– А ты что тут делаешь? Домой не пускают? – спросил Костя, присаживаясь рядом с ней на холодные бетонные ступеньки.

Перила, выкрашенные болотно-зеленой краской, оказались на уровне лица. Где-то на верхних этажах, надрываясь, орал младенец. Ни Костя, ни Диана ни разу не видели этого ребенка, но орал он уже лет десять.

– Я хотела сходить за сигаретами, – сообщила Диана, – но так и не смогла. Все-таки это была не ремиссия.

В ее голосе было столько скорби, что Костино сердце привычно сжалось. Были в их семейной жизни вещи, с которыми он так и не смирился.

– Черт.

– У тебя есть сигареты?

– Да, конечно, – ответил Костя и полез в карман.

– Тебе никогда не хотелось найти себе нормальную бабу? – спросила Диана, затягиваясь.

Младенец, хвала богам, перестал орать. В подъезде сделалось тихо.

– У меня были, мне не понравилось, – отшутился Костя.

– А если серьезно – ты же симпатичный, у тебя есть машина. Ты любой девчонке понравишься. Беги отсюда, пока не поздно. Честно.

– Диан, я сам решу, когда и откуда мне бежать, – произнес Костя, забрав у Дианы сигарету.

Тут Диана внимательно посмотрела на него, принюхалась и наконец-то выдала заключение:

– У тебя корпоратив, что ли, был?

– Алкоголем пахнет? Это мы с Женькой после работы посидели в суши-баре. Знаешь, который за вещевым рынком. «Аризона» называется.

– С каким Женькой?

– Балакиревым. Я же тебе рассказывал.

Тут Диана очень странно посмотрела на Костю и даже чуть-чуть отсела. Кто-то на первом этаже нажал кнопку лифта, раздалось равномерное гудение. Скорее всего, это был дядя Саша (Плотников, кажется, его фамилия) с восьмого этажа, он всегда в это время приходил с работы. Когда он приходил трезвым, то обходился без приключений, но стоило ему выпить, как он почему-то выходил этажом ниже, на седьмом, и вечно звонил в квартиру к Муртазаевым, у которых маленький ребенок. Муртазаевы даже писали жалобу местному участковому. Диана отвернулась на какое-то время, видимо, обдумывая какую-то мысль, – Костя видел только ее каштановый затылок. Потом повернулась снова, и выражение лица у нее было максимально сосредоточенным и серьезным.

– Кость, это уже не смешно. Я вчера еще раз погуглила – думала, это у меня склероз уже от транквилизаторов. Но нет. Склероза, слава богу, пока у меня нет. Женька. Кость, я не знаю, как ты мог об этом забыть, честное слово, но Женька погиб.

– Ой, Диана, не шути так!

– Тсс! – воскликнула Диана, зажав пальцем Костин рот. – С тобой точно все в порядке?

Костя взял ее за руку – мол, я тут взрослый и со мной все в порядке. Рука у Дианы, против обыкновения, была теплая, даже горячая.

– Можешь сам погуглить, – настойчиво произнесла Диана. – Балакирев Евгений Николаевич погиб 4 июня 2007 года. Его автомобиль снес разделительный барьер, ну, отбойник, а сам Женька – разумеется, он был не пристегнут – вылетел через лобовое стекло и погиб от черепно-мозговой травмы. Тебе фотографию из газеты показать, а, Кость?

Уже скоро, уже очень скоро, когда Костя почувствует себя безвольной щепкой, которую уносит течением бурной горной речки, он попытается отчеркнуть в своей памяти тот момент, после которого все пошло наперекосяк, но еще хоть что-то можно было поправить. И этот момент он запомнит навсегда. Холодные ступеньки, перила, выкрашенные безобразной краской, сигаретный дым и холодное, проступающее, словно пот, отчаяние. И напуганный, не по-детски напуганный Дианин взгляд – этот взгляд он тоже запомнит. Запомнит, потому что у его ног уже разверзается зловещая клейкая пустота, и скоро в эту пустоту полетит и он сам, и все его мироздание.

Костя держал в руке «Сяоми» и вот уже минут пять не мог набрать заветный номер. И это было странно. Время все шло и шло, а решимость все улетучивалась и улетучивалась. Костя елозил пальцем по экрану, чтобы разблокировать телефон, потом снова его блокировал боковой кнопкой, и так повторялось несколько раз, а потом возникло стойкое желание зашвырнуть мобильник куда подальше, и никому не звонить, и никому не задавать вопросы, и забыть уже наконец об этой странной истории с разбитой машиной. Впрочем, Костя взял себя в руки и все-таки набрал номер отца.

– Слушай, э… – сказал Костя вовсе не то, что планировал. – Вы там не заняты? Я заскочу?

– А без этого никак? – сонным голосом, лишенным всяческого энтузиазма, ответила трубка.

– А без этого никак, – в тон отцу ответил Костя.

Родители жили через пару кварталов, на улице Столетова. По местным меркам это было элитное жилье: кирпичные девятиэтажки, квартиры тут были больше, чем в панельках, а звукоизоляция лучше, и плюс лоджии – какие-то гигантские лоджии, на них даже не устраивали помойки из старых лестниц, детских колясок и велосипедов, а ставили мебель, вытаскивали комнатные растения в горшках, устраивая настоящие мини-оазисы. Костины родители жили именно в такой девятиэтажке из белого кирпича, двухподъездной, построенной буквой Г, а на балконе у них была целая оранжерея – это мама в один прекрасный миг увлеклась комнатными растениями. Все те же ветхие каменные ступеньки – каждую зиму, когда начиналась гололедица, эти ступеньки обеспечивали работой хирургов местного травмпункта. Если уж говорить начистоту, эти ступеньки и без гололеда были травмоопасными. Железная дверь с кодовым замком, не домофоном, куда можно было звонить, радостно восклицая: «Это я!» – а именно с кодовым замком, который открывал сезам только после введения сверхсекретного кода. Впрочем, этот код знали жители всех окрестных домов, потому что на девятом этаже в угловой однушке жил местный барыга. Подъезд, стены которого выкрашены в ядовито-голубой цвет такой интенсивности, что от него болели глаза. Одинаковые металлические двери – защита от воров.

Костя вприпрыжку добрался до четвертого этажа. Дверь открыл младший Костин брат, двенадцатилетний Артемка. Так получилось, что Костя, главным образом из-за гигантской разницы в возрасте, почти не застал Артемку и совсем не принимал участия в его воспитании. А тот так быстро рос, и взрослел, и менялся, что Костя не успевал следить за этими метаморфозами, да и не так часто в последнее время он бывал у родителей, поэтому любил повторять, что ни разу ему не удавалось застать двух одинаковых Артемок.

– Они там на кухне сидят, – важно сообщил белобрысый и веснушчатый Артемка, внешне – полная Костина противоположность, и ушел к себе в спальню, шаркая тапочками.

И Костя пошел на кухню. Родители (в батином паспорте было написано «Григорьев Виктор Сергеевич», а в мамином – «Григорьева Ольга Александровна») пили чай и смотрели телевизор.

Родители. Люди, которые когда-то давно, тридцать лет назад, решили, что вселенной необходим, вот совершенно необходим новый человек. И не так уж важно, каким будет этот новый человек. Будет ли он женского пола или мужского, будут ли у него карие глаза или голубые, будут ли у него темные волосы, как у мамы, или светлые волосы, как у папы, будет ли он умным или глупым, добрым или злым. Не важно. Главное, он будет, этот прекрасный новый человек.

Кстати, о глазах. Костю всегда забавляла эта генетическая странность, заключавшаяся в том, что Григорьевых с голубыми или серыми глазами не бывает. Григорьевы-старшие, сам Костя, Артемка – все были кареглазыми. Кареглазость наряду с упрямством была отличительной чертой Григорьевых. Природа, впрочем, проявила недюжинную фантазию, представив разнообразную палитру – от темно-карих, почти черных маминых глаз до светло-карих, с заметной зеленцой, Артемкиных. Папины глаза были ярко-карими, и жаль, что он прятал свою интенсивную кареглазость за толстыми стеклами очков, искажая прекрасный цвет. Костины глаза (он не любил смотреться в зеркало даже во время бритья, но приходилось) были светло-медового, очень теплого цвета. Костя нередко задумывался о том, что Григорьевы и Белогорские ненавидят друг друга не из-за того, что когда-то были в разных бандах, а из-за цвета глаз. Ненависть выходила на какой-то глубочайший, почти межвидовой уровень, потому что Белогорские все как один были сероглазыми и светлокожими, точно истинные арийцы. Брак Дианы и Кости был поистине бунтарским.