– Папуля, перестань. Бабушкин дом – это и мой дом, я там выросла. Я просто скучаю.

Он повернул ключ в замке зажигания.

– Пусть будет, как хочешь. Только знай: звонить буду каждый час!

– Давай хотя бы каждые три, – чмокнула я его в щеку.

– Три так три.

Папа нажал на газ, и мы выехали на центральный проспект. Неожиданно сзади раздался пронзительный визг тормозов. Белая «Лада» резко вильнула вправо, прижимаясь к обочине.

– Кажется, мы только что избежали столкновения, – покосилась я в зеркало. – Не знаю, как твои уши, но мои полыхают от посланий водителя.

– Пусть соблюдают скоростной режим, – произнес родитель искусственно спокойным голосом. – Носятся как угорелые.

– Ты серьезно? – развеселилась я.

– Ладно, – улыбнулся он. – Да, разиня! Не заметил, довольна?

Впереди по дороге показалась желтая коробка минимаркета. Парковочная площадка около него оказалась забита грузовыми автомобилями, и нам пришлось оставить машину на обочине. Захлопнув дверь, я посмотрела на закрытое со всех сторон здание.

– Бабушка говорила, раньше магазины строили с большим количеством окон.

– Так то было раньше. А сейчас коммерсанты придумывают разные хитроумные приемы. Говорят, отсутствием окон они отделяют покупателей от внешнего мира, что увеличивает продажи. По мне, так это полный бред. Полезной площади больше, вот и вся причина.

Мы вошли внутрь и двинулись по узкому коридору стеллажей и холодильных витрин. Я бросила в корзинку несколько йогуртов, молоко, овсяные хлопья и небольшой кусочек сыра. Наступающий на пятки папа добавил ананасовый сок, батон и куриный рулет.

– Ничего не говори, – предупредил он. – Ты от своих йогуртов стала похожа на бродячую собаку.

– У бабушки в подвале полно всяких солений: есть варенье, картофель и компот, так что сок можешь поставить назад.

– Пусть будет, – не согласился отец. – Ты его любишь.

Я не стала терять время на споры и пошла в отдел с канцелярией. На глаза попался блокнот в мягкой тканевой обложке серого цвета, декорированный кожаной вставкой и удобным кармашком для ручки. Смотрелся довольно прилично. Найти на него ценник как всегда оказалось проблемой. Покрутив в руках стильную книжку, я положила ее на место. Увидела общие тетрадки, отсчитала три штуки и взяла еще две ручки. Что ж, настрой у меня, кажется, серьезный. Посмотрим, во что он выльется.

Бабушкин дом встретил печальными глазницами заколоченных окон. Сердце тревожно заколотилось: не превысила ли я свои эмоциональные возможности? Это был не просто дом. Это – мир детства, радости, тепла, запаха пирогов и счастья. Мир, тесно связанный с человеком, которого я больше никогда не увижу. Перед калиткой, не удержавшись, я подошла к березке и прошлась ладонью по мелким трещинкам ствола.

– Привет. Вот я и приехала.

Демонстрируя перед папой внешнее спокойствие, я оставила пакет с продуктами на крыльце и отправилась в сарай. Там, среди тяпок, лопат и граблей, под деревянными ящиками для рассады отыскала небольшой топорик.

– Держи, – протянула я отцу хозяйственный инструмент, стряхивая с себя пыль. На самом деле никакой пыли не было: я просто пыталась скрыть дрожь в руках.

Приколоченные к раме деревяшки тяжело поддавались, гвозди скрипели под ржавым полотном лезвия, являя свету пыльные окна. Внутри дома было прохладно и сыро.

– Зачем вы забили окна? – обратилась я к папе, который вошел следом.

Он поежился.

– Мало ли… Ценностей нет, воровать нечего, а вот устроить логово и поджечь жилище бомжи вполне могут.

Как и многие избы, строившиеся лет пятьдесят назад, бабушкин дом начинался с длинной прямоугольной кухни. Всю правую часть стены до входа в зал занимала русская печь. «Хозяюшка моя, помощница», – ласково называла ее бабушка. Слева под окном стоял обеденный стол. Цветы на подоконнике засохли без хозяйки и торчали одинокими палками.

Стены бабушка белила по старинке – известью, подкрашенной в бледно-голубой цвет. Несколько раз я предлагала поклеить обои, но она отказывалась. Говорила: «Бумага впитывает запахи, а я тут стряпней занимаюсь. Потом что, менять обои? Нет уж, лучше пройдусь кисточкой – известь все ароматы съест». За кухней начинался большой квадратный зал. Та стена, что за печью, делилась ровными проемами на две спальни. В проемах висели бежевые занавески, отделанные бахромой. Мужчин у нас не было, поэтому ткань, изначально игравшая роль дверей, служила просто украшением. Ближняя спальня – моя. В ней стояла высокая кованая кровать с изящными узорами на изголовье. Она осталась от прежних хозяев, у бабушки не поднялась рука избавиться от такого раритета. Папа заказал для меня трюмо с похожими узорами. Мы покрасили оба предмета золотистой краской, бабушка сшила белое воздушное покрывало, также обрамив его золотой каемкой, и назвала мою комнату царскими покоями, а меня – принцессой. Папа подтянул к груди края распахнутой ветровки.

– Холодно здесь.

– Сейчас, – бросила я, собираясь бежать на улицу за дровами. – Надо печь протопить, и сырость уйдет.

– Может, я принесу?

– Да ладно, я лучше знаю, где что лежит.

Через пять минут печка затрещала сухими поленьями. Из топки потянулся едкий белый дымок, а отец быстро шагнул к двери.

– Дашка, выходи, мы сейчас задохнемся!

– Не открывай дверь! – успела его опередить я. – Будет хуже! Лучше присядь. Дым идет вверх. Сейчас открою поддувало, и все протянет. Печь долго не топили, да и на улице теплее, чем внутри, поэтому дымит.

– Откуда ты знаешь? – родитель недоверчиво посмотрел на меня и присел на корточки.

– Ну ты даешь! – хмыкнула я. – Как не знать, если прожила в этом доме четырнадцать лет. Ты что, забыл?

– Не забыл. Только не знал, что бабушка доверяла тебе печь.

– Она сама топила, но я-то все видела. Посмотри: больше не дымит. Теперь можно и проветрить.

Папа поднялся и толкнул рукой в дверь.

– Даша, ты точно знаешь, что делать? Вдруг она снова задымит, а ты в это время будешь отдыхать или вообще заснешь? Может, все-таки передумаешь?

– Не, не передумаю. Еще разочка два подкину и больше не буду, не переживай. Лучше скажи: чай будешь?

Я взяла чайник и подошла к крану.

– Нет, – он досадно поморщился. – Я поеду. В отличие от тебя мне тяжело здесь находиться.

– Понимаю, – согласна кивнула я. – Езжай и ни о чем не беспокойся.

Не говоря больше ни слова, отец вышел из дома. Я из окна проводила взглядом отъезжающую машину и присела за стол.

– Здравствуй, бабуля.

В доме, где долго не жили, а в углах стен пауки наплели паутину, мой тихий голос звучал непривычно и даже гулко.

– Я все помню, бабуля, – продолжала я, не узнавая собственный голос. – Помню и плакать не буду, я ведь обещала. Но ты и представить не можешь, как сложно выполнить это обещание, как мучительно сверлит внутри, как запертая боль разрывает на части. Не могу принять твое отсутствие. Ты все равно будешь жить в моей голове, в моей памяти. Если не возражаешь, разговаривать с тобой я буду только вслух. Так привычнее. Буду задавать вопросы и за тебя на них же отвечать. Я ведь знаю все ответы. Если хочешь, даже буду на себя ворчать. Хочешь?

Как бы я ни крепилась, как бы ни держалась, но непослушные слезы больше не могли ждать. Под сердцем заскулил, заплакал одинокий, брошенный волчонок. С каждым моим выдохом его вой наполнялся силой.

Не знаю, сколько прошло времени. Очнулась я оттого, что больше не могла дышать. С дрожью в коленях я поднялась к окну и дернула створку. Она, заклеенная малярным скотчем, крепко держалась на месте. Сверху болтался отлипший край ленты, и, ухватив его, я быстро прошлась по всей длине. Последние сантиметры замяла в бумажный шарик. Окно открылось, и я вдохнула свежий воздух. Как младенец, на время отлученный от матери, с жадностью припадает к ее груди, так и я не могла надышаться живительным бальзамом разнотравья. Чувствовала, как что-то, сломавшееся и деформированное внутри, выправляется, встает на место. Родной дом возвращал меня к жизни.