Купец обратился к нему, типа, вызнай, что там у Рыжего, откуда он так круто играет, какие у него есть каналы, где пятка у Ахиллеса. И Пуля собрал все, что смог. А про меня вообще-то было известно немного, поскольку никакого секрета у меня не было, я был обычный неинтересный подросток, и всё тут. Купец разочаровался и обделил Пулю гонораром, а тот, не будь дураком, пришел ко мне и все слил. Интуитивно я знал, что информация – самый верный союзник, и взял Пулю в долю.

– С этого дня ты больше не работаешь на Купца. С этого момента мы с тобою партнеры. И первое, что мы с тобой сделаем вместе, – уберем его с нашей доски.

Мне нравилось произносить речи, потому что по телевизору в нулевые все только их и произносили. Чем пафоснее, тем убедительней. Таково было время.

Пуля согласился на всё и выяснил, что у Купца, у Купчища, у Григория Михайловича был маленький недостаток, тихий был у него грешок. Он играл. В нашей школе, конечно, он бы не посмел – ведь не гадь там, где ешь, – зато в гимназии по соседству, откуда забирал своего младшего брата, – о, там уж давал себе волю. Да, Пуля донес, что Купец страшно хвастается среди гимназистов своим мастерством, а еще он азартен, как дьявол. Вот и план.

Всю неделю я распространял слухи, дескать, Купец неудачник и трус, он даже сотку между двух пальцев держать не умеет. Выждав момент, при всем классе я взял коммерсанта на понт, спровоцировал на поединок: да я уже на такой высоте, у меня этих соток столько, что ему и не приходило во снах… Разъяренный, Купец принял вызов. Я тихо сказал:

– Давай только так: кто проиграется, тот уходит совсем.

Купец согласился.

Игра началась на площадке за школой и длилась до темноты, вокруг нас собрался стадион, занимали места на подоконниках, вскарабкивались на заборы из рабицы, на баскетбольные кольца, транслировали шепотом результаты.

Я начал бодро, ради острастки выиграл несколько раз и почти сразу же покатился вниз, схватился за голову, неистово повышал, обещал плаксиво, что завтра, ей-богу, верну, «ну давай же, еще хоть разок!». Григорий пьянел от побед, взял, как он думал, всё, что только имелось.

– Ну что, Рыжий, кто теперь из нас неудачник?

Я бросился на колени, взмолился, схватил его за рукав:

– У меня еще есть, осталось чуточку дома, сейчас принесу.

Он снизошел, разрешил. Не помня себя, я сорвался, публика расступилась, глядя сочувственно вслед. Домчался обратно очередью из пулемета, поникший и потный, протиснулся, высыпал на асфальт кучку свежих, нераспечатанных, коллекционная редкость, личный резерв. Забирай, но сыграем еще. И кружки засверкали в жадных очах коммерсанта.

Цу-е-фа. Цу-е-фа. И по возвращении я больше ни одной ему не отдал, не выпускал из металлической хватки, покуда он сам уже не валялся в ногах, не умолял позволить занять у корешей, не ставил на кон золотую цепочку от крестика.

Все было кончено враз – я жестом дал знать, что больше с ним цацкаться не намерен, сгреб всё в рюкзак, цинично ссыпал в припасенные заранее пакеты и удалился под зрительский ропот. Все разошлись, и Григорий остался один на площадке. Его видели через пару дней в школе – бледно-пугливую тень. Но потом сообщили, что он заболел и не появится в наших стенах еще долгое время.

Я был единогласно признан непобедимым, и никто больше не осмеливался бросать мне перчатку – дуэль со мной приравнивалась к суициду.

С признанием тут же угас всеобщий интерес к играм, обмены забуксовали, торгов становилось больше, чем по факту продаж. Но очень кстати наш главный тренд-импортер двоечник Женя в конце четверти вдруг выбился в троечники. За что инертные родители по обещанию, данному ранее, одарили его стопкой бит. Тут началась совсем другая игра.

Би́ты – утолщенные пластмассовые гравированные кружки, некоторые даже светились в темноте. Биты модернизировали наш купле-продажный мирок. Битами надо было целиться в сотки, бить в надежде на поворот. Что важнее – биты являли собой более емкий носитель ценности, нежели сотки.

За обычные биты давали по двадцать «картонок», за красивые и светящиеся в темноте – когда как, но часто больше. Набухала почва конфликтов, ибо не было в природе единого критерия качества и красоты. Мой одноклассник Вася Васильев, известный на местной коробке как Толстый, а в школе как Василек, предложил тезис о том, что для постоянного оборота бит следует принять твердые номиналы. Василек был зануда и сын учителя географии, к нему относились настороженно и обращались только если списать, и потому тезис был изначально провальным.

Один я углядел в тезисе смысл, и, хоть мы с Васильком за все десять классов перемолвились, может быть, трижды, я взял его в дело. Задержавшись после уроков, мы замыслили сравнительную таблицу мер и весов, а уже на следующий день прибили ее к двери мужского туалета с обратной стороны, загородив фаллообразный символ и объявление о том, что Наташа Бабина – шлюха. Там же презентовали схему узкому кругу лиц во главе с Александровым. Он сказал:

– Да, все ясно-понятно, я одобряю. Действуем.

Было видно, что он ничего толком не понял, просто любил, когда за ним последнее слово.

В таблице сопоставлялись материал, изношенность, уникальность и серия – все прибавляло или отнимало вес биты.

Я пустил в ход чемпионскую славу и с помощью Александрова сделал таблицу законом, а Василек стал школьным банкиром. За каждую экспертизу он получал фиксированную комиссию в сотках, от которой нам с Пулей отходила справедливая часть.

Кроме того, мы ввели схему займов и централизованного обмена валюты. Теперь я купался в сотках и битах, а Василек собирал очереди, примеряясь и щурясь:

– Эта хорошая, пойдет за двести. А вот эта – дерьмо, повезет, если треху дадут. Давай-давай, тут тебе не блошиный рынок!

В конце дня Василек нес выручку в общую кассу.

Я был доволен Васильком как бухгалтером, но как человек он меня раздражал. Слишком уж много нытья и зависимости – нет бы самому стать предпринимателем, так ведь цепляется за других. Ему, конечно, со мной повезло. Впрочем, мы не обсуждали с ним никогда ничего, кроме соток и экономики, ограничивались поддержанием идеальной экономической схемы.

Но, как говорил Ганнибал из «Команды “А”», ничто идеальное не держится дольше недели. Василька нагрели. Он пришел ко мне заплаканный, с почернелым глазом и разбитой губой. Он сказал:

– Эти сволочи, я пытался, но их было двое! Богом клянусь, я держался как мог!

За ограблением стояли подонки из одиннадцатого «Б» класса. Те заставили несчастного выдать им наш тайник, сломив робкое сопротивление Василька грубой физической силой. «Моральные выродки», «дворники-карьеристы», «ученики категории Б», «эти сволочи» – точно не помню, как тех двоих звали, но от всех, включая учителей, им доставались такие вот прозвища.

Сволочей неоднократно ловили курящими в женском, от них спозаранку несло ароматом «Отвертки», они, конечно, играли, занимали, не отдавали и шли обирать до трусов младшаков. Опасаясь рецидива, младшаки брели к нам, мы прятали их накопления, как нам казалось, надежно, выдавая взамен векселя. Векселя заверялись печатью, украденной Васильком из учительской, и служили гарантией, что средства будут возвращены.

Случай налета был беспрецедентным, атака на моего банкира била моей репутации в нос. Налет требовал незамедлительного ответа, два ока за око, челюсть за зуб.

На следующий день на спортивной площадке группа футбольных фанатов выдавала лещей стоявшим на коленях сволочам, пока те по очереди извинялись перед Васильком. И вот как у меня это получилось.

Сначала я назначил налетчикам стрелку. Пуля свел меня с Гешей Архиповым из одиннадцатого. Это был зверь-человек, метр девяносто с чем-то, свирепый, с выпиравшей вперед нижней челюстью, бритый под ноль. Никто не мог соперничать с Гешей в футболе, любая тактика разрушалась о его выход – даже самые смелые разбегались, как от бешено мчащейся фуры, опасаясь за целостность своих костей.