Стебли, которые помял на бегу пес, еще продолжали покачивать дремотными шапками нарциссов, и нарциссы смотрели на нас с такой грустью, будто и они жалели о пропавшем мячике.

Я посмотрел на Тарон. Тарон — на меня. Мы взялись за руки и медленно пошли через нарциссы в ту сторону, куда удрала собака. Нам стало страшно — пес был черный-черный и такой огромный.

Сразу за нарциссами начиналась вода, а у воды сидел на берегу человек. Он держал в руках наш мячик и внимательно разглядывал его. Мяч был красивый, трехцветный: красно-желто-зеленый. Рядом с человеком сидел черный пес. Увидев нас, он весело залаял.

Человек поднялся и приказал собаке:

— Спокойно, Черныш!

Собака умолкла и завиляла хвостом.

Очень странным показался нам этот человек: голый до пояса, в узких черных штанах, доходивших ему до колен. На шее висел священный шнур необычайно белого цвета. Глаза у человека были ярко-синими, а лицо обросло рыжей бородой. Он подбросил мяч на руке, улыбнулся — наш страх как рукой сняло.

— Это мой мяч! — заявил я. — Отдай!

Человек разжал пальцы, мяч стукнулся о землю, подпрыгнул раз-другой, на третий раз пес опять схватил его зубами. При виде скачущего мяча человек так развеселился, будто в жизни не видел резиновых мячей.

— Отдай мой мяч! — настойчиво потребовал я.

Он испугался и бросил мне мяч. Я поймал его.

Он изумленно проследил за полетом мяча и спросил:

— Из чего эта штука сделана?

— Из резины.

— А что такое резина?

— То самое, из чего у тебя мозги! — нагрубил я.

— Ты сын господина доктора? — мягко спросил человек.

Я утвердительно кивнул.

— Где мой отец?

— Рыбу ловит, — ответил он. — Во-он там, видишь, за крайним тунговым деревом.

— Не вижу, — пробормотал я, изо всех сил вглядываясь в сторону тунгового дерева.

— Из-за дерева не видно. Пошли, я отведу тебя.

Он наклонился за вязанкой дров, лежавшей на берегу, поднял дрова на голову и зашагал вперед. Мы с Тарон побежали впереди него. Отец сидел, прислонясь спиной к стволу, забросив свою удочку и глядя на реку из-под полуприкрытых век. Сразу не понять было, смотрит он или спит. Нам показалось, что спит, потому что он вздрогнул, когда мы подбежали, и проворчал:

— Ага, явились. Теперь рыбалке не бывать.

— Почему не бывать?

— Всю рыбу распугали своим шумом.

Я начал смотреть в воду, отыскивая рыбу, и действительна увидел рыбок на мелководье.

Тунговые листья бросали на воду колеблющиеся тени. Рыбки то появлялись в этом скользящем шелке, то исчезали в глубокой тени. Они то проскальзывали стайками по две и по три, то сбивались в кучки вокруг камней. Около большого синеватого камня закружились две рыбешки. Они неожиданно юркнули под камень и скрылись.

— Куда девались рыбки? — вырвалось у меня.

— У них под этими камнями домик. Камень — это крыша, а чистый песок на дне как ковер на полу. Рыбки целыми днями добывают себе пропитание в воде.

Тарон умоляюще сложила ладони:

— Ой, как мне хочется жить как рыбки! Поплыть, поплыть по реке, как они, и уплыть куда-нибудь совсем далеко!

Отец собирался что-то сказать, но тут к нам подошел Черныш со своим хозяином. Рыжебородый полуголый человек с вязанкой дров на голове поздоровался с отцом. Отец посмотрел на его священный шнур^[7] и спросил:

— Ты брахман?

— Да.

— Как тебя зовут?

— Дола.

— Собака твоя?

— Моя.

— Чем занимаешься?

— Когда в домик приезжают господа, я рублю дрова в лесу и приношу наверх.

— А когда в домике никто не живет?

— Пастухам продаю дрова.

— А когда трава пересыхает и пастухи отгоняют стада?

Дола сделал жест в сторону горного склона:

— Видишь, дом стоит? Вся земля вокруг этого дома — моя. Река сильно размывает берег, но мне земли хватает.

— Здесь же одни камни! Что тут вырастет?

— Кукуруза растет.

Отец ничего не ответил — он старательно сматывал леску. Человек постоял еще немного, повернулся и зашагал к своему дому.

— Ты был когда-нибудь в крестьянском доме? — спросил отец.

— Ни разу!

— Пошли покажу.

В доме у Долы — глинобитные стены, глиняный потолок, укрепленный пучками соломы. В доме нет окон, только двери. В темном углу сложен очаг, над ним подвешена какая-то штука из камня.

— Что это? — спросил отец.

— Где? А, это… Сковорода.

— Сковорода из камня? — удивился отец.

Дола медленно кивнул:

— Я в ней лепешки пеку.

— В ней можно печь лепешки?! — переспросила Тарон.

— Можно. Медленно пекутся только, — ответил Дола.

Отец посмотрел на меня и спросил:

— Ну что, видел крестьянский дом?

— Но в нем же ничего нет! — воскликнул я.

— Крестьянский дом как раз и отличается тем, что в нем ничего нет.

Я не очень понял и хотел переспросить, но в это время снаружи послышался громкий лай.

Мы быстро вышли из дома и увидели, что у стены, где Дола сбросил вязанку дров, стоит девушка, а вязанка — у нее на голове. Черныш бросался на девушку и отчаянно лаял.

Дола отогнал собаку, но, отбежав в сторону, Черныш продолжал рычать. При виде Долы девушка изменилась в лице, бросила дрова на землю и хотела убежать, но Дола поймал ее за руку.

— Дрова явилась воровать? — спросил он.

Девушка молча кивнула. Глаза ее расширились от страха, лицо совсем побелело, узкие губы дрожали. Она обвела нас взглядом и тихонько заплакала.

— Ты чья? — спросил Дола. — Ты с пастухами?

Девушка молча кивнула еще раз.

— Звать тебя как?

— Торуджа.

— Зачем же ты воруешь дрова? — вмешался отец.

— Лепешки печь.

— А сама почему из лесу не принесешь?

— Я в лесу боюсь.

— Брата послала бы! — сказал отец.

— Нет у меня братьев. Только мать, а она совсем старая. Я целый день стадо пасу. Мама еду готовит. Кому у нас в лес ходить?

— А до сих пор кто ходил?

— Мано ходил.

Кто такой был этот Мано, никто из нас не понял, но Дола спросил:

— А теперь почему Мано не пошел?

Девушка опустила глаза. Ее тонкие губы опять задрожали.

— Мано женился, — тихо сказала она.

Дола долго смотрел на Торуджу, потом поднял дрова, валявшиеся у ее ног, и сказал:

— Сегодня можешь взять дрова. А больше не воруй.

Когда мы ушли из дома Долы, отец снова уселся под тунговым деревом и, насаживая червяка на крючок, негромко заговорил:

— Четыре голые стены, голый пол, каменная сковорода… Ты видел все это, мальчик? В жизни этого крестьянина есть все, чем располагает форель.

— Но Дола же не рыба! — возразил я.

— Он никакая не рыба! — подтвердила Тарон.

— Правильно, девочка, не рыба, — печально сказал отец. — Просто иной раз я спрашиваю себя, зачем человек прошел тысячелетия и чем он отличается от рыбы?

Больше отец разговаривать с нами не стал, а поскольку он все равно начал говорить непонятное для нас, мы оставили его, взяли мячик и ушли играть в высокую траву.

Странный человек отец. Начинает вдруг говорить такие вещи, которые просто невозможно понять.

Дня через три после этой истории отец усадил нас в лодку и повез показывать озеро. На озере повсюду плавали широкие листья белых лотосов. При виде лотосов Тарон обомлела от изумления, и отец нарвал их для нее. Теперь мы сидели с охапками цветов на берегу Ашмана, как раз в том месте, где из озера вытекала речка, и плели себе гирлянды. Тарон выпросила у смотрителя домика иголку, нитки и прилежно и ловко нанизывала лотосы на нитку. Одна гирлянда уже висела у нее на шее, другую она надела на меня. Выпавший из гирлянды большой лотос Тарон воткнула в волосы и стала похожа на какую-то озерную принцессу.

В это время к нам подошел Дола со своей собакой, увидел, что мы играем, и остановился. В руках у него была игрушечная водяная мельница. Дола уселся с нами, выбрал два камня и начал прилаживать мельницу. Хорошенько укрепив ее, он опустил свое сооружение в воду. Колесо завертелось так же быстро, как на той большой мельнице, куда люди возили молоть зерно.