– Я сколько раз говорил. Выходить вовремя и держать телефон при себе. Где телефон, а?

– Прости, – бормочет Дима. Он пытается сжаться в маленький невидимый комок. И чтобы ветер понес и нельзя было догнать.

– Куда ты его дел, опять засунул в рюкзак?

В маленькую точку карандашиком. И чтобы можно было стереть резинкой.

– Уже времени сколько. …Ладно, не переживай. В следующий раз просто положи телефон в карман.

Дима боится злого папы. Потому что папа… Он так смотрит и говорит. И маму тоже вообще-то, да. Но она почти всегда из-за чего-то злая. Так что он привык. А вот папа…

Они проходят по темной лестнице, так что это и не лестница почти. Если не видно ее, то какая эта лестница. Так, ничего. И еще тихие вечерние коридоры. Вечером они тут всегда такие тихие. Вечерние. Слышны только папины ноги. Клок-клок-клок. Дима за папой выходит на улицу.

За ними скрипит дверь. Прощается. Дима машет ей и школе. Второй класс был лучше первого, интереснее. Даже в школе ничего еще.

– Садись.

И Дима открывает дверь. Забирается на привычное заднее сиденье. И едет домой. Каждый вечер Дима уезжает туда, куда не хочет. А куда хочет, не уезжает. Да он никуда и не хочет. Вот.

Приборная панель Даниного «Кадиллака» горела яркими огоньками, стрелка на спидометре рассекала круг и стремилась вправо. Даню радовал запах нового автомобиля, но он хотел поскорее вернуться домой после рабочего дня, равнодушно смотрел на улетающие столбы, деревья, изгороди, стоящих у дорог попрошаек с протянутыми руками и проституток в легких накидках и коротких юбках. Почему их не запретят, подумал Даня, как всегда думал, видя проституток на обочинах. Не запретят по-нормальному, так чтобы навсегда. Дима сидел сзади.

– Анастасия Александровна вернулась, – сказал он, то ли отцу, то ли просто в воздух.

– Кто?

– Анастасия Александровна.

…

– Мм?

– Она раньше работала. Вы с ней говорили. Тогда.

Анастасия Александровна. Это та, которая?..

– Это та, которая тебя тестила, что ли? Тестировала. В младших классах.

– Да.

Только ее не хватало. Даня вспомнил, да. Сосная была, конечно, можно было позаглядываться. Но стерва жуткая. Однажды она позвонила ему и попросила зайти в школу, когда будет забирать Диму. В тот вечер он приехал за Димой с Аней, и они поднялись оба.

– Понимаете, в этом возрасте они же очень чуткие, им нужна забота и поддержка, – талдычила она тогда. – А выходит так, что он один. И если бы вы…

– Вы что, думаете, я не знаю, как воспитывать своих детей?! – Аня превратилась в банши, кричала на Анастасию Александровну и долго не могла успокоиться, даже когда они уже ехали домой. Никто не любит, когда их тыкают в собственное говно.

А у некоторых людей не хватает такта жить со своим говном, вот и доебываются до чужого.

Это повторилось еще пару раз. В таких ситуациях Дима был за дверью – всё самое важное в жизни происходит за дверью, – прислушиваясь и волнуясь, будто ругают его. Позже съеживался на заднем сиденье отцовской машины, стремясь уменьшиться до незаметной родинки на спине, до тихой крошки, которую смахни, и всё.

Но не получалось, он всегда оставался таким же.

Таким же и жил.

Потом Анастасия Александровна сдалась и больше родителей звонками не беспокоила. А в школу родители заходили редко: не было нужды. К пяти часам вечера Дима на первом этаже высматривал из пыльного, загрубевшего от грязи и времени окна с молниями трещин и облаками разводов знакомую машину и, когда видел ее, выходил. В эту минуту и так бессобытийная жизнь его останавливалась, замирала с первым его шагом за дверь школы. И до следующего утра, до восьми с половиной часов, он существовал в оледенелом бесцветном потоке ожидания – когда вернется в школу и там увидит Анастасию Александровну.

– И что она, говорила что-нибудь? Передавала? – спросил Даня.

Ему стало почему-то боязно из-за возвращения старого, казалось бы, похороненного в зыбучих песках, утопленного в болоте памяти недруга. По правде говоря, он напоминал себе, что они с женой делают всё для Димы. Кормят, одевают, отвозят до школы и обратно, иногда помогают с рисунками или, там, обустраивают комнату. Иногда берут в кино или магазины, если семейные походы или еще что. Да, для Юли с Лешей они делают больше, но ведь те и не слабоумные, они больше понимают и могут. Если свозить их за границу, они хоть поймут и запомнят, что видели. А он?..

У них давно не было большой родительской любви к Диме. Он стал в каком-то смысле обузой, придатком. Возможно, это было неправильно, но что они могли сделать? Сердцу не прикажешь – и прочие великие мудрости. Да и опять же – какая разница, если он всё равно слабоумный?

– Нет. Мы с ней не говорили. Почти, – ответил отцу Дима.

Крис лежала на кровати, тыкала в телефон. В окно стучался ветровыми кулаками февраль, подбрасывая охапками снег.

Максим. Зачем он добавился? В одной школе учимся, ответили Кристине, ясно же. Она только успевала удалять назойливых малолеток из классов помладше. Сначала подтверждаешь заявку (в одной школе учимся, я тебя видел[а] сегодня на перемене – мм, класс), чтобы не показаться грубой, выжидаешь пару недель и удаляешь, как бы незаметно и недемонстративно.

– Как дела?

Но этот был другой. Во-первых, на два класса старше, в одиннадцатом учился. Во-вторых, зашел чуть дальше обычного. Но тоже не редкость.

– Нормально

– Что делаешь?

– Читаю

– Мм)

Что было не очень далеко от правды – сантиметрах в пятнадцати от нее. На таком расстоянии от Крис лежала «Смерть – дело одинокое», сегодня еще не тронутая. Пришла из школы, легла и залипла в телефоне. Но: читаю – чтобы этот Максим деликатно отъехал (все же так отвечают). Так и вышло, написал, что не будет отвлекать.

И слава богу. Не до парней. Еще не до конца остыли и перестали дымиться сгоревшие поленья отношений.

Был красивый парень, встречал после школы. Иногда цветы, иногда – поехали в кафе, давай свожу тебя в кино. В школе даже поднялся Кристинин статус, до этого (равно как и после) донельзя низкий. Единственная подруга-одноклассница и редкие приятельницы-однокашницы, казалось, были за нее рады.

А потом случился Новый год, гремел хитрыми фейерверками, блестел в глазах каждого соседа в доме – и каждого далекого родственника, который приехал на праздник. На нем сидела и Крис, скучающая, набитая обидой, надутая злобой – кольни, и со свистом вырвется темный, порченый воздух, – ведь ее на новогоднюю ночь с компанией не отпустили. А компания эта сняла коттедж, и там был он и еще много знакомых. Вообще там были все, а Крис была здесь, дома, слушала пьяных, мерзких, счастливых родственников, то есть была одна.

И вот в том коттедже он и выебал ее единственную подругу-одноклассницу. Потом оказалось, что она завидовала Кристине, а ему в общем-то всё равно на обеих. Он ушел как-то тихо, ничего не объясняя и не прося прощения, и больше не приходил после уроков к ее школе.

Незаметно растворилась (пусть поначалу и пыталась доказывать правоту) (не)подруга, для Крис она слилась со стенами и партами, хотя сидела на тех же уроках и, будучи отличницей, часто что-то выкрикивала в ответ на идиотские вопросы учителей. Примерно то же произошло и с редкими приятельницами-однокашницами. Мир Кристины схлопнулся, она почти растворилась в ветре, который волочил ее – легкую и никакую – из дома в школу и обратно. Сейчас было не до парней.

Но Максим написал еще раз, вечером. Крис о нем уже забыла. Почитала, поиграла в приставку, на улицу идти было и не с кем, а одной западло, с работы вернулся отчим, они поболтали, и она ушла к себе. Снова лежала с телефоном, сцеженная вечерняя зимняя тьма по-прежнему долбилась в окно.