— Я-то ведь ничего не говорю. Это Рангду передавал…
— А ты как считаешь, бапу? — уже спокойнее спросил Рагху Рао.
Медленно, запинаясь, Вирайя произнес:
— Иногда мне кажется… все, что ты сделал, — правильно. А иногда я думаю о том, что ты у меня один-единственный…
Вирайя понурил голову.
Рагху Рао положил руку на плечо отца.
— Бапу! Ты учил меня ненависти. Неужели сегодня ты пришел затем, чтобы отнять ее у меня?
— Нет! — вырвалось у Вирайи. — Но, сын мой, я ведь темный, неграмотный. Вот думаю, думаю и никак не могу понять, за что лишают меня единственного сына? И очень уж мрачной и темной кажется ночь, когда слышишь выстрелы в лесу!
Рагху Рао крепко обнял отца. Он говорил тихо, но то, что он говорил, имело глубокий смысл:
— Бапу! Помнишь, когда мы были с тобой на ярмарке, я остановился у лавки Рамайи Сетти и дотронулся до шелковой ткани? Рамайя Сетти обругал нас, и ты оттащил меня от прилавка. Неужели ты не догадался тогда, чего жаждет сердце твоего сына? Он мечтал о шелковой рубашке, такой, как у сына заминдара — Пратаба Редди. Ты, должно быть, считал, что шелк создан не для ватти. Нам — домотканый, грубый холст, а им — мягкие шелка; нам — голод, а им — весь урожай; нам — все унижения, а им — почести! Бапу! Твой сын виноват только в том, что посмел прикоснуться к шелку. Он пытался приблизить тот час, когда трудовому человеку не придется больше тосковать о пшеничном колосе, клочке земли, шелковом коконе, когда все эти блага перейдут в его руки. И за то, что твой сын посмел заглянуть слишком далеко в будущее, его повесят. Завтра утром, в семь часов… Вот и вся моя вина!..
Вирайя заплакал.
— Отец! — воскликнул Рагху Рао. — Что подумают люди, узнав, что ты плачешь? Что скажут наши крестьяне? Как обрадуются заминдар и его приближенные при виде твоих слез!
Вирайя вытер глаза. Рагху Рао долго утешал отца. Никогда еще он не беседовал с ним так задушевно, никогда еще не вкладывал в свои слова столько любви. Ему хотелось вдохнуть в отца всю свою волю к свершению того, что сам он сделать не успел, передать ему свои мысли, мечты. Рагху Рао неспроста напомнил отцу о давнем случае на ярмарке. Этот пример был понятен Вирайе. И Рагху Рао повел рассказ о том, как он жил в Хайдарабаде и все так же, как в детстве, мечтал о шелковой рубашке. Он и в упряжку встал для этого. Однако зарабатывал одни гроши. Его заветное желание так и не исполнилось. А было оно очень скромным. Но даже то малое, к чему он стремился — кусок хлеба, шелковая рубашка, луч радости, человеческое достоинство, — неосуществимо в черном, беспросветном мире ватти. До каких же пор можно терпеть? Ведь, если они сами не возьмутся за дело, никто не изменит их положения. И впредь, как многие тысячелетия назад, у одних людей будет шелк, а у других голод и нищета.
Рагху Рао долго говорил, и старик внимательно слушал. Они сидели рядом, и беседа их была такой мирной и свободной, словно находились они не в темнице, а у себя дома, в деревне. Но дверь камеры снова приоткрылась. На пороге появился старик надзиратель.
— Моя смена скоро кончается, — сказал он, словно оправдываясь. — Вирайе надо уходить. Если его застанет здесь другой надзиратель, худо будет. Он дурной человек.
Вирайя встал, крепко обнял Рагху Рао и обещал, что вернется к утру: только сходит в деревню и тут же назад…
— Почему в деревню? Оставайся в городе, переночуй где-нибудь неподалеку от тюрьмы…
— Нет, — твердо сказал старик, — я пойду домой, а утром вернусь. Уж лучше мне прошагать всю ночь, не то…
Не договорив, Вирайя ушел.
Когда Вирайя добрел до Срипурама, деревня была уже погружена во мрак. Только в окошке хижины Пунаммы мерцал огонек, дверь была открыта, и Вирайя осторожно заглянул внутрь. Пунамма еще не спала. Глаза ее были полны скорби и тревоги.
Увидев Вирайю, она быстро встала с постели и подошла к нему.
— Ну, как он там, мой сыночек? — шепотом спросила старуха, беспокойно оглядываясь по сторонам.
— Велел тебе кланяться…
— Жив!.. Родной мой! — Из груди Пунаммы вырвался вздох облегчения.
Потом среди безмолвной ночи раздался ее страшный, бессмысленный смех. Вирайя удивленно посмотрел на старуху. Она перестала смеяться.
— Вирайя! Ты не думай, что я лишилась рассудка! Правда, к сердцу иногда подкатит такая боль, что кажется, если не засмеешься, оно разорвется…
Вирайя молчал. Внимательно поглядев ему в лицо, Пунамма сказала:
— Тебя что-то мучает. Уж кто-кто, а я-то тебя знаю! Да-да! Какая тяжесть у тебя на душе?.. Что случилось? Скажи!..
— Да нет же, мать! Право, я ничего не скрываю!
— Говори… не то я опять буду смеяться.
— Знаешь, мать, — смущенно начал Вирайя, — сдается мне, что сынок мой хочет перед смертью надеть шелковую рубашку.
— Шелковую рубашку? — удивилась Пунамма. Шелковую рубашку! Что ты плетешь? Неужели Рагху Рао просил тебя об этом?
— Конечно, нет, мать. Ничего он не говорил. Я сам так думаю. Мне все кажется, если я достану для него шелковую рубашку, ему легче будет умирать.
— Шелковая рубашка! — пронзительно засмеялась Пунамма. — Шелковая рубашка! Ну и шутник же ты! Вирайя, ты как был дураком, так и остался… Шелковая рубашка!.. Да у кого в нашей деревне есть она?
Пунамма неудержимо смеялась.
— Не понимаешь ты моего отцовского сердца, — виноватым голосом сказал Вирайя. — А я вот вспоминаю, как однажды подарил сыну самодельную дудочку. С какой благодарностью посмотрел на меня тогда Рагху Рао! Я помню все его игрушки. Сама знаешь, как балуют своих детей ватти: наши дети почти не видят игрушек и всегда мечтают о них. И теперь, когда мое дитя… мой сын… мой Рагху Рао, которому всего-то двадцать два года, говорил о шелковой рубашке, я заметил, что глаза его заблестели, совсем как в детстве, когда его манила дорогая игрушка. Мое сердце обливается кровью! Ты была матерью, Пунамма! Неужели тебе незнакомо это чувство?
— Все мои дети умерли, — печально опустив голову, сказала Пунамма. — Никого не осталось. Одного унес голод, другого — холера, третьего в тюрьме сгноили. Остальных погубил заминдар… Все мои дети умерли, Вирайя… и теперь я ничего, ничего больше не знаю…
— Может быть, у кого-нибудь в деревне все-таки есть шелковая рубашка? — спросил Вирайя, не теряя надежды.
Пунамма опять засмеялась, и на этот раз так громко, что обитатели соседних хижин крадучись подошли посмотреть, что случилось. Увидев Вирайю, они осмелели.
— Что тут происходит? Почему Пунамма смеется?
— Он вот уверяет, что ему нужна шелковая рубашка для сына! Разве не смешно?! Еще неизвестно, кто из нас двоих сошел с ума! — сказала Пунамма.
Вирайя объяснил крестьянам, зачем она ему понадобилась, и те, боязливо озираясь, шепотом принялись его увещевать:
— Мы понимаем тебя, Вирайя! Но где достать шелковую рубашку? У кого ты ее найдешь? Зачем попусту тратить время? Рагху Рао утром казнят, а ты ищешь ему рубашку! Он рассердится, если узнает, как ты вел себя в его предсмертный час!
— Гурамма собирается жениться, — заметил кто-то из крестьян. — Пойдемте к его отцу. Может быть, он приберег шелк к свадьбе сына? Вот и исполнится желание Рагху Рао!
— Глупости! — возразил другой крестьянин. — Откуда у отца Гураммы возьмутся деньги на шелк?
— Спрос не беда, — с дрожью в голосе проговорил Вирайя.
Несколько человек вызвались пойти с Вирайей к Гурамме. — А если явятся полицейские и спросят, о чем вы тут шепчетесь? — вмешался старый крестьянин. — Что тогда будет?
— Тогда… мы им покажем, — вспыхнув, ответил старику сосед. — Ну, пойдем к Гурамме!
Они шли мимо крестьянских хижин. Люди просыпались и присоединялись к ним. Все только и говорили что о шелковой рубашке. Когда Вирайя со своими спутниками подошел к хижине отца Гураммы, тот уже ждал их.
— Вот поглядите, на постели лежит все, что я смог достать ко дню свадьбы Гураммы, — сказал он, разводя руками. — Нет у меня шелка! Хоть весь дом обыщите. Не то что рубашки, я бы жизни своей не пожалел для Рагху Рао!
