Утром, пробудившись ото сна, я не увидел ни Джагдиша, ни молодой девушки. Исчез куда-то и старик горец. Я лежал под тунговым деревом, и в сердце было чувство, будто все виденное и пережитое мною вчера не иначе как прочитанный рассказ. Протерев кулаком глаза, я осмотрелся. Первое, что я увидел, — земляная хижина с деревянной дверью, а вдали — стада, пасущиеся на залитой солнцем равнине. И понял: все случившееся со мной вчера — явь.

— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш! — громко крикнул я.

Несколько пасшихся в стаде коз поглядели в мою сторону.

— Джагдиш!.. Эй, Джагдиш, где ты, бестолковая твоя голова! — снова закричал я.

Из дверей лачуги показался улыбающийся горец.

— Милостью Горного дэва — владыки Гурджана, вы сохранили свои жизни!

Я быстро поднялся и, глядя горцу в глаза, поблагодарил его:

— Спасибо тебе и твоей отважной дочке, тысячу раз спасибо! Как зовут ее? Зи Ши?

— Да-да! Ее зовут Зи Ши. Она хорошая, славная девушка, моя маленькая Зи Ши! Гордый дэв, владыка Гурджана, очень благоволит к ней. Она знает все дороги среди снегов. Горный дэв никогда не причиняет ей зла. Когда умерла ее мать, она была совсем маленькой. Ее вырастил сам Горный дэв — владыка Гурджана, он очень любит мою Зи Ши!

«Разве только он? — подумал я. — Всякий в нее влюбится!»

— А Джагдиш где? — спросил я у горного карлика.

Старик сказал, что, когда утром Джагдиш проснулся, растяжения ноги у него словно и не бывало и он отправился погулять немного по берегу Нандан Сара. Вместе с ним пошла и Зи Ши. Оба они, должно быть, скоро вернутся.

— Хорошо ли вам спалось?

«Отлично, — подумал я, — мне небось никто ночью виски не тер!» При словах «оба они» меня словно больно кольнуло в сердце. Я почувствовал раздражение. Ох уж этот негодник Джагдиш! Вечно он обскачет меня!

— А далеко ли отсюда до Нандан Сара? — тихо спросил я горца.

— Какой-нибудь кос, не больше. Оно вон там, в той стороне!

— Пойду, пожалуй, искупаюсь и я. — И тут же отправился на озеро. По дороге все думал: «Джагдиш не лорд Байрон и не обладает красотой Дон-Жуана, но тем не менее женщины так и липнут к нему. А я-то что, аскет, отшельник? В груди у меня тоже бьется живое сердце. И оно полно огня, любовного трепета, страсти. Однако женщины упорно обходят меня своим вниманием. Почему такая несправедливость? Что хорошего находят они в Джагдише? Разве назовешь прекрасным лебедем человека, который прячет за стеклами очков рачьи глаза и ходит, вытянув голову, словно петух? Эта ведьма Уша тоже, бывало, таяла, на него глядя!» Я шел, погруженный в эти мысли, кряхтел и сетовал на судьбу. Вдруг послышался звонкий веселый смех, а вслед за ним раскатистый хохот. Я поднял голову. Навстречу мне с пригорка спускались Джагдиш и Зи Ши. Оба были одеты в овчинные куртки, на головах красовались меховые шапки с прикрепленными к ним букетиками ярко-желтых цветов. Громкий смех Джагдиша показался мне сейчас просто непереносимым.

— Дрых до сих пор? — В голосе Джагдиша слышалась откровенная насмешка.

— А ты вскочил ни свет ни заря? — в свою очередь съязвил я, стараясь вложить в свой вопрос как можно больше сарказма.

— Купаться пошел? — спросил Джагдиш.

— Как твоя нога, прошла? — спросил я.

Зи Ши громко расхохоталась и, взяв меня за руку, сказала:

— Давайте сходим к Нандан Сару еще раз, втроем, хорошо?

По дороге к озеру Джагдиш усердно протирал свои очки, а я мысленно обращался к Зи Ши: «Очаровательная красавица! Ты понравилась нам обоим. Рано или поздно придется тебе принять решение — ты должна будешь выбрать одного из нас!»

И решение это было вынесено почти тотчас же. Пока я барахтался в Нандан Саре, Джагдиш и Зи Ши, едва видимые сквозь буйно растущие цветы и травы, оживленно о чем-то разговаривали, смеялись, шептались, рвали цветы и кидали их друг другу. Потом Джагдиш что-то сказал Зи Ши, и та вскочила с земли. Она побежала, словно в весеннюю пору ослепленная любовью олениха. Джагдиш тоже вскочил и бросился вслед за ней. Растяжения ноги как не бывало! Джагдиш описал несколько кругов, приминая буйно цветущие травы, но Зи Ши догнать не смог. Ее длинные волосы развевались на ветру. Она, словно стрела, летела по склонам заросших цветами пригорков и наконец убежала так далеко, что скрылась из виду. Следом за ней исчез и Джагдиш, и на берегу передо мной остались только две большие мохнатые шапки да примятый цветочный ковер!

Я окоченел в холодной как лед воде, губы мои посинели. После купанья я долго лежал, греясь на солнце. Над вершиной Гурджана, обителью Горного дэва, не было ни облачка. Я старался разглядеть ложбину, где стояла наша палатка, но тщетно. «Куда это запропастились Джагдиш и Зи Ши?» Я почувствовал, что от этой мысли к щекам моим приливает кровь. Видно, нам придется надолго разбить лагерь здесь, в Гурджане. Сегодня же надо будет сказать Риве, чтобы он взял с собой несколько помощников, разыскал нашу палатку и перенес ее сюда вместе со всем остальным снаряжением. Эта низина с ее тунговыми великанами куда более удобна и безопасна, нежели занесенная снегом ложбина на горе. Кто знает, может быть, Горный дэв, владыка Гурджана, решит следующей ночью оправдать свою недобрую славу и мы опять попадем в такой же снежный буран!

Я согрелся под лучами солнца. В голове гудело. Я встал, оделся и пошел прочь от озера. По дороге мне снова повстречались Джагдиш и Зи Ши. Щеки Зи Ши пылали, глаза она потупила в землю, Джагдиш больше чем обычно выпячивал грудь — ну точь-в-точь новоиспеченный лейтенант! Идя рядом со мной, Зи Ши на этот раз не взяла меня за руку. Я шел и утешал самого себя: «Что ж, ничего не поделаешь! Крепись, парень! Что толку горевать? Не впервой проглатывать тебе такую пилюлю!»

Жизнь в Гурджане проходит как во сне. По всей долине раскинулись бесчисленные луга мягкой, шелковистой травы. Тут и там на луговинах возвышаются могучие тунговые деревья. Под ними находят приют пастухи со своими стадами. Козы и овцы прыгают, скачут и блеют на тучных лугах. Иногда разъяренные животные, пригнув головы, кидаются друг на друга, сшибаются в кровь и полосуют друг друга рогами. Пастухи развлекаются, стравливая баранов на пари — кто кого победит. Они наигрывают немудреные мелодии на пастушьих дудках, играют в «шаканджа». А когда наступает вечер и на западе тает последняя алая полоса заката, они пригоняют свои стада обратно к тунговым деревьям, и, расположившись вокруг костров, принимаются за еду. Пища у них простая: молоко, масло и маисовые лепешки. Иногда они приносят с собой из поселков, что лежат далеко внизу за пределами Гурджана, соль, желтые куски неочищенного сахара, иногда — лук и стручки красного перца. Порой они довольствуются лишь молоком и маисовыми лепешками, маслом и сыром. В Гурджане от каждого пастуха и пастушки остро пахнет сыром, и запах этот в большинстве случаев кажется жителям больших городов нестерпимым.

Здесь своя косметика и свои моды. Вместо румян, пудры и губной помады пастушки пускают в ход масло и молоко. Вместо бриолина — все то же молоко. В Гурджане редко увидишь глиняную посуду. Животных доят в кожаные сосуды и в них же хранят молоко. Во время дойки пастушки спорят — чья коза даст больше молока, кто его больше выпьет. Когда пьешь парное молоко, то испытываешь большое наслаждение и забываешь о чае и какао. По-моему, в жизни нет ничего лучше, чем проводить дни под тунговым деревом на высоте в двенадцать тысяч футов над уровнем моря, пасти коз, играть на пастушьей дудке и утолять жажду вкусным парным молоком.

Очень интересно наблюдать, как здесь пахтают масло. Глиняных корчаг тут не водится, и масло не сбивают. В бурдюк до половины наливают молоко, потом пастушка крепко завязывает его горловину, кладет на траву и принимается месить его точь-в точь так же, как месят тесто. Волосы у пастушки рассыпаны по плечам, лицо румяное, глаза блестят, на устах звонкая горная песня, а она все месит и месит бурдюк. Не проходит и получаса, как глядишь — в бурдюке масло. Потом оставшееся молоко сливают в другой бурдюк, а масло извлекают руками наружу.