– Да, нам нравятся выступать на небольших площадках, там своя неповторимая атмосфера, – запоздало перехватывает инициативу Ральф, поглаживая его по спине. – Да, Горди?

– Да, – сдавленно выдыхает он. – Да. Выступать нравится.

– Мне кажется, мы не настолько популярны, насколько я устаю, – бурчит Эллиот после. – Вы там двое уснули что ли на заднем плане? Почему мы с Троем вечно за всех отдуваемся?

– Потому что, когда ты начинаешь говорить, тебя хрен заткнёшь, – напоминает Саймон. – «Радио Майк», ё-мое.

– Кто-то же должен. Горди вон и так на соплях держится, а вы двое как языки в жопу засунули.

Трой зажмуривается и предсказуемо уходит в очередной приступ хохота, потому что «держится на соплях» – довольно точное описание.

В целом беда в том, что всё последнее время Трой либо поёт, либо отвечает на вопросы, а потом поёт снова, висит на телефоне, подолгу беседует со зрителями (фанатами!?) после концертов, и отдыхает только в дороге и с гитарой в руках. По факту с их безумным графиком Гордону совершенно некогда выдохнуть, перезагрузиться и помолчать.

∞ ∞ ∞

На самом деле у Ральфа есть теория, почему зараза ходит по кругу, и всё ждёт, когда его удача закончится. Но похоже, иммунитет и сила убеждения сильнее удачи.

До выхода на сцену они как всегда стоят дружной гурьбой в обнимку, и никаких обид не существует. Он чувствует, барабанные палочки промеж лопаток и запах ментоловых леденцов с мёдом. Каждый раз перед выходом он ловит ощущение, будто забрался на «американские горки», пристегнулся, а потом вспомнил, что до жути боится кататься. Он выныривает, ловит взгляд Троя, а тот улыбается, подмигивает как обычно и кивает в сторону сцены.

∞ ∞ ∞

– Этот, – Сидни снова тычет пальцем в экран полпесни спустя.

– Саймон.

– Вот это твой фуди?

– Ага.

– Хороший.

– Это я его нашёл.

– Удачно нашёл. Очень хороший.

– Мне тоже нравится.

∞ ∞ ∞

У Саймона с Троем какая-то непонятная игра под названием «Что ты пьёшь?».

Ральф не вникает, в чём весь сыр-бор, потому что несколько лет назад они всей группой прилежно гуляли по барам и трезвели только к выступлениям. Он так же не понимает, что за отношения у этих двоих, где Саймона очень веселит, как Гордон через раз инспектирует его напитки на наличие лишних градусов, а Саймон никогда не попадается. Выглядит это все как постыдная ломаная комедия с разной степенью накала страстей и острот, но в целом нездорово, никому не нравится, но никто не переключает.

У Троя бывают плохие дни, когда он забывает, что сет длиною в час – это марафон, а не стометровка. Когда он бесстрашно лезет обниматься в толпу, штурмует барабанную установку, разбивает коленки об сцену, задирает Майка и никогда, никогда не останавливается. Для таких дней у него в сетлисте чёрным по белому вписано твёрдой рукой Ральфа «Попей воды и выдохни». Но он никогда не читает, потому что помнит сетлист наизусть, а потом отлеживается в своем законном углу в гримерке дольше прежнего, приводит ряд искромётных доводов, почему он остается жить здесь, но вставать категорически отказывается.

Саймон садится рядом на корточки тормошит его по рёбрам, заставляя взвизгнуть, что-то говорит тихонько, до тех пор пока тот не сдаётся.

Ральф не понимает, что за отношения у этих двоих, но в плохой день Саймон единственный, кто способен выгрести Гордона из угла. Потом они медленно бредут в обнимку до самого выхода, а если Трой засыпает по пути на заднем сидении, Саймон тихо, но убедительно просит ехать медленно и кругами. В эти моменты все ненавидят Саймона, но никто не спорит.

В последние дни в перепалках Трой сдаётся быстрее обычного и расстраивается больше прежнего. Ральф грустно смотрит на склоненную голову, поникшие плечи, и не может понять, почему этот мудак с барабанными палочками с таким упоением подначивает друга, которого только что тащил на себе в охапку.

На самом деле Саймон и в половину не так много пьёт, как раньше, особенно в компании. Но Трой почему-то твёрдо убеждён, что он следующий на очереди в рехаб.

Иронично, что лицом в барной стойке при отеле Ральф находит отнюдь не Саймона. В кружке остывают остатки убойного коктейля с «народным средством», а под ухом на все лады жужжит и мигает телефон. В тот день он такой расстроенный и разбитый, что Ральф никому не говорит, тормошит его за плечи, вытряхивая из пьяной дрёмы, провожает до номера и ничего не спрашивает. Зато спрашивает сам Трой.

– Тебе же нравится выступать, правда? – Он подпирает стену плечом, пока Ральф возится с карточкой от двери.

– Нравится, конечно, – легко отзывается он.

– Хорошо. А то я со всем этим балаганом в одного не справлюсь.

– Ты и не один, – ворчит Ральф, распахивая перед ним дверь.

Трой как всегда лезет обниматься под градусом, отчаянно, безудержно и бесконечно долго; заверяет, что безумно, безумно счастлив это слышать, но счастливым совсем не выглядит. Трой в последнее время похож на барахлящее ламповое радио, которое и поёт немножко, и светит, но то и дело промигивает и затухает. Ральф боится, что если сожмёт объятья крепче, то что-нибудь поломает.

∞ ∞ ∞

– У нас с парнями традиция: после шоу идём в паб и пробуем там местное, – мечтательно вспоминает Сидни. – У вас свои традиции есть?

– Не знаю, я просто лежу в углу гримёрки после шоу.

– Конечно, лежишь, – посмеивается он.

– Потом меня выносят, как с поля боя.

– Конечно, выносят. Вы милейшая банда. Братья по оружию.

– Братья мечты, – смеётся Трой. – И по оружию.

– Как у Джеффа Бакли?

– Как у Placebo.

– Конечно, как у Placebo, – понимающе кивает Сидни. – Мог бы и сам догадаться.

Он задумчиво вздыхает в монитор, потирая щёку; Трой ловит момент для ответного вопроса:

– Что вы теперь с парнями будете делать, если не «пробовать местное»?

– Ох, кот, если бы я знал. Очевидно что-нибудь будем. Плохая примета – нарушать традиции.

∞ ∞ ∞

Ральф ничего никому не рассказывает, но осторожно делится соображениями с Майком. У Майка, разумеется, на всё есть своё мнение.

– Помнишь, когда мы ещё с Солнышком первый фест играли? Когда нас поставили на второй день, а на первом дне Гордон сорвал голос в толпе, потому что знал все песни, и запивал всё коктейлями, а потом припёрся к выступлению еле трезвый в футболке наизнанку и получил от тебя нагоняй.

– Помню, – кивает Ральф.

– Он тогда всё равно лучше всех был, – угорает Майк. – Это все тот же Гордон. Просто фест побольше. Если он сказал, что сделает, значит сделает.

– Он много чего говорит, – замечает Ральф.

– Так он и делает дохера. Когда он тебя подводил?

Ральф понимает в принципе, что им всем охота на большой клёвый фест, потому что они пропустили целое лето с фестивалями по его, между прочим, ральфовой вине, но не совсем понимает, почему никто не разделяет его опасений.

– Помнишь те ебанутые счастливые джинсы, «буду носить их до конца тура»? – припоминает Саймон. – Когда он так запрыгался, что они с него свалились, он запутался и упал?

– В первый раз слышу.

– А, тебя тогда не было. Мы так ржали, что не могли играть.

– Так и что?

– Ничего. Это же Гордон. Даже если он облажается, всё равно будет весело, и мы все поржём.

– Как когда он со сцены летал, пока меня не было?

– Ну это другое. Он тогда неделями протрезветь не мог, насколько я помню, – Саймон озадаченно морщит лоб. – Хотя я тоже помню не очень. Но тур мы всё равно до конца доиграли.

Ральфу кажется, что он не совсем в полной мере доносит мысль до коллег. Парадокс в том, что в результате изнурительных внутренних боёв организм их неуёмного солиста наконец сдаётся: по ночам Трой спит без задних ног, и где-то там от отбоя до звонка будильника потихоньку восстанавливаются опустевшие в ноль резервы, потому что поспать – это его панацея и всё делает лучше. Но лучше – всё равно недостаточно.