Но сегодня попугай не встретил его привычным «Дуду!». Это придало бодрости Бхолараму, и он, с робкой улыбкой поглядывая по сторонам, шел мимо дома Рая, дома оптового торговца плугами Дживандаса Сирдурии, мимо дома надзирателя сардара Викрама Сингха, мимо дома Маникдаса Манкаталы, две дочери которого, обе студентки колледжа, как раз собирались на занятия. Девушки стояли в дверях и не удостоили нашего героя даже взглядом… А он между тем поравнялся с домом Динанатха Упадхьяи, того самого, который никак не мог выдать замуж свою дочь — дурнушку Уму. Ума! Сегодня Бхоларам был бы не прочь увидеть ее, вернее, показать себя. Темнолицая, некрасивая, толстая Ума, вековуха, которой давно перевалило за тридцать, представлялась ему сейчас в сиянии совершенной красоты… Как обычно, в этот утренний час Ума, наверное, моет пол на веранде и звонко шлепает по лужам мокрой тряпкой. Бхолараму очень хотелось показать ей свои павлиньи перья — желтый тюрбан, американский пиджак и желтые туфли, которые при каждом его шаге громко поскрипывали, как бы возвещая: «Идет Бхоларам-Дуду! Идет Бхоларам-Дуду!»
Ума и в самом деле мыла пол на веранде, но она даже не оглянулась на шаги соседа. Бхоларам немного потоптался возле дома, затем внезапно, будто чего-то испугавшись, засеменил прочь так поспешно, словно получил удар плетью.
Он все прибавлял и прибавлял шагу. Лицо его пылало. И тут-то, возле последнего дома, замыкавшего квартал, он неожиданно столкнулся с Рампьяри. Женщина с улыбкой взглянула на него. Бхоларам вздрогнул, рванулся вперед, голова у него закружилась: дома, стены, лавки, электрические фонари, прохожие, трамваи, автобусы, повозки, двуколки — все завертелось в бешеной пляске, увлекая и его самого в круг… А Рампьяри все смотрела на него и улыбалась. Рампьяри, жена суперинтенданта Даулатрама, самая красивая женщина в квартале! Что за чудесный взгляд у нее — такой прямой, смелый и ясный, идущий как бы от сердца к сердцу! Сколько в нем горячего чувства! Бхолараму почудилось, что сам всевышний в неизреченной своей нежности коснулся пальцами его щек. Сердце его стало вдруг мягким, как восковая свеча, кровь глухими ударами застучала в венах. Мог ли он представить себе даже в самых сокровенных мечтах, что Рампьяри поднимет когда-нибудь на него взор, одарит улыбкой?.. Любовь… Бхоларам испуганно прижал к губам палец и с тревогой огляделся по сторонам.
Бог ведает, как добрался наш герой до конторы, с каким трудом сел за стол и проработал весь этот день.
Мыслями он был там, на углу квартала. Рампьяри… Эти глаза… Улыбка… Чудеса! Он потерял представление о расстоянии, о расположении сторон света, о времени и месте. С каким наслаждением разорвал бы он и выбросил за окошко эти опостылевшие папки! А потом взобрался бы на стол и закричал: «Бегите отсюда, несчастные клерки! Бегите! Отдыхайте! Сегодня — день Рампьяри, сегодня — пятнадцатое августа[35] моей любви и души! Отец мой — в раю, брат — в армии, сестра — в Караулбаге, а я — на свободе! Сегодня на углу своего квартала я открыл алмазные россыпи Мандалая![36]Уходите же, несчастные! Уходите! Отдыхайте…»
Но тут подошел рассыльный и сказал:
— Дуду-сахиб, вас вызывает суперинтендант.
Вечером, возвращаясь домой, Бхоларам снова встретил Рампьяри. Она опять улыбалась. Голубая шаль, прикрывавшая ее голову, сползла назад, так что был виден круглый милый затылок. На мгновение Бхоларам замер, глядя в это улыбающееся лицо, но тут же испуганно вобрал голову в плечи и двинулся дальше. Так, с опущенными глазами дошел он до своего дома, ни разу не посмотрев по сторонам, не взглянув ни на чью веранду. Отныне Ума перестала существовать для него. Весь квартал он прошел, пристально вглядываясь в камешки, которыми была вымощена дорога. Он знал: там, где кончалась канава, стоял дом Умы, там, где была яма, — дом Сирдурии, дальше, возле мусорной кучи, жила вдова Маникдаса. Внезапно раздался истошный скрипучий вопль попугая: «Дуду!» Проклятая птица! Бхоларам поспешно юркнул в свой двор. Сердце его неистово колотилось. Он прижал руки к груди и заплакал. Слезы градом катились по его щекам. Сегодня он был счастлив…
На другое и на третье утро он встречал Рампьяри на прежнем месте. На четвертый день она не появилась. Но ведь то было воскресенье, и ее муж наверняка сидел дома. Могла ли она, скромная женщина, выскочить на угол, чтобы повидаться с Бхоларамом? Бедняжка! Как стесняют тебя все эти условности! Бхоларам дважды бегал на угол якобы за бетелем, но Рампьяри не показывалась. Лишь в третий раз, когда наш герой отправился за сигаретами, он неожиданно увидел Рампьяри, весело болтавшую с мужем у дверей своего дома. Расхрабрившись, Бхоларам взглянул в ее сторону. Красавица скорчила презрительную гримаску и скрылась за дверью. Вначале такое пренебрежение привело Бхоларама в отчаяние, но потом… потом… Бедная! Чего еще ждать от слабой женщины? Разве посмела бы она улыбнуться тебе в присутствии мужа? Посуди сам, возможно ли это? Ведь она замужем! Посмеет ли она выказать свою любовь при всем честном народе? Полно, благослови судьбу, Бхоларам! Любовь надо скрывать в таких заповедных тайниках души, куда не посмеет проникнуть ни один посторонний взгляд.
И все же гримаса Рампьяри заронила сомнение в душу Бхоларама. Она любит… Она не любит… Да… Нет… Да!.. Придя домой, он принялся гадать. На плитах, которыми был вымощен двор, чертил куском угля палочки и считал по ним. Любит… Не любит… Стирал и снова чертил… И опять стирал… Иногда выходило, что Рампьяри его любит, иногда — что нет. Бхоларам немного успокоился, лишь когда три раза подряд получил благоприятный ответ. Он попил чаю, улегся на свое ложе и, раскрыв конторскую папку, погрузился в любовные грезы…
На следующее утро Рампьяри была на прежнем месте. И опять улыбалась. От светло-желтых браслетов на ее руках веяло весной. На высокой груди сверкал золотой медальон. Глаза Бхоларама вдруг заволокло какой-то дымкой. Ему представилось, что эти нежные руки призывно простерты к нему… Браслеты на них звенят… На мгновение в мозгу и сердце Бхоларама вспыхнул яркий слепящий свет. Мир стал зыбким, расплывчатым, затерялся в тумане… И тут — резкий толчок. Чьи-то руки обхватили нашего героя, вернули к действительности. Он понял, что сикх — водитель автобуса, идущего от Старого секретариата, — чуть было не отправил его на тот свет. Пробормотав слова благодарности спасшему его прохожему, Бхоларам поспешил занять место в автобусе. И хотя в этот час там собралась целая стайка хорошеньких женщин, он даже не взглянул на них: вся красота сосредоточилась для него в образе Рампьяри.
Бхоларам уже давно сидел в конторе на своем обычном месте, а нежные руки в желтых браслетах все манили его… И постепенно им завладела мысль: он должен признаться в любви своему кумиру! Почему бы и нет? Если она так откровенно призывает его, вправе ли он оставаться прежним «Дуду»? Должен же и он что-нибудь предпринять! Она лишь слабая женщина. Нельзя ожидать от нее больше того, что она может сделать.
Весь этот день подобные мысли не оставляли его. Наконец он решил собрать все свое мужество и во что бы то ни стало заговорить с Рампьяри. Может быть, вечером, возвращаясь из конторы, если поблизости никого не будет… Целый день Бхоларам только и делал, что машинально открывал и закрывал папки. Работать по-настоящему он не мог. Единственное, на что он был способен, — это сочинять фразы для своего будущего разговора с возлюбленной.
«Я скажу ей: „О джи!.. Простите, я назвал вас джи…“ Она смутится и пролепечет: „Вы назвали меня джи?“ (Это „джи“ она произнесет совсем по-особенному, как никто другой.) Тогда я скажу: „Дорогая!..“ (Как сказать — „дорогая“ или „дарлинг“? А может быть, „душа моя“? Нет, „душа моя“ — слишком интимно, „дарлинг“ — слишком по-западному. Лучше всего просто „пьяри“, тем более что это слово входит в ее имя — Рампьяри…) „Да, дорогая, — скажу я ей, — ты…“ (А как же к ней обратиться — на „ты“ или на „вы“? Так сразу и бухнуть „ты“? Хорошо ли это будет? Может, сначала называть ее на „вы“, а потом уже перейти на „ты“? Ох, при таких темпах скорее помрешь, чем дойдешь до сути разговора!) „Да, дорогая! Не думай, что я только назвал тебя так — ты в самом деле моя дорогая!“ (Ах, как хорошо! Услышав эти слова, она поднимет свои огромные глаза, эти чистые озера радости, и взглянет на меня так нежно, словно обнимет своими ласковыми руками…) „Полноте, Бхола-джи…“ (А может быть, она скажет не „Бхола“, а „Дуду“? Это будет совсем чудесно… Дуду… Дуду! Какой доброй песенкой звенит ее тонкий серебряный голосок! Дуду… Это коротенькое прозвище в ее устах прозвучит как название тонких парижских духов… Дуду!) „Вы — представитель неверного племени мужчин. Сколько лет живете в нашем квартале и ни разу даже взгляда не кинули в мою сторону…“ „Но сейчас-то я не отрываю его от тебя, душа моя…“ (Вот тут „душа моя“ будет вполне уместно. Почему? Кто его знает…) Она, наверное, совсем растеряется. Я коснусь пальцами ее подбородка, приподниму зардевшееся от смущения милое лицо и, заглянув ей в глаза, попрошу: „Дорогая, умоляю тебя, один только раз скажи, что любишь меня…“ (Это немного театрально, но в подобных случаях уместно.)
