К отцу тоже нельзя – по крайней мере, пока. Как я поняла из разговоров с врачом, он еще долго будет приходить в себя, а когда очнется – если очнется, – то, скорее всего, и не узнает меня вовсе.

“Да, вы имеете право его навещать. Через пару месяцев. Позвоните мне, я вам скажу точно”.

“Нет, вы не можете поехать с ним – у нас закрытая клиника, да и ваше присутствие будет только мешать”.

Уже через неделю приехал новый священник. Мне разрешили остаться еще на пару дней, но потом пришлось освобождать комнату для его семьи, которая вот-вот должна приехать, как только решится вопрос со школой для детей. Ночью я оставалась в главном помещении, рядом с алтарем, смотрела, как догорают свечи, слушала привычные голоса, которые здесь звучали особенно громко и требовательно. Иногда я будто впадала в транс – я снова становилась потоком света, абсолютным ничем и всем одновременно. Я окутывала всю планету, вылетала за границы Вселенной, пропитывала каждую живую клеточку новой энергией. Это больше не пугало. Это стало частью меня.

Когда начиналась утренняя служба, я брала велосипед и уезжала к горам, где проводила несколько часов. Возвращаясь, я либо сидела в кафе над чашкой ягодного чая с куском пирога, либо пробиралась в отцовскую библиотеку.

Я не знаю, чего искала, на что надеялась. В ушах стояли слова: “Жизнь и судьба улыбаются только тем, кто не предает себя, дочка”, и я все думала, в какой момент моя жизнь и судьба отвернулись от меня.

Пришел день отъезда. У меня не было планов, не было места, куда бы я отныне мечтала попасть, не было ни одного человека на свете, кого бы хотелось увидеть. Закинув рюкзак за плечи, я попрощалась с новым настоятелем церкви и пошла на автовокзал, рассчитывая сесть на первый попавшийся автобус. Не важно, куда он идет. Перееду поближе к клинике, чтобы навещать отца, если его вообще когда-нибудь разрешат навестить.

До следующего рейса оставалось целых три часа. Сидеть в душном помещении желания не было. Выйдя на улицу, я заметила главный шатер передвижной ярмарки и вдруг вспомнила ту старую цыганку с блестящими глазами и сухой костлявой рукой. Это все, конечно, бред – все эти гадания. Но моя жизнь в последнее время и так напоминает страшный сон, абсолютно больной. Так что вряд ли реальность способна стать еще хуже.

Через главные ворота, мимо толпящихся людей, поумеривших свой пыл, но все еще слетающихся сюда в надежде отсрочить возвращение в обыденную деревенскую жизнь. Меня не интересовали ни гудящий паровозик, ни тир с мишенями, ни даже бар, оформленный под салун времен Дикого Запада. Тем более хотелось держаться в стороне от главного шатра, где скоро начиналось очередное “шоу уродов”, собирающее самые большие очереди после того, как среди горожан прошел слух, что местный священник сошел с ума после их выступления. Я и сама поверила, что именно это адское представление стало последней каплей, так что не искать в этом всем потусторонний смысл становилось все сложнее.

– Ты вернулась, красавица.

Знакомый голос заставил сердце забиться сильнее. Я пришла сюда по своей воле, знала, чего хочу, но все равно оказалась не готова к встрече.

– Здравствуйте. Вы говорили, можете погадать…

– Соболезную насчет твоего отца. Как он?

Черные глаза впивались в кожу на моем лице, и под этим взглядом хотелось убежать подальше.

– Спасибо. Так как…

– Ты нетерпелива. Мне это нравится, – цыганка усмехнулась.

– У меня скоро автобус.

– Автобус? И куда же ты поедешь?

– Не знаю, я… – я замялась, действительно не зная ответ. Я и самой себе-то не могла с уверенностью сформулировать планы на дальнейшую жизнь.

– Ты бежишь. Бежишь, бежишь. Ты слышишь голоса, они тебя зовут. Ты чувствуешь, что ты особенная, но решаешь это игнорировать. – Она на секунду замолчала, все так же разглядывая меня. – И ты думаешь, что если бы ты перестала бежать, твой отец был бы здоров.

На глаза навернулись слезы. Захотелось развернуться и действительно убежать отсюда – прочь! Прочь с этой ярмарки, из этого города! Подальше! Туда, где затихнут голоса, где никто меня не знает. Я дернулась в сторону, желая обойти старуху, но она преградила путь, схватила за правое плечо – как раз в том месте, где все еще ныл воспаленный вытатуированный символ: нечеткий полукруг, буква V в центре, выходящая за пределы полукруга, справа от нее две точки, слева: точка, точка, тире, точка.

Руку пронзило болью, и я не удержалась, разревелась прямо посреди толпы на передвижной ярмарке в объятьях незнакомой женщины, которую всего пару минут назад я боялась, словно она являлась высшим злом. Я плакала, и слезы потонули в радостных визгах детей.

***

Пахло апельсинами и корицей. Еще чем-то крепким, вроде рома. Этот воздух висел так плотно, что едва проникал в легкие. Открывать глаза не было желания. На интуитивном уровне не хотелось возвращаться в реальность, которая последнее время била меня и калечила, по неизвестной причине оставляя в живых.

До меня долетали звуки ярмарки: детский смех, рокот спорящих за кружкой пива мужчин, счастливое дребезжание женщин, собравшихся в кои-то веки обсудить последние сплетни. Я слышала, как бежит, постукивает по редким камням жесткими колесами паровозик – везет детей по кругу, вдоль забора. Я слышала, как шуршит под силой налетающего ветра тяжелая ткань главного шатра. Я слышала шепот – громкий, настойчивый, – доносящийся с представления шоу уродов.

Вакуо. Эссенцио. Анимо. Эти слова были теперь знакомы, но все еще чужды моему подсознанию, не желающему мириться с тем, что, возможно, я слишком мало знаю о мире вокруг.

– Проснулась? – глухой голос раздался совсем рядом, и я открыла глаза.

– Да. Где я?

– В моей палатке.

Оглядевшись вокруг, я увидела колыхающиеся стены в некогда яркую, но теперь выцветшую синюю полоску. С краю брошен топчан, на котором и я лежала, в стороне стоял низкий стол, где дымилась тонкая палочка – это она источала настойчивый запах апельсинов и корицы. Старая цыганка сидела рядом со мной, пристроившись на самом краю так, чтобы не мешать, и выкладывала на колени большие, гораздо больше обычных, карты. Иногда она подносила их близко-близко к лицу и долго рассматривала, будто могла прочитать нечто тайное, невидимое простому человеку.

– Извините. Не стоило мне…

– Ничего, красавица. Тебе надо отдохнуть.

– Нет, мне нужно на автобус, – пробормотала я и попыталась подняться, но тут же почувствовала тяжесть во всем теле.

Пора признать – мне некуда идти. И некуда спешить. Меня никто не ждет. Отец – если и придет в себя – вряд ли когда-то выйдет из клиники, да и оставлять его без постоянного присмотра, как оказалось, было просто опасно.

– Тебе некуда идти, – прочитав мои мысли, прошептала цыганка, качая головой. – Спешки нет. Автобусов много. Они ходят каждый день. А пока ты вольна остаться у старой цыганки и узнать свое будущее.

Она смотрела на меня, изучала. Карта, вытащенная из колоды, зависла в воздухе и подрагивала в крючковатой сухой руке. Потом цыганка неожиданно встала и пошла к приоткрытому пологу, на ходу успев кинуть:

– Я принесу тебе чай.

Оставшись одна, я снова предприняла попытку сесть – удалось! Только тогда я осознала, как нестерпимо болит плечо, как начинает гореть тело, как пробивает ознобом, хотя внутри шатра оказалось сухо и жарко. Оглядевшись еще раз по сторонам, я заметила два больших сундука, но не решилась подойти и посмотреть их содержимое – цыганка могла вернуться в любую минуту. Поэтому я просто поднялась, чуть покачиваясь, и начала обходить помещение по периметру, изучая его, заглядывая в каждый угол в попытке увидеть то, что подтолкнет меня к решению: уйти или остаться.

Чай заварен крепкий, с лимоном и незнакомыми травами. Его вкус обволакивал, успокаивал. К чаю цыганка принесла свежие булочки, на удивление вкусные – для себя они готовили гораздо лучше, чем для посетителей ярмарки.