Шано положила недовязанный свитер на мамину кровать. Плотно сжав губы, она вышла из комнаты, но споткнулась о порог и чуть не упала. От резкого движения край дхоти соскользнул с ее головы — голова была выбрита. Я ни разу раньше не плакал из-за Шано, но тут, снова увидев ее бритую голову, разрыдался.

После отъезда Шано отец ни с кем почти не разговаривал и замкнулся. Казалось, в нем что-то угасло. Много месяцев после этого я не слышал его любимой песенки. Мама, которая раньше терпеть не могла его песенки, теперь многое бы отдала, чтоб услышать ее снова, но, когда она пробовала заговорить об этом, на лице отца появлялось выражение отчужденности, и мама быстро меняла тему разговора. Всем своим видом отец показывал, что не желает вспоминать об истории с Шано.

Через полгода после отъезда Шано мы узнали, что она умерла от чахотки у себя в деревне. Старший брат ее мужа приезжал в наши края по своим делам, заехал в больницу и сообщил об этом господину доктору.

В тот же вечер у господина доктора началась лихорадка, да такая сильная, что температура держалась выше сорока. Мама всю ночь не ложилась спать, ухаживала за больным, а ему не становилось лучше. На другой день установили, что у отца тиф. Температура упала только через одиннадцать дней. Отец ослабел, страшно исхудал — кожа да кости. Тиф дал осложнение на печень. Глаза у него стали желтыми-желтыми. Мать не отходила от него ни днем, ни ночью. Ее будто приклеили к отцовской постели. Это сильно сказывалось и на мамином здоровье, но о себе она не думала.

Раджа повел себя любезно по отношению к господину доктору и распорядился прислать нового врача. Тот лечил отца и подменил его в больнице. Новому доктору помогала старшая сестра. Из Лахора прислали множество лекарств, но отец все не поправлялся — желтуха продолжала мучить его. Отец буквально таял у нас на глазах.

Мать перепробовала на нем все народные средства, все наговоры, заговоры и мантры, давала ему лекарства, присланные хакимом Шамсуддином, поила настойками Шивы Рама. Но все впустую.

Доктор Гирдхари Лал, присланный в больницу вместо отца, делал все, что мог, однако отцу становилось хуже и хуже. Резко обтянулись ребра, глаза, когда-то так красиво блестевшие, запали и померкли, как стоячая вода, на ногах появились отеки.

Каждую свободную минуту мать проводила в домашней молельне. Она часто плакала, прячась в покрывало, но я ни разу не видел слез на ее глазах, когда она была в комнате отца — там она улыбалась.

Она по часам кормила отца, растирала ему ноги и находила время для своих молитв. Ночью, стоило отцу шевельнуться — мама была уже на ногах. Непонятно, когда она умудрялась спать.

Отец все видел, но ничего не говорил. С его пожелтевшего, угасшего лица не сходило выражение какой-то муки, глаза погасли, пересохшие губы и пальцы дрожали. У него началась бессонница. Он молча лежал на спине и неотрывно глядел в потолок. Казалось, жизнь постепенно оставляла его.

Доктора Гирдхари Лала все это приводило в отчаяние. Наш дом погрузился в густую тень уныния. Мы жили как во сне, говорили, двигались, что-то делали. Потом вдруг, будто заслышав поступь смерти, вздрагивали. А если ночью раздавался собачий вой, мама в ужасе прижимала руки к бешено стучащему сердцу, закусывала край покрывала и давилась беззвучными рыданиями. Всегда становится легче от пролившихся слез, потаенные же рыдания рвут душу.

Как-то раз перед нашей верандой появился йог. В одной руке он держал ритуальные щипцы, а в другой — трезубец^[9]. За плечами его была подвешена большая сумка. Йог просил милостыню. Мама чуть не доверху наполнила его сумку мукой и рассказала ему о нашей беде. Она и деревьям готова была рассказывать о нашей беде, если б только умела. Она всем и каждому сообщала, как тяжело болен отец, и бросалась добывать всякое новое лекарство, о котором только услышит.

Йог терпеливо выслушал ее длинный рассказ и сказал:

— Я посмотрю на больного. Есть у меня кое-какие травы. Если они помогут, поблагодаришь Шиву-махадева.

Йог осмотрел пальцы на руках отца, осмотрел ногти сначала на руках, потом на ногах. Потом благословил отца и вышел из комнаты. На веранде йог покачал головой и сказал маме:

— Я не властен над его болезнью.

Мама залилась слезами и упала ему в ноги:

— Сделайте хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь, йог-махарадж!

— Я не властен над его болезнью, дочь. Если бог захочет спасти его, он спасет. Я видел вестника смерти в его глазах.

Мама вскочила и бросила на йога горящий взгляд.

— Пусть явится этот вестник смерти! — выкрикнула она. — Я ему ноги вырву. Я сама из касты кшатриев! Я тоже поклялась! Пока я жива, смерть не коснется его!

— Как ты можешь остановить смерть? — спросил йог.

— Прежде чем ему умереть, я собственную жизнь отдам. А пока я живу — смерть не сможет коснуться его! Клянусь — не сможет!

Лицо матери пылало от гнева и яростной решимости. Я никогда в жизни не видел ее такой.

Йог внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:

— Я хотел знать меру твоей решимости, дочь. Есть способ излечить его болезнь, но это так трудно, что тебе понадобится много храбрости и терпения.

— Я сделаю все, что прикажете, махарадж! — твердо сказала мать. — Если нужно, я продам все мои драгоценности, лишь бы вылечить его. Жизнь отдам, если нужно.

— Тебе не придется тратить деньги. Будет это тяжким для тебя трудом, но я вижу, ты готова к нему. Так слушай: есть такая лиана, называется она пхапхано. Она иногда растет и на полях, но обычно — в лесу. Все крестьяне ее знают. У нее некрупные плоды, на огурцы похожие. На вкус — сладковатые, но немножко рот вяжут…

— Да-да, я знаю, я их много раз на поле видела! — в мамином голосе снова зазвучала надежда. — Дети их еще любят.

— Правильно. Но в это время года их на поле не найдешь. Только в лесу, на тенистых склонах, где солнца нет. Этот плод холодок любит. Лечить мужа будешь сама. Никому другому не давай. Встань утром пораньше и иди в лес, собирай утреннюю росу с плодов в какую-нибудь посуду. Отдельно сложишь плоды. Росой напоишь мужа, но только смотри, чтоб до восхода солнца успела. Из плодов выжмешь сок и дашь ему через полчаса. Но все это ты должна успеть до восхода солнца. Сорок дней так будешь делать, и, с благословения Шамбху-махараджа, поправится твой муж.

Мама молитвенно прикоснулась к ногам йога и достала десять рупий. Йог от денег отказался:

— Дважды мне подал хлеб твой дом. Больше я не могу принять. Мне пора.

И он ушел, звеня щипцами и распевая мантры.

На другое утро мама взяла с собой Крипу Рама — одного из наших слуг — и отправилась в лес. Еще не начинало светать, когда она с Крипой Рамом вышла из дому, и не рассвело еще как следует, когда они возвратились с полной чашей росы и с плодами пхапхано. Мама была осмотрительна и, прежде чем давать отцу новое лекарство, всегда спрашивала у доктора Гирдхари Лала. Поэтому она тут же послала за доктором. Бедняга еще спал, но, узнав, в чем дело, немедленно явился. Разбуженный ни свет ни заря, он был не в духе, а при виде пхапхано и вовсе взорвался:

— Да это ж дикий огурец; его вечно жуют деревенские мальчишки, когда коз гоняют в горы!

— Знаю, — с большим хладнокровием ответила мама. — Мне у вас нужно выяснить другое: не повредит ему, если он выпьет этот сок?

— Ни вреда от него, ни пользы! — горячился Гирдхари Лал. — Пусть выпьет, и вы увидите.

— Хорошо.

К этому времени Гирдхари Лал потерял надежду вылечить отца и предоставил матери делать все, что она захочет. Он по-прежнему назначал отцу лекарства, но у него не осталось никакой уверенности, что отец выздоровеет.

Мама заставила отца выпить два глотка росы. Потом она дала ему сок за час до восхода солнца. И ей стало спокойнее.

На заднем дворике, на большом камне у забора, сидел Крипа Рам, выковыривая здоровенной иголкой занозы и бурча себе под нос:

— Колючек в лесу — ужасное дело! Опасно… На ровном месте они не растут почему-то… На горах, на обрывах, на круче… козам туда не пробраться… там вот и растется им в тени. Все ноги ободрал, штаны порвал, замерз, рано утром холод ужас какой! Я уж и так завернувшись в одеяло ходил, все равно всю дорогу зубами дробь выбивал. Тигрица твоя мамаша. А мой, говорит, сын не боится в лес ходить, ни в какие овраги не боится спускаться! Так куда я не мог спуститься — она сама лазила. Неужели сорок дней она меня с собой будет таскать?! Черти на твоей мамаше ездят! Я так не могу, я от места откажусь…