— Узнаешь ее?

— Шади! — закричал Ясин не своим голосом.

В самом деле, перед ним стояла Шамшад. Она улыбалась. Ее будто совсем и не огорчало, что она в тюрьме.

— Как ты оказалась здесь? — Сердце у Ясина упало.

— Через два дня после того, как мы последний раз с тобой виделись, — сказала Шамшад, — я устроилась няней в доме Касима-бхаи; помнишь, его бензоколонка рядом с Чауранги? Так вот, этот Касим-бхаи сказал, что знает меня, что ему меня жаль — в общем, предложил мне работать у себя, даже позволил взять с собой свекровь. Сам он — человек пожилой, семейный. Я и согласилась. Очень мне у них пришлось по душе. Через десять дней и вид у меня стал другой — так спокойно мне жилось. Думала, что вскоре пойду навестить тебя, расскажу, как хорошо устроилась. Но за два дня до того, как мне к тебе пойти, в доме Касима-бхаи собрались гости. Хлопот и беготни было много. И вот ночью, когда я, уложив детей, сама собралась было лечь спать, Касим-бхаи позвал меня и сказал: «У нас ночует гость, господин Моулави, поди отнеси ему фрукты». Я взяла тарелку с фруктами и фруктовый нож и внесла в комнату гостя. Тот сидел на кровати ко мне спиной. Что-то пил из стакана. На стук моих шагов он обернулся, и я вскрикнула — передо мной был Рахим-бхаи! Я поставила тарелку на стол и хотела тут же уйти, но Рахим-бхаи толкнул меня, повалил на кровать, а сам бросился запирать дверь. Я сразу вскочила. Когда он повернулся, то увидел, что в руках у меня нож, а на лице — отчаянная решимость…

Шамшад замолчала. Тогда надзиратель с улыбкой сказал, обращаясь к Ясину:

— Сдается мне, что у Касима-бхаи был уговор с твоим хозяином. Да и взял-то он твою жену к себе в услужение только по его наущению — недаром Касим-бхаи на суде показал против Шамшад. Ей было предъявлено обвинение в том, что она проникла в комнату гостя с целью ограбить его. От слуг добились показаний, что и раньше несколько раз Шамшад попадалась с поличным, да кражи были все пустяковые, а потому их хозяин, Касим-бхаи, прощал ее, тем более, что она плакала горючими слезами — прощения просила. Вот почему словам Шамшад на суде не придали никакого значения. Рахим-бхаи опять вывернулся, но суд обошелся с твоей женой милостиво — приговорил всего к десяти месяцам лишения свободы. Четыре она уже отсидела в другой тюрьме, а сегодня ее перевели к нам. Так что радуйся — оба выйдете на волю в один день!

— Шади! Моя Шади! — Лицо Ясина мгновенно просветлело. Забыв об окружающих, он схватил жену за руки и прижал к себе. Но через секунду, устыдившись своего порыва, отпустил ее. Надзиратель рассмеялся и благодушно сказал:

— Идите вон за ту большую сливу, я разрешаю вам поговорить с полчасика.

Ясин и Шамшад тотчас же направились к скамье, что стояла под раскидистым сливовым деревом.

Там они рассказали друг другу все, что случилось с ними с тех пор, как они не виделись. В глазах Шамшад мелькнула тревога, когда она спросила:

— Куда же мы пойдем, когда нас освободят?

— Не волнуйся, где-нибудь да устроимся, — уверенно ответил Ясин. — Не найдется крыши над головой, проживем и на улице, но честью своей торговать ни за что не будем!

Шамшад помолчала. Потом с тяжелым вздохом сказала:

— Господи, когда же переменится этот мир!

— Что ты, моя дурочка! — улыбнулся Ясин. — Сам по себе мир никогда не переменится. Его нужно изменить — ведь, чтобы выросла молодая трава, приходится вырывать старую.

С этими словами он с силой вонзил лопату в землю, поднял большой пласт земли, поросший блеклой, желтой травой, и с ненавистью швырнул далеко в сторону.

ТРАХ-ТАРАРАХ!

Перевод Н. Толстой

— Целых десять лет я пытаюсь продать один сценарий, да все впустую, — говорил я Дилавару.

Мы сидели в буфете на студии «Шри Раванд» и жевали мясо, поджаренное два дня назад. Соус и лук, впрочем, были свежие, и мы старались есть их побольше, чтобы — пусть ценой ужасной горечи во рту — перебить запах и вкус мяса. Это напоминало скучный фильм, где редко-редко мелькнет интересный кадр.

— Что за сценарий? — спросил Дилавар, ожесточенно вгрызаясь зубами в черствую булку. Зубы и челюсти у Дилавара твердые, крепкие, как у лошади. У него низкий, густой бас, и булка вроде бы сама крошится у него во рту от одних только звуков его зычного голоса, в то время как мне приходится размачивать ее водой.

Я подвизался в кинематографии вот уже десять лет, но до сих пор не мог пристроить ни одного своего сценария. Иногда, правда, мне поручали писать диалоги и эпизоды. Тем и пробавлялся. Дилавар же всего два года, не больше, как пришел в кино, но ему удалось продать шесть сценариев, пусть недорого, но зато целых шесть! Теперь он жил в Джуху^[44], в небольшом коттедже. У меня же не было своего дома, потому я и поселился у него. За семьсот рупий Дилавар приобрел старый автомобиль, перекрасил его, заменил некоторые детали — словом, сделал эту развалину пригодной для того, чтобы мы с ним могли объезжать разные киностудии. На своем коттедже он прибил табличку с надписью «Преисподняя». Вообще он был любопытным и привлекательным человеком — атлетического сложения, ловкий, смелый, полная противоположность мне, застенчивому тихоне. Впрочем, может, именно потому мы с Дилаваром так коротко и сошлись.

— Основная идея моего сценария замечательна, — сказал я. — Представляешь, живет герой…

— Ну конечно! Без него, подлеца, ни один фильм не обойдется! — прервал меня Дилавар, не желая упускать случая ругнуть героя. Дилавар имел печальный опыт: он приехал в Бомбей, чтобы играть роли героев, а ему пришлось заделаться сценаристом — надо было зарабатывать на жизнь.

— У героя есть мать, — продолжал я.

— Само собой! Ведь, не будь ее, этого мерзавца не было б на свете! Да что ты в самом деле все мямлишь: жил герой, у него была мать. Любой парикмахер лучше тебя расскажет, в чем суть! — Дилавар хлопнул меня по спине. Обиженный, я замолчал. — Дальше! — приказал он.

— Дальше ничего не было, — ответил я жмурясь. В носу у меня защекотало.

Дилавар молчал, мрачно взирая на меня, потом взорвался. Обругав меня последними словами, он сказал:

— Таких болванов, как ты, поискать!.. Десять лет обиваешь пороги студии со своим сценарием, а ничего у тебя не выходит. И еще уверяешь, что идея у тебя замечательная!

— Да, это так, и всякий, кто знакомится с моим сценарием, говорит то же самое. Сценарий просто великолепный.

— Тем не менее никто его не покупает, — ядовито заметил он. — Почему, как ты думаешь?

— Говорят, что в нем нет экспрессии… нет шума, нет выстрелов.

— Ха! За этим дело не станет! Пожалуйста, рассказывай дальше. — Дилавар внезапно перешел на мягкий, ласковый тон. — Если мне понравится, я куплю твой сценарий либо уговорю кого-нибудь купить его. Но прежде изложи-ка мне основную идею.

Я снова начал:

— Живет герой. У него есть возлюбленная.

— Возлюбленная? Чья? Его или его матери?

— Да нет! Конечно, героя! Зачем ты смеешься надо мной? — Я начал сердиться.

— Тогда так и говори: в фильме есть герой, у него — мать и возлюбленная. А то еще злится!

— Мать — бедная женщина, вдова, — продолжал я. — С большим трудом, во всем себе отказывая, она вырастила сына, дала ему возможность получить образование. И вот этот юноша полюбил девушку, и девушка полюбила юношу.

— Поразительно! Неужели она тоже его полюбила? — воскликнул Дилавар. — Признаюсь, подобной удивительной истории я до сих пор никогда не слышал!

Я ужасно разозлился, но все же сдержал себя, потому что твердо настроился рассказать ему содержание будущего фильма. Я подавил в себе гнев и сказал:

— Ну ладно! Я опускаю массу промежуточных сцен. Идея вкратце такова: мать, видя, что сын ее полюбил всем сердцем, дает согласие на брак. Они должны пожениться.

— Кто? Сын на матери?

— Да не сын на матери, а мать на героине. Тьфу! Я хотел сказать, что герой должен жениться на героине. Что ты меня все сбиваешь! — Я рассердился не на шутку, но вовремя взял себя в руки и поспешил продолжить: — Так вот, за месяц до свадьбы героиня вдруг заболевает. Лейкемией.