— Что ж получается? — искренне изумился Арбуз. — Творец одной рукой дает, согласно его же замыслу, возможность лишать жизни, а другой пишет заповедь, запрещающую деяние это, но в таком случае идеален ли сам Замысел?

Молния, распустившаяся великолепным, ослепительным цветком над его головой в сопровождении ужасающего грохота, напомнила человеку в тазу об уважении к Высшим Силам.

— Пути Господни неисповедимы, особенно для пассажиров столь ненадежного, я бы даже сказал, утлого суденышка, впрочем, как и сознание одного из них, да еще и в ненастье, — съязвил Долговязый, подведя черту под спором мудрецов на предмет шестой заповеди.

— Премного благодарю за высокую оценку моих способностей, — огрызнулся Арбуз, отплевывая соленую воду, что уже без стеснения летела в таз, в рот и за шиворот нерадивым матросам. — Послушайте, коллега, мне пришел в голову неожиданный, но в связи со складывающимися обстоятельствами своевременный вопрос: вы плавать умеете?

— Как топор, — улыбаясь во весь рот, браво ответил Долговязый.

— А это как? — удивленно заморгал Арбуз.

— Вы, дорогуша, в смысле стиля? Это значит, моя голова, как самая тяжелая часть тела, пойдет ко дну вперед остального.

— Боже, как поэтично, — воскликнул Арбуз. — Должен признаться, я тоже не пловец, все мои достижения — это медленное погружение в горячую ванну со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями.

— Вам, дружище, ничего не грозит, — Долговязый весело подмигнул напарнику и обнадеживающе сообщил: — Имея такое прекрасное шарообразное тело, вы останетесь на поверхности этого бушующего моря до окончаний бури, а затем тот самый легкий бриз, о котором вы бредили в начале путешествия, прибьет вас к берегу, мокрого, измученного, но вполне живого.

На это благодарный Арбуз воскликнул с энтузиазмом:

— Тогда вперед, спасем вас, мой любезный товарищ, а дабы не скучать за этим героическим, но монотонным занятием, продолжим нашу теологическую полемику, тем паче что подошли к самой волнительной (для мужчин) теме. С одной стороны — «Плодитесь и размножайтесь», с другой — «Не прелюбодействуй». Где истина?

— Посередине, — закатив глаза промурлыкал Долговязый.

— Еще раз. Душа облачается в биологическую оболочку, — Арбуз недовольно осмотрел себя, — приспособленную к размножению посредством определенных действий. Бытие, как часть Замысла Познания, требует необходимости этих самых действий ради воспроизведения оболочек для новых душ, а Творец, наделив сам процесс чувственными наслаждениями, сильнейшими эмоциями на физическом плане, дарует душе Свободу Выбора и наказ «возлюбить ближнего», после чего ставит запрет заповедью. А вот теперь спрошу вас, мой друг, где ваша середина?

Застать Долговязого врасплох было невозможно.

— Там, где и всегда, посередине, коллега. Спору нет, запрещению, тем паче словесному, не пересилить физиологической тяги и устремлений чувственных, любви, как понимает ее неразвитый дух. В этом смысле заповедь — пустышка, но только для тех, кто пока еще не готов, что касается сомневающихся, например нас с тобой, пилюля прекрасно действует.

— А у тебя была когда-нибудь… — Арбуз осекся, зардевшись, а Долговязый на это угрюмо пробурчал:

— Давай, греби, я вижу берег.

В свете частых вспышек и впрямь просматривался абрис гор, огни порта и силуэты судов, украшенных красными сигнальными фонарями на мачтах и надстройках.

— Все будет хорошо, — ободряюще пробормотал Арбуз, начавший уставать молотить по воде пухлыми ладонями.

— Твоя фраза также является плацебо. — Долговязый, хоть и упирался отчаянно коленками в борт, все равно подпрыгивал в тазу, хлопая задом по днищу, заполненному водой, выдавая при этом странную, чмокающую мелодию, совершенно не гармонирующую с его одухотворенной физиономией. — Лучше продолжим по теме.

Арбуз с готовностью затараторил:

— В Райских Кущах Адаму доступно было все, кроме Яблока Познания, при этом ведь именно его и хотел Отец Небесный скормить своему сыну. Неужели потомкам Первого Человека уготована судьба еще более тяжкая — при всем многообразии и изобилии Мира, где всего хватает всем, большинство двуногих недовольны имеющимся так сильно, что у Бога возникла необходимость Законом закрепить в них это недовольство?

Что твое — твое, на «чужое» не зарься, но если все от Бога, не жадничает ли подобной заповедью сам Господь Бог?

— Ничуть, — Долговязый, размяв пальцы, с удвоенной энергией погрузил ладони в воду, — бери сколько пожелаешь от щедрот Его, «набивай» карманы, полки и закрома, а лучше сердце свое, но как быть, коли что-то успел взять кто-то другой. Бог не ограничивает твоей возможности прильнуть устами к Истоку, Он всего лишь просит не высасывать благостную влагу из чужих желудков.

— Полагаешь чужое добро порченым? — спросил Арбуз, восхищаясь про себя метафорами товарища.

— Энергетически, — Долговязый согласно кивнул, — вещь, побывавшая во владении другого, несет его наслоения, ибо была «обещана» (раз досталась прежде) именно ему. Она уже не эликсир (когда украдена), но фекалии.

— А если вещь преподнесена в дар?

— Добровольная, добросердечная передача снимает личные коды владельца, и дар, с точки зрения энергий, очищен до первоначального состояния, даже если внешне грязен и поврежден. — Долговязый при этих словах вынул из кармана золотое перо и протянул спутнику. — Возьми, я знаю, ты давно заглядываешься на него.

Ошарашенный Арбуз протянул трясущуюся руку, а Долговязый с детской улыбкой на лице добавил:

— Правда, оно не пишет, сломалось.

В этот момент первая серьезная волна подняла таз с пассажирами достаточно высоко, у обоих захватило дух, а она, полная сил и задора, подождав с мгновение, беспардонно бросила корыто в черную бездну. Оглашая пустынную прибрежную полосу воплями ужаса и отчаяния, два мудреца погрузились в бурлящую пучину.

В критические моменты, связанные с выживанием плоти, она, эта самая плоть, казалось бы слабая и изнеженная, не приспособленная ни к чему, кроме комфорта, вдруг обретает могущество титана, хватку тигра и быстроту мангуста. Долговязый сросся с ручкой таза и, отчаянно работая ногами, не позволил бедному телу, а заодно и корыту, доставить удовольствие притихшим на дне крабам своим прибытием. Очутившись на поверхности беснующегося моря, он уже готов был оплакивать своего несчастного товарища, как вдруг услышал за спиной довольный крик:

— Эй, дружище, мы еще не закончили.

Забраться на борт, конечно же, не имелось и малейшей возможности, но держаться за корыто и, бултыхая ногами, двигаться к берегу, даром, что ли, они люди ученые, у мудрецов вполне получалось. Портовые огни становились ближе, а море, решив пощадить бедолаг, весело подталкивало их в спины, посему друзья продолжили беседу, несмотря на посиневшие челюсти, стучащие друг о друга на холодном ветру.

Начал, как и договаривались, Арбуз:

— Как же человеку, находящемуся внутри Замысла на самой низшей ступени осознанности его, знать истинное положение вещей, и умудриться, выражая свое мнение, не исказить реальность? Лжесвидетельство, с точки зрения Высших Сил, не всегда кажется таковым тому, кто пребывает «внизу», и запрещать подобное заблуждение, естественно, кроме случаев намеренной клеветы, как минимум видится мне некорректным. Да и произнося откровенный поклеп на ближнего, не выполняю ли я роль, уготованную мне Всевышним, не в поте ли лица делаю свою «работу» в общем процессе Познания? Вот моя точка зрения — перестать искажать истину способен познавший ее, понимающий, что называет белое черным, а слепец, коим всякого на земле можно назвать, пока не отрастил крыл и не воспарил в Небеси, запросто белое может видеть черным и таковым же его и величать.

— Здесь соглашусь. — У Долговязого открылось второе дыхание, и он молотил ногами вдохновленно и с усердием. — Будь по-иному, Иуда (имеется в виду душа) никогда бы не согласился предать Иисуса, но заповедь эта не об отделении правды ото лжи, что невозможно в большинстве случаев для человека, а об осознании, что есть мыслеформа и каковы последствия рождения ее, подчас необдуманные. Опять возвращаемся к формуле — «Внизу, как и наверху». Как Бог несет ответственность за сотворение Человека, так Человек — за своих детей, мыслеформы.