— И здесь все логично. Третья заповедь поддерживает две первых, как цирковой силач на своих плечах более легких, но вертлявых клоунов.

— Сравнение — не очень, — поморщился Арбуз.

— Очень даже, — уверенно возразил Долговязый. — Первые заповеди на самом деле в клоунских колпаках: все религии твердят о величии Создателя, Его многогранности, многорукости (вспомни Шиву), Его всепроникаемости, всеприсутствии, и тут же, без зазрения совести, выделяют Его в отдельную фигуру, заявляя на белом глазу о любви к ближнему, как к самому себе, ибо все мы есть одно, а именно Господь Бог. Не так ли переменчивы эскапады клоуна — то хохочущего без удержу, то пускающего струи фальшивых слез, буквально ведрами?

— Положим, я захочу согласиться с тобой, — Арбуз смешно почмокал солеными от морских брызг губами, — но в чем тогда заключена «могучесть и широкие плечи» третьей заповеди, в чем благо ее «обмана»?

— Как раз в том, — Долговязый слегка приподнял затекший зад, — что забирает у Человека право (или желание) чрезмерного поминания имени Всевышнего, а значит, и излишних раздумываний на Его счет, ведь за словом следует деяние. Не поминай шута, он и не появится.

— Надеюсь, ты не о Боге сейчас, — выкатил глаза из орбит Арбуз.

— Именно о Нем, — неожиданно согласился Долговязый, — только не о том, что прячется от Человека (его сознания) за законами, канонами, художественными и литературными образами, о запрещенном заповедями, а об Истинном.

— Уже потянуло дымком от ног, — затрясся от беззвучного смеха Арбуз. — Сожгут, ей-богу, сожгут. Мы точно договоримся до гнева церкви.

Долговязый указал пальцем на неотвратимо чернеющее небо.

— До гнева Божьего непременно. Давай-ка, милый фрондер, разворачиваться к берегу, я буду грести, а ты молись.

— Молитва — тоже плацебо, — хохотнул Арбуз, видимо, не осознавая надвигающейся опасности. — Думаешь, поможет?

— Да, — уверенно кивнул Долговязый. — Особенно когда вместо весел ладони. Не хочешь молиться, переходи к следующей заповеди.

— С радостью! — воскликнул Арбуз, опустив в воду и свои руки, помогать другу. — День субботний. А вот здесь безобразие полное. Убеждать наивную человеческую душу в шестидневности сотворения Мира и на этом смехотворном основании заставлять прославлять один из дней календаря, присущего отдельно взятой планете в силу ее физических параметров и ближайшей к ней звезды. Вместо того чтобы посвящать себя Богу, Его деяниям, их величию и поиску собственного места подле трона Его когда пожелается, человеку оставляют определенное время, видимо, предлагая индульгенцию за грехи и бесчинства во все остальные дни, да, извини, забыл еще о заботах о хлебе насущном с перерывами на обед и сон. Моисею, думаю я, следовало бы первой стереть эту строку, если, конечно, тебе удастся разубедить меня.

Долговязый довольно ухмыльнулся:

— Моисею следовало бы в первую очередь прочесть ее своему народу, а не колошматить во гневе первую редакцию скрижалей, дабы не пыхтеть потом снова на вершину Синая.

— Интересно, очень интересно, отчего же, по твоему мнению, так велико значение этого «миража»? — Арбуз наморщил гладкий лоб, и на нем едва-едва наметилась мелкая складочка.

— Позволь думать о Божьем промысле когда заблагорассудится, позабудут о хлебе насущном, перестанут рожать детей, строить жилища и чистить зубы, разбредутся по кабакам и сектам, получит тогда Создатель обратный эффект — при наличии свобод никакого познания себя. День субботний — это маяк, путеводная звезда, — нравоучительно закончил тираду Долговязый.

— А мне больше напоминает морковку для ослика. — Арбуз изобразил, что пялится на что-то перед глазами и хватает воздух ртом.

— Так и есть, — рассмеялся, глядя на представление товарища, Долговязый. — Морковка весьма сладкая, то есть эффективная, эта заповедь погружает человека в определенный цикл.

— Да мы проживаем сплошными циклами! — воскликнул Арбуз. — День и ночь, например, куда погружаться-то еще.

— Ты сейчас назвал цикл физического тела. — Долговязый проморгал от брызг глаза. — Душа разговаривает с Богом, пока тело отдыхает.

— Лунные фазы? — Арбуз внимательно посмотрел на друга, не перестающего грести.

— Цикл эмоционального тела, душа разговаривает с Богом, пока соответствующее тело обретает баланс.

— Весьма эмоционально воет на луну, — пошутил Арбуз. — Хорошо, времена года?

Долговязый не задумываясь ответил:

— Цикл эфирного тела, душа разговаривает с Богом, пока эфирное тело увядает, расцветает, плодоносит или «умирает».

— Принято, — воскликнул Арбуз, пытаясь перекричать вопль ветра, шквалом налетевшего на утлое суденышко. — Ну а день субботний, что за цикл?

— Цикл ментального тела, — Долговязому также пришлось повысить голос, — то, что ближе всего человеку, пребывающему в физической оболочке. Душа разговаривает с Богом, потому что… так заповедано, в определенное время.

— Железный аргумент, — торжественно произнес Арбуз, также не переставая работать обеими руками. Сверкающие в грозовом небе молнии приближались к несчастным путешественникам с невообразимой быстротой.

— Тем более в субботу, — буркнул под нос Долговязый, стараясь грести в такт лихорадочным движениям товарища. — Самое время, пока еще не поздно, перейти к следующей заповеди.

— Согласен, не будем терять времени, — прерываясь на частое дыхание, произнес Арбуз. — Итак, вспомним родителей.

В этот момент яркая стрела молнии ударила совсем рядом, с шипением исчезнув в морской пучине.

— Не спорю, мама, — испуганно прошептал Арбуз. — Я делаю это редко, но сейчас о другом. Почему закон заставляет, а ведь он именно заставляет, ибо за нарушение обещана кара, почитать, а не просто любить? Почитание заслуживается качествами либо деяниями, родители же появляются в жизни человека «случайным», с его точки зрения, образом и частенько представляют собой людей, достойных скорее порицания (опять же, по понятиям общества), нежели восхищения.

Любить того, кто с тобой от момента появления в этом мире с заботой и лаской, порою условными, легче, нежели почитать обладателей кармических хвостов, не очень-то нравящихся их ребенку. Жду твоих объяснений.

— Ответ прост. — Обессиленный Долговязый перестал сопротивляться волнам и сложил руки между ног. — Соблюдающий эту заповедь не совершит ошибки Адама по отношению к Господу Богу, родителю своему, и не покинет Рая. Это иное озвучивание первой заповеди, через принцип подобия — «Наверху как внизу». Человеку «подсовывают» уважение к старшему, к его родителю, дабы донести до сознания нерадивого дитя (молодой души) величие самого старшего родителя, то есть Бога. А самого родителя «призывают» к проявлению мудрости, намекая на соответствие Богу, коей ответ несет за своих детей.

Он снова принялся грести, а Арбуз, потерев вздувшиеся мозоли, перешел к шестой строке:

— Не убий. Для чего эта заповедь? Не служит ли она скорее напоминанием о возможности такого злодеяния, нежели фактором, его останавливающим? Знаешь ли ты (можешь ли представить) хоть одного человека, который, едва родившись, желает лишить жизни кого-нибудь себе подобного? Разве кто-то думает об этом? Древо, в лесу растущее, не имеет замысла упасть во время грозы на соседа с целью поломать его ветви, травы вряд ли ждут бури, дабы сплестись друг с другом и вырвать корни из земли, а лежебоки камни не надеются на скорое землетрясение, чтобы расколоть соседям черепа, да и животные пожирают себе подобных с целью пропитания, что чуждо человеческой натуре и не требуется ему вовсе. К чему закону, останавливающему деяние сие, изначально о нем заявлять как об имеющем место быть среди человеков?

Волны беспощадно лупили по тазу, гребцов кидало от борта к борту, разговаривать становилось все труднее. Поджидая удобного момента, Долговязый собирался с мыслями, а затем, в миг относительного затишья, быстро выкрикивал отдельную фразу. Вот его ответ, приводим здесь в непрерывном виде:

— Не забыл ли ты, мой друг, что человечество есть Каиново племя, и такой выбор сделал сын Адама не по собственной воле, но влекомый замыслом Творца. Посему и заповедь такова, ибо код убиения посеян в сознание человека, а значит, надобно было нейтрализовать его (код).