...Горькое сегодня небо. Что, впрочем, трезвит.

Я выхожу из метро, миную руины раскуроченной перекосившейся тары (зря её убирают: месяца за два сложился бы лабиринт – Кносскому не чета...), попадаю в метель бумажной отшелушившейся, отшуршавшей своё чешуи – время меняет шкуру с каждым газетным выпуском, о, времена...а о нравах не будем -пусть их....

Обязательная программа при возвращении из подземного мира – попасть в обстание наземных отбросов.

Я останавливаюсь, пальцы уже нашаривают в пачке сигарету, берут её за горло фильтра, покручивают – сиречь, берут в оборот. И ещё один виток мусора вокруг – конфетный фантик запутывается в моих волосах, я отпускаю его на свободу, которая ему не нужна.

Мне, увы, свобода необходима.

И не надоело ветру возвращаться на круги своя?

Мне надоело. Потому я закуриваю и ухожу по первой попавшейся прямой достаточной протяжённости. По улице, господа, по улице. И никаких МКАД!

Эта самая, первая попавшаяся, оказывается как раз той самой, нужной. Трамвайная остановка – хорошо. Перейти на другую сторону – пункт алгоритма. Перехожу, предварительно удостоверившись в факте отсутствия в поле обзора некоторой Аннушки с некоторым маслом.

Вот и она, берлиозовская гильотина. Я захожу в первый вагон, жду переулка, того, где, как известно, дощатый забор. Теперь, впрочем, бетонный – революция даром не прошла.

В пакетике – литпамятовский Цицерон, хочется открыть, вдохнуть запах страниц, прочитать с замирающим в который раз сердцем: "Доколе же, Катилина, будешь ты злоупотреблять нашим терпением?" Долгое отточие в две тысячи лет. И в самом деле, доколе? Нельзя же быть таким занудой.

Ага! Остановите, вагоновожатый!

Вон и Серёга, в футболке с ацтекским календарём на всеобщее обозрение. Здравствуй, солнышко. Что же ты так улыбаешься, только меня завидев? Неужели же моё появление может составить причину чьей-либо радости? Это чудо. Дружище, я боюсь чудес. Но до сих пор ищу их.

Через десять минут мы сидим на стволе сломанной в девяносто восьмом ураганом берёзы, рядом – сгоревший бревенчатый дом (а ведь Шаболовка!), пиво, гитара, листки со стихами. Четвёртый Верхнемихайловский полого уходит вверх.

После мы заходим в редакцию за Александрой, а также за моим гонораром.

Сашка чуть нервозна нынче, но тем паче искрит, иронизирует, играет словами... Спрашиваю, чем занимались сегодня. Пожимает плечами: "Бездельем. С твоей стороны было мудрым решением не мчаться сюда с утра. Твою зряплату Катя сунула мне, - получите. Благородные доны, вы готовы к марш-броску? Примите рюкзак, дон Агрис. Там боевое снаряжение, ноутбук, он больно бьёт по спине... Аскеза, батенька, аскеза. Вам, Сергей, увы, ничего, кроме стационарного ПК предложить не решусь: Вы более продвинуты. Тяжело, зато минут через пятнадцать полное умерщвление плоти. Не хотите? Я так и думала. Ну, полетели, голуби. Вы в курсе, что по-французски "пижон" - это голубь?"

Мы перебрасываем друг другу цитаты – явные, скрытые, а вот и первая инверсия, мы наэлектризованы, хохот, не надо никакого шампанского, хотя мы, естественно, выпьем, но выпьем массандровского портвейна, и не здесь, а в центре.

Такой вот гурьбой развеселившихся столичных божков, мы, выныривая из переулка...

Конечно, Елена. На полной скорости наперерез, чуть не сбив Сергея.

Каждый участник внезапно превратившегося в квартет трио выдал в ближайший эфирный космос по гамме. Эмоций, естественно.

Здоровается она – нехотя со мной, натянуто с Александрой, с Сергеем церемонно и уважительно. Мы молчим. Я боковым зрением замечаю презрительный прищур Александры. Опомнившийся Сергей талантливо изображает радушное изумление, но чувствуется, что он не в своей тарелке. "С работы?", спрашиваю я, чтобы сказать хоть что-то. "А вы гуляете?", - вопросом на вопрос пытается она расставить все точки над i. Я вижу, как из её грудной клетки метнулась к гортани инстинктивная злоба, она, испугавшись, трудно сглатывает её, теперь она глядит насторожённо, почти по-детски. Ждёт наказания. На часовне Даниловского кладбища ударили в колокол. "По ком звонят?", - спрашивает она вдруг ни с того ни с сего, смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что шок встречи сделал своё. Голос Александры довершил остальное. "Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол..." Произнесённая донельзя ангелическим тоном цитата действует на мою бывшую, как удар арапника. Она отпрянула, и, опустив голову, быстрыми мелкими шагами двинулась прочь.

"Шаркающей кавалерийской походкой...", - откомментировала Александра, лукаво посматривая ушедшей вслед. "Только вот плащик не белый, - подхватил Сергей облегчённо. – Как ты с ней жил? На меня такая лунная одурь накатила..."

"Жил как-то", - ответил я с некоторым сомнением. И добавил, помолчав: "Забыли про красный подбой".

На Патриаршие, куда же ещё...

Штопор пришлось покупать. Сэкономили на бумажных стаканчиках. На абрикосовой не экономим. Её попросту нет.

Под вторую "Массандру" пускаемся на поиски Бегемота. Ладанка у Серёги всегда при себе. Вот уже первый подвернувшийся под руку чёрный кошак угощается колбасой из ближайшего продуктового (Сашка – Сергею, туда за оной отправленному, вслед: "Только не "Краковской", дружище, я тебя умоляю...") и отпускается восвояси. Зверюга сыт, но напуган смертельно. Дискутируется сложнейший вопрос – возместим ли моральный ущерб такой, простите, низменностью, как материальная компенсация. "С теологической точки зрения это не есть правильно", - проповедует Александра, выделываясь под профессора-еврея и театрально поправляя указательным пальцем отсутствующее пенсне. И тоном записного карбонария – "Долой гражданский кодекс! Это же первое искушение Великого Инквизитора... Он его и писал". "Значит, он коллективный у нас, хоть и Великий, - занудствую я. - Правда, непонятно, как Верховный Совет розлива восемьдесят второго года мог хоть в чём-то оказаться велик. Подумаешь, Национальный Конвент... Инквизитором мог, не спорю". "Он не великий. Сказано же – Верховный!", - Сашку не сбить. – "Почувствуйте разницу! Оппозиция "великое – малое" живёт на обычной квантитативной дифференции. Тогда как оппозиция "верховный – приниженный" предполагает ценностно иерархизированную топологию". "В предварительно поляризованном пространстве, радость моя!", - не выдерживаю я. – "Ибо "верховное приниженное" есть апгрейт более фундаментальной оппозиции "верх-низ". "Да и иерархизация, вроде, не ценностная, а по степени властной мощи", - личный вклад Сергея в разбушевавшееся сумасшествие. "Не-е", - мы с Александрой реагируем одновременно, я уступаю слово даме. Та продолжает: "В добавке " -овный" слышится именно что указание на сакральное измерение власти, а не на её субстанциальную мощь. Отсюда и ценность..." "А если точнее, мощь здесь производная от сакрального, - устало подытоживаю я. – Священное выделяет силу, как печень желчь. Прямо-таки сочится ею. Не спрашивай почему, Саша: у Священного цирроз. И не говори, Сергей, что цирроз скоро будет у нас. О чём я? Ах, да. Взаимокорреляция власти и смысла. Параллелизм рядов сущего. Короче, harmonia predistabilita. За что следует, однако, выпить. Айда, ребята, за третьей!"...