— И вы приняли все это всерьез? Почему эта портниха, член лейбористской партии, испытывает такой ужас перед индийцами? Не оттого ли она нам не верит, что и сама не без греха?
Женщина внизу теперь визжала:
— Я в Ланкашир хочу, глупый мальчишка, я в Ланкашир хочу!
В это мгновение на веранду влетел сын Абдуллы Гариб и не переводя дыхания закричал:
— Бабу-джи, отцу стало плохо! Он курил хукку, а потом вдруг закашлялся и сразу умолк. Я его звал, а он не отвечает, он ничего не отвечает, бабу-джи!
Я побежал вниз. Мертвый Абдулла лежал в своей каморке, глаза его закатились, и зрачки смотрели вверх, как будто он и сейчас все еще чего-то ждал.
Сколько безнадежности было в выражении этих мертвых глаз — сны, которые он видел, так и не сбылись.
К двери торопливыми шагами подошел управляющий. Даже не взглянув на Абдуллу, он обратился к Гарибу:
— Воды для господина майора. Горячей воды, и поживей!
Он исчез.
Гариб положил на землю учебник и взялся за ведро.
— Разбудите, пожалуйста, отца, — застенчиво попросил он, но в голосе его звучало беспредельное отчаяние. — Разбудите отца, а я пока принесу воды для господина майора.
Из комнаты неподалеку доносился чей-то голос. Очевидно, любовник женщины из Ланкашира целовал ее, приговаривая в виде утешения пьяным голосом:
— Я ув-везу тебя в Л-ланкашир, д-дорогая…
Почему Абдулла умер именно сегодня? Именно в эту чудесную лунную ночь? Влюбленные юноша и девушка все еще купались в потоке лунных лучей; налетал порывами легкий ветерок, принося с собою благоухание лесных цветов. Не мог разве Абдулла умереть через несколько лет после этой лунной ночи? Может быть, тогда его сын успел бы стать образованным человеком и исполнилась бы заветная мечта, мечта всей жизни его. Да и как он умер? О, почему он не умер в своем глинобитном домике, среди родных полей и садов? Почему, спрашиваю я? Почему он умер, вечно голодая, вечно страдая и видя свои несбыточные сны?! Почему? Почему в мире каждый день и каждую ночь умирают сотни тысяч и миллионы людей, подобных Абдулле? Зачем такие, как он, вообще рождаются на свет? Зачем они живут? Что это, чья это шутка, какой из богов пожелал такого?!
— Эй, Абдулла! Где ты, свинья эдакая! — донесся откуда-то издалека голос управляющего. — Господин майор требует горячую воду!
Да скажи же ты мне, человек с закатившимися глазами, грязный, старый, лысый и полунагой человек, истерзанный голодом, скажи ты мне, Человек, неужели даже смерть не научит тебя отвечать на ругательства?!
Удивительные лица приходят мне на память, когда я вспоминаю о «Фирдаусе».
Я вспоминаю сикха и его красавицу жену, которые приехали полюбоваться Гульмаргом и, разочаровавшись, уехали, так как оказалось, что в Гульмарге, кроме гор, и смотреть-то не на что!
— Ведь здесь одни только горы! — восклицала красавица, кокетливо дотрагиваясь пальчиком до подбородка. — Нет, мне совсем не понравился Кашмир! Одни только горы!
Я вспоминаю уличных собак.
Вспоминаю старика, жившего на пенсию, и армейского священника, который нес слово Христово в армию. Бедняга всегда чувствовал себя приниженным: почему он священник, а не купец, солдат, актер или министр! Какая беспомощность была в его неспокойных глазах…
Я вспоминаю министра в отставке, который все время говорил о своем сыне, жившем в Шотландии и воспитывавшемся в шотландской семье несмотря на то, что был индийцем. Его отец всегда с гордостью рассказывал об этом факте знакомым по отелю:
— Мой сын Джамал… Джамал живет в Шотландии… Джамал… в Шотландии…
У него была дурная привычка приходить на мою веранду без приглашения, да еще пользоваться моей ванной комнатой, которая была расположена совсем рядом с верандой.
Рассерженный, я однажды сказал ему:
— Господин, вы не должны пользоваться моей верандой и ванной без разрешения!
— Почему? — спросил он, крайне удивленный.
— Потому, что у вас есть сын Джамал, потому, что он живет в Шотландии, потому, что я принял очень опасное решение — вышвыривать с веранды и вас и вашего друга священника, пока ваш сын не изволит пожаловать обратно в Индию.
— Ну погодите! — завопил разгневанный экс-министр. — Здесь все большие люди — мои друзья! Я был министром, я даже бывал в гостях у вице-короля! Да я вас в тюрьму упеку! Вы знаете, с кем говорите?! Мой сын живет в Шотландии…
В ответ на это я показал ему кулак и решительно отрезал:
— Было бы неплохо, если бы вы тоже отправились в Шотландию. На моей веранде, во всяком случае, вам лучше не появляться, а то…
Несколько любопытных с интересом наблюдали за происходящим.
— Что же это такое? — растерянно лепетал важный господин, обращаясь к собравшимся. — Как он смеет так позорить меня? Я министр на пенсии, мой сын Джамал живет в Шотландии…
Священник с трудом увел своего друга.
Потом в отель приехала девушка-индуска, которая заняла сорок восьмой номер. Странная девушка. Приехала она одна, в одиночестве пожила несколько дней в Гульмарге, а потом уехала.
— Эта девушка оживила в моем сердце память о той, которую я когда-то любил… — сказал о ней О’Брайен.
Как-то О’Брайен спросил у нее:
— Скажите, а вы не были ирландкой в одно из своих прежних существований?
— Не помню, — просто ответила она.
Девушка была так безыскусственна и так красива, что О ’Брайен совсем потерял покой.
— А может быть, это действительно она? — говорил он мне. — Теперь она приняла облик индусской девушки, чтобы обмануть меня. Если она проживет здесь еще несколько дней, я не вынесу. Вся моя философия летит к черту! Как она ответила: «Не помню…» О боже!
Через несколько дней девушка уехала.
Сияющий полдень. На веранду падали уже не жаркие лучи ласкового солнца, заливавшие своим светом яблоки и сладкую алычу на тарелках.
— Ты помнишь пикник в Фирозпуре? — заговорила Мария. — Помнишь, как мы, нарушив запрет, пытались ловить рыбу, а какой-то чиновник пришел и хотел нас арестовать за то, что мы ловим без разрешения…
— Помню… — ответил я.
— Неплохой был пикник, правда? — Мария поднесла ко рту алычу. — Давай еще раз съездим, только сначала возьми разрешение на рыбную ловлю.
— Мне больше всего запомнился тогда золотой цвет орехов и та ивовая рощица, где даже ручеек кажется уснувшим, а ивы клонятся над водой низко-низко.
— А листья чинар! Они были настоящего винного цвета… — мечтательно вспоминает Мария.
— Совсем как твои губы.
— Ребенок! Увидел сладкое и тянешься к нему! — Мария ласково отстранила меня. — Ты совсем не умеешь любить… — Она улыбнулась и добавила: — Наверное, поэтому ты мне так нравишься…
Мы долго молчали, я гладил ее загорелую руку.
— Когда кончится война, я уеду на родину, — наконец заговорила Мария. — Стану членом социалистической партии и буду заниматься политикой. Одной только игрой на рояле немногого можно добиться… Скорей бы кончилась проклятая война, а потом мы все постараемся сделать так, чтобы не было больше войн. Правда?
— А меня ты возьмешь с собой?
— Конечно! — обрадовалась Мария. — Знаешь, наша деревня в Ломбардии… Там много виноградников, растет и шелковица. К тому времени и мой брат будет на свободе: мы все вместе будем работать в поле, а папу усадим в высокое кресло и дадим ему настоящее итальянское вино… И больше никогда не будет войны!
На следующий день Марию и ее отца снова отправили в лагерь. Они были интернированы в соответствии с законом о безопасности. В конце концов, война есть война… Хотя власти и не сомневались в благонадежности этих двух лиц, тем не менее осторожность всегда необходима.
На прощание отец Марии подарил мне одну из тростей своей работы.
— А мне что подарить тебе, шаловливый цыпленок? — с невеселой улыбкой спросила Мария.
— Сыграй для меня «Весеннюю песнь», потому что я уверен, весна придет.
Мария играла. Из глаз ее катились слезы, а в музыке мне слышалось пение звонкоголосых птиц, шелест деревьев, радостное перешептывание листьев шелковицы. Счастливым смехом заливались женщины и беспечно щебетали дети… Весна, весна, весна…
