На центральной полке взгляд Бомон привлекла прямоугольная коробка из пошарпанного картона. Она взяла ее, положила на кровать, сняла крышку и увидела зеленый фетровый берет, завернутый от пыли в папиросную бумагу, сборник традиционных военных песен, четыре футляра с наградами, военную книжку с приказами и фотографии легионера Жоржа Бернара в полевой форме и парадном мундире, одного и с товарищами. Бомон мало что знала о легионе, но ее внимание привлек один снимок. Она узнала убитого, стоящего по команде «на караул!» в парадной форме песочного цвета с зелеными эполетами с красной бахромой, зеленом галстуке, синем поясе и белом кепи. На вид этому красивому стройному мужчине было лет 20, возможно, чуть больше. Крепко сжатые зубы, приподнятый подбородок и честный решительный взгляд. Складки идеально отглаженной одежды придавали ему особую элегантность. Он «производил впечатление», гордо позируя рядом с зелено-красным знаменем, на котором читался девиз «Честь и верность». Никаких справок о ранении не нашлось, из военной книжки были вырваны две страницы. Бомон оставила бумаги Делестрану, более осведомленному об их характере: люди его поколения служили в армии.
Майор занимался письменным столом. В единственном ящике он нашел разные документы, в том числе удостоверение личности. Теперь он знал дату и место рождения: 17 мая 1942 года, Бонневаль, в департаменте Эр-и-Луара, зарегистрирован по адресу… Удостоверение личности было просрочено около двадцати лет назад – заявитель не счел нужным его продлить. Там же были выписки со счетов в Почтовом банке, документы социального страхования и некоторое количество всякого хлама. Жорж Бернар жил стесненно, но не был нуждающимся: 27-го числа каждого месяца он получал пенсию и регулярно снимал по сто евро дважды в неделю. На выпивку и книги?
Делестран повернулся к священнику и спросил:
– Вы сказали, он платил вам за комнату?
Отец Вацлав смутился.
– Да, он сам настоял. Мы ни о чем не просили. Он давал уроки – несколько часов в неделю, вот мы его и приютили, но жил он в самых что ни на есть скромных условиях.
– Похоже, его все устраивало… Сколько он платил?
– Триста евро.
– Триста евро?
– За эти деньги он получал завтрак и вечернюю трапезу, – счел нужным оправдаться священник.
Делестран изъял удостоверение личности, все остальное положил на место и закрыл ящик. На письменном столе его больше всего заинтересовала стопка блокнотов разного размера в обложках из цветного картона или молескина. Он приметил их с самого начала, но из своего рода суеверия, требующего всегда оставлять лучшее напоследок, сначала сосредоточился на содержимом ящика. Подогреваемое ожидание обострило любопытство: майор взял записи, предчувствуя, что сейчас узнает чужие секреты, пролистал их одну за другой, временами прерываясь, совершенно ошеломленный. Тесным почерком, черной ручкой Жорж Бернар тщательно записывал впечатления о прочитанном короткими предложениями, иногда – отрывками в несколько строк. Каждый блокнот начинался и заканчивался датой; по ним можно было относительно точно установить хронологию чтения – сотни книго-часов в год. Настоящая антология читателя-каторжника, мономаниакальное произведение человека, затворившегося в мире книг. В общем и целом записи представляли собой выжимки из прочитанного. От подобного закружилась бы голова даже у такого искушенного человека, как Делестран.
Пытаясь совладать с эмоциями, он еще раз медленно обвел взглядом комнату, остановившись на вентиляционной решетке. Майор размышлял, стоило ли того подобное увлечение. Разве сам он не тратит время попусту, собирая мелкие подробности жизни человека, в конечном итоге совсем неинтересного, ведь речь может идти о несчастном случае или неудачном падении? У него появились сомнения. Он блуждал в своих мыслях, но любопытство и желание все знать об окружающих перебороли нерешительность. Это оказалось сильнее него, тем более с таким странным персонажем, как Жорж Бернар.
На левом углу письменного стола лежала зеленая картонная папка. Делестран снял резинку и сделал еще одно, не менее удивительное открытие. Он отложил в сторону брошюру, выпущенную Национальным советом по доступу к личному происхождению, заинтересовавшись конвертом с маркой, адресованным господину Жоржу Бернару. Адрес был тот же, что в удостоверении личности: 28800 Бонваль, улица Валь-де-Луар, 48. Внутри лежало письмо от 15 января 2002 года.
Мой дорогой Жорж!
Бесценный мой друг!
Надеюсь, это письмо дойдет до тебя вовремя и ты узнаешь мою последнюю волю. Мне пора покинуть этот мир; сражение, которое я веду много лет, проиграно. На этот раз я не выкарабкаюсь, рак одолеет меня. Но я пишу это письмо и как будто делаю последний глоток воздуха в жизни. Мой дорогой Жорж, я ничего не забыла о том воскресенье августа, когда 45 лет назад, выходя после мессы, встретилась с тобой взглядом. Ты появился внезапно, поднял на меня полные нежности глаза, и между нами возникла магия; две наши прямо противоположные вселенные столкнулись, проникли друг в друга и высекли искры свободы. Ты выходил из пекарни с пирожными. Двойными заварными, шоколадными. Видишь, я ничего не забыла. Мне понравилась твоя неловкость, то, как ты выронил пакет, когда я улыбнулась тебе, и твое смущение, когда ты его поднял. У тебя был чистый взгляд дикаря, просящего прощения и без вины виноватого, в этом был весь ты! Мне даже показалось, что ты протянул руку и предложил мне в качестве подарка маленький перевязанный шпагатом пакетик… Весь ты! Мы не должны были встретиться, но по какой-то невероятной случайности жизнь рассудила иначе – и через несколько недель разлучила нас. Мы провели эти дни в твоем мире, столь далеком от моего, на корме твоей плывущей лодки, на берегах твоей
реки, в твоей хижине, скрытой в зелени плакучей ивы. Мы лежали ночью на лугу посреди «нигде» и смотрели на звездное небо. Как изящно ты выглядел ранним утром, когда подставил мне спину, чтобы помочь перелезть через стену моей ужасной семейной крепости! Нет, я ничего не забыла, ничего… Я могу сказать тебе сегодня, что те две недели с тобой были самыми счастливыми в моей жизни. Благодаря тебе я могу утверждать, что у меня было несколько жизней. Одна – очень удобная, длинная и мирная, окруженная тем, что я долго считала любовью, а еще одна – твоя, наша, такая короткая, избавленная от всего лишнего, мощная и напряженная, безрассудно воспламеняющаяся, что случается только от настоящей любви.
Время сожалений и угрызений совести миновало. Я всю жизнь жалела, что той зимой сочинила письмо и попросила тебя «больше не писать», хотя по-прежнему испытывала странное чувство сообщничества. Я нигде никогда и ни с кем не чувствовала себя такой защищенной и свободной. Да, свободной! В твоих объятиях я была женщиной.
Нужно было сойти с ума, чтобы взять и поделиться с тобой стихотворением Марселины Деборд-Вальмор «Не пиши». Она как будто сочинила его единственно для того, чтобы мы могли пережить расставание! Я не знаю и никогда не знала, на счастье или на беду, как поется в песне… ты выполнил мою просьбу, не написал, и это было трагически прекрасно, я плачу, как когда-то, из глаз льются слезы, только они еще и остались горячими в моем охладевающем теле.
Помнишь, мы договорились встретиться в доме престарелых? Я знаю, помнишь. Ну вот, я скоро уйду… На заслуженную пенсию. Болезнь, еще одна трагедия, отнимет у нас то, что мы должны были бы прожить вместе, совместное отступление перед смертью, как воскрешение перед кончиной.
Сейчас нам обоим следует поторопиться. Если Всевышний, в которого я больше не верю, все-таки существует, пусть позаботится о том, чтобы ты получил это письмо без опозданий. Я буду жить, изо всех сил цепляясь за эту единственную цель. Торопись, мой ангел, приходи, как когда-то в нашей хижине. У меня есть ужасная тайна, которую я должна раскрыть тебе, как акт любви. Я ничего не забыла о ночи, которую унесу с собой, чтобы освещать путь во мраке. Я должна объяснить, почему попросила тебя больше не писать мне. Причина есть, настоящая, живая, поверь мне. Услышь зов моего сердца, которое все еще бьется с мыслями о тебе. Приходи, ангел мой, я так хочу увидеть тебя прежде, чем погаснет свет… Я попытаюсь забрать тебя с собой.
