– Знаю. В том журнале, который вы отобрали у Шаповалова, было про них написано.

Изольда Павловна оказалась опасным противником. Слишком опасным. Костя осознал, что здорово ее недооценивал.

Диана Белогорская. Самая красивая девушка не только второй школы, но и всего Воскресенска-33. И почему-то все в школе знали, что Костя по ней сохнет. Слово отвратительное, но как еще об этом можно было сказать? Знала, кажется, и Давлетшина, с которой они то встречались, то расставались, и вот это было самое обидное. Например, последний раз они расстались из-за того, что Костя не поздравил ее с днем рождения. Точнее, поздравить-то поздравил, но вот даты перепутал. Это у Дианы Белогорской был день рождения в марте. Когда была днюха у Давлетшиной, он все-таки забыл. Опять.

Костя всегда пытался понять, отчего вся школа знает о его неразделенной любви? Он ведь был гордым парнем и ни разу не упоминал о том, что ему нравится Диана, вот вообще ни разу, а эта гнусная история, связанная с тем, что он сломал нос Измайлову, противному дрыщу из 11 «А», когда тот признался, что однажды подрочил на фотографию Белогорской, вообще не имеет отношения к делу. Даже сам Костя никогда бы до такого не опустился – у него всегда для этих дел была припасена Памела Андерсон, а точнее, ее образ из сериала «Спасатели Малибу». Памела Андерсон была создана из плоти и крови. А Белогорская была недостижима, как творение фата-морганы.

Самое странное, что в жизни они практически не разговаривали. Все усложняла историческая подоплека – по злой иронии судьбы Григорьевы и Белогорские были точно местные Монтекки и Капулетти. Ходили упорные слухи, что когда-то давно, еще в конце восьмидесятых, Виктор Григорьев и Анатолий Белогорский состояли в конкурирующих ОПГ (время было трудное, все выживали, как могли), и воевали две эти ОПГ не на жизнь, а на смерть. Костя старался не думать о том, что когда-то и его отец был бандитом и, возможно, либо сам убивал людей, либо смотрел, как другие убивают, – то были темные и мрачные времена. Годы прошли, а ненависть осталась. «Белогорские – проклятая семейка!» – любил повторять отец. И Костя молился, чтобы только отец не узнал, боже, боже, все что угодно, только не это. Лучше убить себя, чем выдать свою тайну. От этих переживаний начинала ехать крыша. Белогорская, мать твою, зачем ты появилась во второй школе, могла бы уехать учиться в Екатеринбург, Челябинск, Москву (во все эти вымышленные города), в Питер, в Париж, в Нью-Йорк (еще один вымышленный город), на Марс, на Юпитер, на Альфу, будь она неладна, Центавра – куда угодно, только не во вторую школу!

«Диана Анатольевна», – сказала она как-то географичке, посмотрев на нее своим фирменным взглядом.

Этот фирменный взгляд, полный высокомерия, вскоре получил наименование «смотреть, как Белогорская» и стал своеобразной школьной поговоркой, которую понимали все, даже учителя, а уж ученики и подавно. «Ну что там математичка? Приняла контрольную?» – «Да блин. Посмотрела на меня, как Белогорская!»

Дианин отец был серьезным человеком. Носил дорогие черные пальто, даже в мороз, даже зимой, совсем не по-уральски; никогда не улыбался. Он часто приходил в школу, и все время его появление сопровождалось ахами и охами Элизы Сергеевны и Дарьи Антоновны, которые были в него слишком громко и явно влюблены. Когда Костя в первый раз увидел господина Белогорского, то поразился сходству – Диана была словно уменьшенной копией своего отца, и этот высокомерный взгляд светлейших, почти прозрачных серых глаз она унаследовала от него.

Из-за этого взгляда Костя и втюрился бесповоротно в Диану Анатольевну, а вовсе не из-за внешности, как думали многие. Из-за взгляда, из-за удивительно холодной манеры общения, из-за умения смотреть сверху вниз на всех, даже на взрослых. Казалось, что Диана практически не испытывает эмоций – никто за всю историю школы не видел, чтобы она плакала или расстраивалась из-за чего-либо. Нет, она всегда ходила с гордо поднятой головой, даже когда жестоко избили Крапивина, ее парня-хоккеиста, но это будет чуть позже. И была сама по себе.

Именно поэтому она была пятой в квартете. А еще из-за того, что часто пропадала: с раннего возраста она занималась в модельной школе, поэтому практически не жила в Воскресенске-33, чаще бывая в соседнем большом городе, а в восьмом классе и вовсе пропала – как потом выяснилось, она уехала учиться в Москву. Вернулась она, пропустив год, уже в девятом классе, еще более похорошевшая и отчего-то выросшая аж до метра восьмидесяти. И только много лет спустя, когда Диана Анатольевна, уже не Белогорская, а Григорьева, рассказала Косте всю правду о том, зачем она год прожила в Москве, у того сжалось сердце от ужаса.

Впрочем, Костя-семиклассник, Костя тринадцати лет, равно как и пятнадцатилетний и шестнадцатилетний Костя, – все эти многочисленные Кости Григорьевы, затерянные в параллельных вселенных, не знали, что так будет, и уж точно не рассчитывали, что Диана однажды скажет «да», и не просто вежливое «да», а «да, конечно», пусть и с пустыми, тусклыми от медикаментов, полуживыми глазами.

Школьные годы были для Кости мучением. Право слово, он ни разу не нарушил четко очерченных Дианиных границ, разве что во влажных мечтах, он не пытался с ней мутить, не оказывал знаки внимания – в общем, держался на расстоянии, соблюдая нейтралитет. Легче от этого не становилось. «Белогорская – враг, – напоминал он себе. – Это проклятая семейка, проклятая, проклятая!» И каждый раз, лихорадочно повторяя эти слова, точно мантру, он оборачивался – Диана сидела через ряд от него, ближе к стене, недоступная, точно кинозвезда, одуревшая от барбитуратов, совершенная, точно картина безумного художника, полезная, словно яд, заботливая, точно палач из концлагеря, холодная, точно морозильная камера в аду, – в общем, типичная Белогорская, враг номер один, цель номер ноль, запретная тема, та, которую нельзя называть, просто Диана. Имя-то какое, черт возьми. Крыша продолжала ехать.

Был какой-то день – весной или осенью, а может, и зимой, Костя не помнил, – когда он, насмотревшись на свою Диану, вылетел из класса вместе со звонком и удрал в школьный туалет, где, разумеется, было строго-настрого запрещено курить, но про этот запрет все периодически забывали. И вот Костя спрятался в дальнем углу (над его башкой гнездился пыльный квадратик бесполезной вентиляции), достал из пачки сигарету и с отвращением закурил. Он настолько ушел в свои мысли, что не сразу заметил, что в туалете не один – в противоположном углу расселся в страдальческой позе, задницей на холодном кафеле, один из «волосатиков». Вроде его тоже звали Костей. Был он бледен, патлат и носил кожаный плащ даже в помещении. Добрую минуту светлый Костя курил и таращился на темного Костю с обратной стороны Луны. Наконец, темный Костя, который явно не привык к подобному вниманию, вопросительно округлил подведенные глаза.

– Отстань, придурок, – сердито ответил ему Костя, расплющивая окурок об стену. – Хреново мне, видишь.

Темный Костя поспешил отвести взор.

Диана. Белогорская. Враг номер один. Запретный плод из сада земных наслаждений. Девушка «если между нами что-то случится, наши отцы развяжут третью мировую», – да пусть все покрывается радиоактивным пеплом, черт бы с ним со всем! Чем больше он запрещал себе о ней думать, тем больше это его мучило, точно больной зуб, который ноет и свербит – и будет ныть и свербить, пока не удалят. Но как удалить из груди это давящее чувство, как вырвать из саднящего сердца огромную занозу, не повредив при этом самое себя и половину вселенной, Костя не понимал. Секс не помогал, алкоголь не помогал, комбинация алкоголя и секса, привычная для тех лет, вызывала тошноту и отвращение.

В старших классах – родители отчего-то стали часто уезжать, оставляя Костю одного в трехкомнатной квартире, – он часто начал мутить неплохие такие вечеринки с бухлишком, сигаретами и травой. Все эти вечеринки делались исключительно для Белогорской, и ни на одну из этих вечеринок она не была официально приглашена. Должен был пойти слух о том, что Григорьев – тот самый Григорьев, который ввел моду на поп-панк, канал MTV и «Балтику-Кулер», ну, тот самый Григорьев, самый популярный парень второй школы, – просто отвязный тусовщик, и где-то на отблесках этого слуха, точно на стрекозиных крылышках, должна была прилететь весть о том, что Диана – ох, эта неприступная Диана с холодными глазами – очень много потеряла, проигнорировав мероприятия, на которые ее не звали.