Мы откидываем сетчатый полог палатки. В руках у нас пиалы с дымящимся кофе, за плечами ружья. Мы выглядываем наружу. Всюду снег. Воздух недвижим. Небо чистое. Медленно, не торопясь, мы пьем кофе, а потом, надев поверх кожаных ботинок неуклюжие сапоги, сплетенные из рисовой соломы, отправляемся на зверя. Его здесь сколько душе угодно — дикие козы, медведи, мускусные олени, волки. Последние, между прочим, выслеживают сбившихся с пути усталых охотников. И нередко ночной порой бедняга охотник, оставшийся стеречь палатку, и его отважная собака, сидя у пылающего костра, с отчаянием и безнадежностью смотрят друг на друга. В непроглядной тьме свистит ветер, воют волки. Вдруг раздается ужасный, леденящий душу грохот — это падает снежная глыба, она словно всю вселенную заполняет собой. Потом наступает безмолвие — великое безмолвие, смерть и покой. Охотник не вернулся, охотник никогда больше не вернется. В погоне за зверем он сам оказался добычей. Охотник покоится глубоко, под огромной толщей снега, а на его снежной могиле пляшут страшную пляску волки!

Однако не беспокойся, приятель! Я жив и невредим, и на нашем счету уже около дюжины медведей, мускусных оленей и волков!

Ниже, к западу, в нескольких милях от нашего охотничьего лагеря, раскинулся Гурджан. Никогда в жизни не приходилось мне видеть более красивого места. Расположен он не более чем в двух милях от нас, но как тяжела туда дорога! Стоит поскользнуться на узкой тропе — в мгновение ока человек оказывается на дне глубокой, засыпанной снегом пропасти. Правда, теперь мы уже знаем в какой-то мере дорогу, но из-за постоянных снегопадов и дождей всякий раз приходится прокладывать новую тропу. Как ни привыкай, но, даже если уверенно и неторопливо продвигаешься вперед, а взгляд ненароком скользнет в сторону разверзшейся бездонной пропасти справа и слева, тело твое невольно охватывает дрожь.

В летнюю пору не найти, пожалуй, лучшего места для отдыха, чем Гурджан. Удивительно: тысячи людей каждый год направляются к Гульмаргу и даже не подозревают, что оттуда до Гурджана рукой подать. В Гурджане повсюду на горных вершинах шапками лежат снега, а между гор втиснуты ровные низины, на которых летней порой растет нежная и мягкая, словно шелк, трава. Кое-где в лощинах между горами высятся кряжистые массивные тунговые деревья, которые в ливень и снегопад отлично заменяют путнику палатку.

В Гурджане пять озер — они невелики и удивительно красивы! Самое большое из них называется Нандан Сар. Площадь его мили две с половиной на три. Поверхность его девять месяцев в году обычно скована льдом, но в ту пору, когда мы впервые увидели озеро, оно являло собой темно-синюю зеркальную гладь в оправе берегов, усыпанных ярко-желтыми цветами. Озера в Гурджане, очевидно, самые высокогорные в мире, они напоминают о тех временах, когда вся земная поверхность была скрыта под водой. Много позже исполины Гималаи постепенно поднялись ввысь, а озера эти так и остались в глубоких расселинах.

Солнечный закат над Нандан Саром необычайно величествен и прекрасен. Ничего подобного не увидишь даже на озере Дал или на озере Дулар. Здесь нет ни отелей, ни охотничьих домиков, ни пилигримов, ни автомобилей. Здешние дороги труднопроходимы, и доступными они бывают только три-четыре месяца в году. По этим дорогам трудолюбивые пастухи-кочевники пригоняют свои стада на тучные пастбища Гурджана, но уже в первую неделю августа они спешат возвратиться со своим скотом вниз, в долины, на обжитые места. Редко-редко забредал сюда какой-нибудь паломник, заядлый охотник или любитель уединения! Мало кому из них посчастливилось выбраться из этих мест живым и невредимым — где-нибудь под снежной толщей, в пасти у волка или возле кряжистых могучих тунговых великанов они находят свою смерть! Поэтому о Гурджане с давних пор идет недобрая слава. Что до пастухов, то они почитают Горного дэва, владыку Гурджана. По преданию, он обитает на вершине горы, где мы разбили наш лагерь. Таинственного владыку Гурджана никому еще не довелось увидеть, однако говорят, что он терпеть не может чужеземцев, путешественников и паломников. Он не желает видеть в своих владениях никого, кроме горных пастухов, — ведь только они поклоняются ему. Пастухи знают: если Горный дэв Гурджана разгневался на какого-нибудь человека, он посылает ему смерть. Если же кем-то остался доволен, он прибавляет молока в вымя его коз, покрывает его овец нежной, красивой, шелковистой шерстью и бережет его стадо в снегопад, бурю и ураган!

Был один из тех тихих вечеров, которыми так славится Гурджан. Я, Джагдиш и Рива (охотник-горец, которого мы захватили из тераи^[17]), всласть поохотившись, возвращались в свой лагерь. По дороге решили мы сделать привал возле озера Нандан Сар. Солнце уже клонилось к западу. Воздух был недвижим, и казалось, что легкий вздох и тот мог бы взволновать плавно опускавшиеся на землю легкие снежинки. Над вершиной Гурджана нависли ослепительно сверкающие белые облака. При взгляде на них и на заходящее солнце, отражающееся в озере, казалось, что на голубом основании возвышается золотая колонна сказочного дворца, подпирающая собой белую мраморную арку. Джагдиш швырнул в спокойную синь озера камешек. Поверхность воды затрепетала, прекрасный сказочный дворец и золотая колонна колыхнулись и разбились на тысячи алмазных осколков! Сталкивались и разбивались друг о друга мириады солнц. Протянув руку, Джагдиш сорвал пучок ярко-желтых цветов. Прикрепив его к петлице своей куртки, он воскликнул:

— Какие необыкновенные цветы! Какой яркий цвет! Какой волшебный опьяняющий аромат! Рива, как называются эти чудесные цветы?

Рива растерялся. Он был прирожденным следопытом, медведя он чуял за две мили, его голубые глаза были зорки, как у горного орла, выслеживающего свою жертву, но названий этих цветов он не знал. Хороший охотник никогда не бывает хорошим поэтом. Сквозь его смуглые, опаленные горным солнцем щеки проступил румянец, и он, запинаясь, ответил:

— Я… не люблю… цветы!

Смущение Ривы доставило Джагдишу величайшее удовольствие.

— Да, конечно! — негромко сказал он. — Вовсе не обязательно знать, как называются эти цветы. Может быть, у них вовсе нет названия. Да прекрасное и не нуждается в названиях, красота не поддается определениям и классификации!

— Ловлю на слове, — с улыбкой сказал я, — ты повторяешь мои слова!

Рива беспокойно заерзал.

— Фу ты! — насмешливо фыркнул Джагдиш. — «Ловлю на слове!» Ты, видно, решил, что сидишь в гостях у Уши! Э, дорогой друг, здесь Гурджан! Понимаешь ты это или нет? Гурджан!

Не успел Джагдиш закончить, как неожиданно грянул гром. В этих краях удивительно нестойкая погода. Только что ярко светило солнце, а уже в следующую минуту лепит снег с дождем. Рива бросил пристальный взгляд на облака, они стремительно обволакивали вершину Гурджана. Он повернулся навстречу дувшему с севера ветру, втянул носом воздух и, застегивая пуговицы охотничьей куртки, сказал:

— Надвигается буран!

Мы отыскали в буйных зарослях цветов наши бараньи шапки, нахлобучили их на головы и двинулись в путь. Хотя все еще ярко светило солнце, тучи уже кое-где бросали тени на склоны гор. Воздух с каждым мгновением становился холодней, а нам нужно было еще долго карабкаться вверх, к нашей палатке. Не говоря ни слова, мы быстро поднимались по знакомой тропе. Тучи, окутывавшие вершину Гурджана, спускались все ниже и ниже. В лицо ударил легкий порыв ветра, поползли рыхлые, словно хлопковая вата, белые клочья тумана. Мы прибавили шаг. Однако вскоре буран настиг нас. Заморосил слабый дождь, повеяло сыростью, и почти тотчас же пошел снег. Рива взбирался первым, за ним Джагдиш, я замыкал подъем. Шли в одной связке. Вдруг веревка, обвязанная вокруг моего пояса, рванула меня вперед, рванула с такой силой, что, если бы я на миг потерял присутствие духа и в руках у меня не оказалось ледоруба, я, несомненно, потерял бы равновесие. Опираясь на ледоруб, я изо всех сил старался удержаться на ногах: веревка тянула меня в левую сторону.