеревенела[15] напротив экрана. Не-до-парней. Нет? Да? Не сильно-то хотелось.

– Ну как-нибудь

Не сильно-то хотелось, но занятий у нее было не то чтобы много. Может, даже интересно с ним будет?

– Послезавтра может? После школы.

– Глянем.

Крис сидела на остановке. Разбитое стекло, шершавая скамья с выбитыми зубами – пробелами вместо перекладин. Автобус уезжал. Автобус всегда уезжал.

Крис не помнила, как сюда приехала или пришла – откуда ехала и откуда шла, от чего бежала. Такое иногда случалось. Какая-то бабка в протертой дубленке стояла у киоска, покачиваясь, тянув застойный акын. Самого киоска не было видно.

Крис попыталась вспомнить – какой автобус идет до дома. Ну да, сто пятьдесят седьмой. Попыталась и вспомнила, что она домой не хочет. А куда хочет?

А куда можно?

Вам – везде.

А куда стоит? Как это – никуда?

Вспомнила. Договорилась встретиться с парнем из школы. Но, кажется, на завтра или послезавтра. Значит, домой. Можно хотя бы у себя закрыться.

– Извините, бабушка, – сказала она покачивающейся, как слониха в зоопарке, бабке. – Вы не знаете, когда сто пятьдесят седьмой?

Ой, подумала Крис. Это же они у меня вечно спрашивают. А я? А что я, я сейчас в картах посмотрю.

Женщины из-за киоска не было видно. Крис зашла в приложение. Выберите город. Пролистала список городов, но не нашла в нем своего.

– Бабушка, вы не знаете?.. – потянулась к бабке.

– Я ухожу, – каркнула та, не прекращая свой басовитый гул.

– Что? Куда вы…

– Ухожу. Все уходят, и я ухожу. Чего я тут! – и затяпала по пустой улице.

Подъехал автобус, и бабка исчезла. Крис пошла к нему, но не успела: укатил. Подъехали еще несколько – растянутые гармошки, обнаженный ржавый покров. Пыльные колеса, хотя снег. Крис бежала за ними, они исчезали, пока не оказалась посреди всех дорог, и не было ничего, и была одна, и она не знала, куда идти.

Сегодня тут. То есть не в школе. Дома. Голова сильно болит. Болела утром. Папа оставил тут и дал 4 5 таблетки и позвал бабушку. Тогда приехала бабушка. Папа уже уехал. Он всегда уезжает утром а мамы тоже не было. И Юля с Лешей их тоже не было они утят учатся и сегодня учатся тоже. А я тут.

Я ей открыл и тогда она спросила. Как ты милый? Я ответил, что я нормально. Ложись. И захотела приготовить чай и поесть. Сказала. Я сказал, что хорошо и тогда и лег. А она потом пришла чай и поесть.

– Как себя чувствуешь?

– Лучше. Голова не болит.

Валентина Аркадьевна сидела на краю Диминой кровати, отбросив простыню. На тумбочке дымился сладкий чай, немного отпитый внуком.

В ногах у Димы лежала Элли, опустив голову ему на колени, иногда подергивая треугольными, как чердаки, ушами. Приподнималась и смотрела на хозяина, как бы проверяя, не изменилось ли его самочувствие. Как бы всё понимая.

– А слабость?

– Да нет.

– Не тошнит?

– Нет.

– А еще что-то?

Дима мотнул головой. Слабой рукой гладил Элли.

– Ну хорошо, – улыбнулась бабушка. – Поспишь?

Еще раз мотнул: я уже выспался.

Валентина Аркадьевна, когда ее просили посидеть с внуком, снова представляла себя учителем в школе. Тебе нехорошо, Коленька? Может, к медсестре? Может, маме позвонить, домой пойдешь? Кто, если не она, не Валентина Аркадьевна?

– А что хочешь поделать?

Главная задача учителя – занять ребенка, по возможности интересным и полезным (или хотя бы одним из них).

Внук пожал плечами. Бабушка подумала и сказала:

– Хочешь помочь мне с готовкой? Я обещала твоему папе сделать шарлотку, – кулинарные навыки еще никому не повредили, и ему не повредят, решила Валентина Аркадьевна.

Дима радостно крикнул да, откинул одеяло – Элли поднялась и недоуменно водила туда-сюда заспанной мордой – и влез в тапки.

– Тихо-тихо, куда ты так ломанулся. Не вскакивай резко, а то опять головка заболит.

Люблю делать готовить с бабушкой. Вообще только с ней и готовить готовим с ней. Мама не разрешает. А бабушка всегда разрешает.

Бабушка сделала яблоки и место тесто и сказала мне его де мешать. И я мешал тест а потом бабушка сказала давай его на эту штуку забыл как. И я вылил тесто на яблоки на штуке и представлял, что это такое густое наводние енине.

А потом мы поставили штуку в печь. Бабушка включила тепло и села потому что устала.

Валентина Аркадьевна тяжело и густо дышала.

– Бабушка, всё хорошо? – стоял рядом с ней внук и беспокойными, бегающими глазами смотрел, как ее плечи медленно поднимаются и опускаются, а она сама держит руку на груди.

– Да, милый, – ответила, отдышавшись, Валентина Аркадьевна. Посидела еще минуту. – Пока готовится, хочешь, сыграем в шашки?