– Вам очень повезло, очень-очень, – повторяла девочка. – Тетя Джейн сейчас как раз закончила работать в одном доме и может согласиться пойти к вам! Я точно знаю!
Сейчас мужчина и девочка шли по узкой дорожке куда-то в овраг, оставив слева мангровые заросли, овраг и почти пересохший пруд. Дорожка скоро вновь увела к домам, и взгляду пришедших предстала бедная желтая постройка с парой вытянутых окон и крашеной в синий дверью. Вокруг постройки был небольшой сад с плодовыми деревьями.
Девочка постучалась. Кто-то открыл ей, и они заговорили на гортанном наречии своего края. Сквозь открытую дверь спутник девочки увидел то, что привело его в удивление: бедная хибарка изнутри оказалась похожей на дорогую шкатулку или кукольный домик. По стенам висели картины, виднелась старая, но очень красивая мебель, и он пожалел, что не может рассмотреть дом получше.
Вскоре к нему вышла хозяйка жилища – полная, статная и моложавая темнокожая женщина лет, пожалуй, пятидесяти. Она легко кивнула головой, на которой красовался высокий традиционный тюрбан, что-то смахнула большой рукой с цветастой юбки и поприветствовала гостя. Она говорила чисто, без акцента, что редко удавалось людям ее народа. На приглашение работать она ответила ничего не выражающим взглядом, но как только речь зашла об овдовевшей дочери и грудной внучке – энергично закивала и дала понять, что готова ехать прямо сейчас.
В доме она сразу попросила дать ей возможность поработать в одной из комнат, и пока хозяин объяснял супруге, что происходит, скрылась в помещении. Родители стояли за дверью, ловили каждый звук: вот что-то спокойно и тихо сказала Джейн, вот она негромко запела сильным, природным, будто данным ей кем-то еще до рождения мира голосом. Вот, после долгих минут, полились, захлебываясь, слова их дочери («Говорит! Говорит!» – шептала жена, уткнувшись мужу в плечо). Еще через полчаса их дочь заплакала. Еще через какое-то время она закричала, и крик этот был не похож ни на что человеческое, – отец с трудом удержал мать, не давая ворваться в комнату. Потом крики стихли, и долго-долго они не могли расслышать ни звука. Проведя замерев и замолчав не менее часа, родители все же решились заглянуть. В приоткрытую дверь они увидели, как обе женщины сидят на полу, и Джейн расчесывает длинные волосы их дочери и что-то шепчет ей на ухо. Та кивала и – показалось матери- даже легонько улыбнулась уголком рта. А потом начала клониться, как от ветра, легла на плечо Джейн и закрыла глаза. Джейн легко, будто ребенка, подхватила молодую женщину на руки, встала с ней, отнесла на диван, аккуратно укрыла пледом. А потом, как ни в чем не бывало, взяла тряпку и тихо-тихо принялась вытирать с предметов пыль, переставляя их совершенно беззвучно…
На следующий день Джейн попросила показать ей Киру. Обычно пугавшаяся чужих людей, Кира сначала взглянула настороженно на странную гостью, но потом потянулась ручонкой и ухватила Джейн за нос. Джейн рассмеялась и громко чмокнула девочку в маленькую ручку, рассмеялась и Кира.
– Ух, коготки острые! Идем к маме, тигренок, – весело сказала Джейн и направилась с младенцем в спальню к своей подопечной, проспавшей около суток.
Через некоторое время они вышли из спальни все вместе: сияющая Джейн и сосредоточенная молодая мать с Кирой на руках.
– Мама, Кира голодная, где у нас бутылочка?– осведомилась женщина у застывших от изумления родителей.
– Ох, Хелен… да-да, сейчас! – и бабушка помчалась по лестнице на кухню за совсем позабытой бутылочкой.
Хелен прижалась к плечу Джейн щекой.
Кира озадаченно сосала пальчик.
***
Джейн проработала у них еще три месяца и стала настоящим другом семьи. Мистическая «Утешительница» оказалась человеком веселым и добрым, любящим готовить разные вкусные вещи, простым и общительным. Вскоре работать в их доме – одна кухаркой, другая горничной – перебрались две молодые смешливые соседки Джейн, они во всем слушались ее, и в доме впервые за долгое время все встало на свои места, и жизнь потекла размеренно и спокойно. Она была бабушкой многих пухленьких кудрявых внуков, которые в выходные дни – которые теперь, при помощниках, вновь появились у Джейн – не вылезали от бабушки, причем вместе с кошками, каждый со своей. Но рядом с Джейн все как-то быстро упорядочивалось, ни внуки, ни кошки совсем не хотели ругаться и драться, зато о веселых проделках и тех, и других Джейн любила рассказать хозяевам, когда у них было неважное настроение – и настроение менялось.
Джейн заходила к ним даже в свой выходной, в воскресенье, рано-рано утром: обнимала Хелен, целовала Киру, быстро помогала со всем, с чем именно в эту минуту особенно нужно было помочь, потом отвешивала легкий поклон: «До свиданья, хозяева, иду молиться!» Вся семья уже знала, что по воскресеньям Джейн, намотав на голову блестящий тюрбан выше обычного и надев расшитую золотыми нитями юбку, куда-то пойдет молиться, никто никогда не спрашивал, куда и, главное, кому: все были уверены, что Джейн-то уж точно знает, как правильно, и именно так и нужно.
Они даже рассказали Джейн историю рождения Киры. Эта чудесная история, скорее похожая на сказку, была чем-то вроде семейной тайны, которую рассказывали только самым близким людям. У Хелен и ее супруга, так друг друга горячо любящих, около двух лет не было детей. Врачи уверяли, что это еще не срок, супруг не унывал, но Хелен начинала бояться. И даже когда муж просто предложил поехать отдохнуть на морское побережье, где заодно надеялся уладить пару дел, бедняжка Хелен расплакалась: она решила, что это очередная рекомендация врачей, которая может не помочь.
На отдых, однако, они поехали. Дом, который они сняли, принадлежал двум женщинам, матери и дочери, родом с совсем других морских далеких берегов. Женщины приняли молодых радушно и сразу пригласили к себе в гости: они жили по соседству.
Хелен сразу привлекли фотографии, висевшие в гостиной хозяек. Подписей на родном языке женщин она разобрать не могла, но на одной фотографии, вставленной в раму, было прекрасное здание храма, – в такой она никогда в жизни не заходила. А вторая… Со второй на Хелен глядела изображенная кем-то древним прекрасная, совсем юная женщина с младенцем на руках. Изображение было скорее строгим и темным, но от него шло такое тепло, что Хелен надолго замерла около него. Вечером Хелен, идя с прогулки, остановилась у кованой калитки хозяек и какое-то время всматривалась в окно: там, у изображения прекрасной женщины, горел масляный светильник, и нежные лица матери и ребенка, озаренные этим живым светом, казались загадочными и одновременно родными.
Поведение гостьи не осталось незамеченным, и на следующий день дочь хозяйки уже стучалась в дверь к молодым. В ее руках была точная копия этой фотографии, только чуть меньше. Хелен радостно разместила ее в гостиной. Муж, которому приходилось часть дня отсутствовать, был доволен, что жена отвлеклась от тяжких мыслей и улыбается, а Хелен… А Хелен, оставаясь в одиночестве, начинала разговаривать с дивной незнакомкой на фотографии. Она рассказывала ей о себе, о своих чувствах и страхах, а главное – о том, как она хочет вот так же, как эта прекрасная женщина, держать на руках своего ребенка. Сначала она плакала во время своих странных «бесед», но вскоре слезы больше не душили ее. Она продолжала повторять, как мечтает о малыше, но в этих словах больше не было страха и беспокойства: напротив, в ней появилась какая-то добротная уверенность, что малыш обязательно придет в их жизнь.
Однажды утром она почувствовала себя необыкновенно оживленно. Птицы пели радостнее, чем всегда, за ее окном, ярче светило солнце. Она надела вместо домашних брюк длинную розовую тунику, причесала волосы, полюбовалась цветами, что росли под самым окном. И вдруг поняла, что хочет…кольцо. Любой, кто знал Хелен, несказанно бы удивился: в молодости она носила только особые, вычурные украшения, позже и вовсе перестала их носить. Отец с удовольствием одарил бы любимую дочь любыми драгоценностями, но она этого не хотела. А в то утро ей захотелось, чтобы на ее пальце блестело колечко. Тонкое золотое колечко с маленьким камушком. Она сказала об этом мужу, муж кивнул и умчался на встречу, радуясь, что хоть как-то сможет компенсировать жене свое отсутствие в такой погожий день, а Хелен вдруг поняла: это не ее желание. Это желание, которое она приняла с такой нежностью и умилением, принадлежит совсем другому человеку. Маленькому и уже любимому. Она обхватила себя руками, будто пытаясь обхватить того, с кем она теперь составляла одно целое, и жизнь ей показалась огромной-огромной, солнечной-солнечной, как этот день и эта равнина от самых морских волн до невысоких гор на горизонте.
