Но это еще не было началом поединка.

— Я думаю, что боевые доспехи и шлемы помешают воинам продемонстрировать свое истинное мастерство! — сказал Верховный Генералиссимус.

Офицеры и солдаты криками выразили свое согласие с этими словами. Девушки сняли шлемы и бронежилеты. В это время на трибунах делались ставки на исход поединка. Комета не знала, каковы ставки, но предполагала, что из чувства корпоративной солидарности большинство эсэсовцев поставит на Шашшасин.

— Ну что же, поможем полковнику Арбалу отыграться, — сказала Комета своему кинжалу, так как в этот момент он был для нее самым близким и верным другом, которому она могла полностью доверять.

Верховный Генералиссимус встал, шум и суета на трибунах мгновенно прекратились.

В наступившей тишине Урл-Азурбар торжественно произнес:

— Во имя нашей будущей победы я объявляю начало поединка!

Комета приготовилась к бою. От Шашшасин ее отделяли чуть меньше двадцати шагов. Они находились по разные стороны квадратной арены и не торопились сокращать дистанцию. Наконец, словно повинуясь некоему невидимому знаку, каждая сделала несколько шагов вперед… И снова остановилась.

Шашшасин все так же молча и насмешливо смотрела на Комету. И девушка внезапно почувствовала, что огромные черные глаза ее соперницы излучают смертельный холод. Как будто это были два отверстия, ведущие в мир пустоты и смерти.

«Наверное, это и есть та самая магия, о которой предупреждал полковник Арбал, — поняла Комета. — Если это все, на что способна Шашшасин, то слухи о ее могуществе и непобедимости слишком преувеличены.»

Шашшасин сделала еще два шага вперед… И Комета тоже сделала два шага, хотя вовсе этого не хотела. Ноги перестали ей повиноваться. Девушка не испугалась и не запаниковала. Она просто закрыла глаза, рассчитывая избавиться от черного взгляда и разорвать магическую связь. Но даже сквозь плотно сжатые веки Комета продолжала видеть глаза Шашшасин. Она поняла, что ее соперница использует более мощный механизм внушения, чем простой гипноз.

Комета открыла глаза и сделала неприятное открытие: оказывается, дистанция сократилась еще на несколько шагов, а она этого даже не почувствовала. Более того, когда Комета попыталась поднять руку с кинжалом, у нее ничего не получилось. Тело не повиновалось командам мозга. А вот это уже было страшно: оказаться в тюрьме собственной плоти и идти на заклание, не имея возможности себя защитить.

Трибуны застыли в напряжении. Все понимали, что на арене происходит не столько борьба мускулов, сколько состязание воли. Эсэсовцы, возможно, не раз имели возможность полюбоваться на подобное зрелище. И раз Шашшасин до сих пор была жива и здорова, значит все ее противники…

Комета постаралась прогнать подобные мысли. Девушка подозревала, что они также внушаются ей Шашшасин. Вместо этого она вызвала в памяти свои победы. Многочисленные и неоспоримы. Она отомстила зиганьерам. Она освободила Холмогорье… Но она не смогла предотвратить взрыв Всемирной нефтяной биржи Велпасии…

Шашшасин презрительно усмехнулась. Комета похолодела. Если эта сотрудница СС умеет читать воспоминания, то она может узнать и истинные планы Кометы относительно Верховного Генералиссимуса.

Но Шашшасин, даже если и разоблачила Комету, не торопилась огласить свои знания. Она развела руки широко в стороны, и оказалось, что у нее в руках не дубинка, а парные ножи. Ножнами для одного служила рукоятка другого. Шашшасин обнажила лезвия, а затем медленно скрестила их, не переставая смотреть прямо в глаза Кометы.

«Неужели это конец?! — мысленно вскричала девушка. — Неужели так просто выключить меня, «светлое воплощение» и инкарнацию третьей степени? Неужели только за этим я воплотилась в Шаггашугу Гахс-Афан, чтобы пасть на глазах кровавого тирана и его жестоких воинов? Нет! Я одержу победу. Мне нет преград! Ведь я…»

И тут в глазах Кометы потемнело, а виски пронзила боль. Она едва не назвала имя, которого не помнила и не должна была помнить. Она едва не вспомнила то, что ей пока запрещено было вспоминать. Девушка застонала. По трибунам прошелестела волна тихого шепота. Все решили, что развязка поединка близка.

И, действительно, она приближалась.

Боль очистила сознание Кометы и освободила его. Когда с глаз спала темная пелена, девушка с изумлением увидела, что мир вокруг нее окрасился новыми красками. Вокруг живых существ и предметов засияли разноцветные прозрачные оболочки. В воздухе переливались и дрожали едва заметные линии, похожие на косые струи дождя. Эти линии пронизывали тела и предметы. Они также были окрашены в разные цвета и образовывали самые причудливые фигуры и комбинации.

Но у Кометы не было времени на то, чтобы любоваться изменившимся миром. Она посмотрела прямо в глаза Шашшасин, и увидела, что из ее глаз выходят непроницаемо-черные лучи, которые не просто вонзаются в тело, а обволакивают его, приглушая исходящий свет.

— Ты не сможешь меня победить, — непослушными губами прошептала Комета.

Шашшасин едва заметно дрогнула, не ожидая таких слов от безропотной жертвы, которая уже должна была лишиться собственной воли. Напор темных лучей на один миг ослаб, и Комета перехватила инициативу. Она сосредоточила свое внимание на лезвии кинжала, которое светилось холодным, но чистым и ярким металлическим светом. Этот свет усилился и рассеял темную оболочку, покрывавшую руку и сковывавшую движения.

Комета подняла кинжал на уровень глаз и направила его точно в переносицу Шашшасин:

— А как тебе понравится это?

Светлый луч сорвался с острия и ослепил соперницу Кометы. Шашшасин вскрикнула и заслонила глаза руками. Трибуны застыли. Обычные люди и нелюди не могли видеть истинные проявления магических сил, но почти на физическом уровне ощущали столкновение могущественных талантов, вступивших в борьбу на арене.

А Шашшасин, поняв, что ее магия столкнулась с равным по силе талантом, решила сменить тактику. Пронзительно завизжав, она бросилась на Комету, вспарывая воздух ножами, как лопастями пропеллера. Казалось, от этой атаки нет спасения. Но Комета, не столько осознанно, сколько инстинктивно, даже не сделала попыток защитить себя своим оружием. Вместо этого она мысленно собрала свет кинжала, слепила из него сияющий искрящийся шар и выпустила его в голову Шашшасин.

Невидимая энергия подействовала и на физическом уровне. Удар отбросил Шашшасин назад почти к самому краю арены. Трибуны взревели. Но Комета не обращала внимания на ярко вспыхнувшие блики вокруг болельщиков. Поединок еще не был окончен. Шашшасин была жива и поднималась на ноги. Свои ножи она не выпустила из рук.

Комета медленно пошла вперед. Она опустила кинжал, и вытянула вперед левую руку. Серебрсто-металлический свет потек к Шашшасин и обвился вокруг ее рук.

— Пришло время расплаты, — четко сказала Комета и увидела, как ее слова превратились в светящиеся шарики и слились со светом, исходившем от левой руки.

Девушка пошевелила пальцами, словно кукловод, управляющий марионеткой. Руки Шашшасин дрогнули и пришли в движение. Теперь ими управляла Комета. Шашшасин скрестила ножи возле шеи. Она не испытывала ужаса, она была в глубоком шоке и едва ли осознавала то, что с ней происходит.

— Я делаю это без удовольствия. Я делаю это только потому, что считаю наказание справедливым. — Сказав это, Комета резко сжала пальцы в кулак. Отрезанная голова Шашшасин упала на арену. Следом за ней рухнуло и тело.

Трибуны пришли в радостное неистовство. На арену бросились болельщики. Все стремились выразить восхищение Комете: и эсэсовцы, и десантники. Видимо, даже собственные «братья по оружию» не слишком-то любили жестокую и надменную девушку-лейтенанта.

А Комета до сих пор не могла прийти в себя. Она смотрела на окружавших ее людей, а видела не только их физические тела, но и переливающуюся ауру. У большинства эсэсовцев и десантников полупрозрачные оболочки, окружавшие тела, имели красно-желтую гамму с черными или темно-коричневыми вкраплениями. У кого-то эти оболочки были ярче, у кого-то — прозрачнее, у кого-то — четче. Комета поискала глазами Немого, и сразу же узнала его в толпе по сине-зеленой ауре с примесью такого же серебристого, как и у нее самой, света.