Кот лишь фыркнул и продолжил:

— Каждый раз, когда ты читаешь, прочитанное меняет твое состояние. А в этой книге слова записаны в такой хитрой последовательности, что получается код с бесконечным циклом изменений.

— Так, получается, это не слова постоянно прыгали… — догадался кудесник.

— Да, содержимое этой книги никогда не менялось, — фыркнул кот, — меняется сам чтец, когда на него действует код книги, и, следовательно, меняется его восприятие текста.

— А почему же на тебя она не действует? — поинтересовался кудесник.

— Да я читать не умею, — отмахнулся пушистый ассистент, — и поэтому ее код на меня не работает.

Кудесник рассмеялся и погладил ассистента по голове. Кот фыркнул и спрыгнул с лавки.

— Ну, долго тебя еще ждать? — заныл пушистый. — Я есть хочу.

— Идём, — сказал кудесник, взяв книгу. — А всё-таки надо бы заняться программированием. Как оказалось, довольно забористая магия.

Он посмотрел на обложку, и, видимо, его текущее состояние позволило наконец прочесть название книги: «Тау де Тьюринг. Теория автоматического управления».

Карандаш

Карандаши жили в картонной коробке одной большой семьей. Это были самые обыкновенные простые карандаши для чертежных работ. Они были одинаковой длины, толщины, и цвет, в который они были окрашены, тоже был одинаковый. Отличались карандаши только твердостью своего грифеля. Четкая метка о твердости красовалась на деревянном боку каждого из карандашей, и только у одного из братьев вместо этой метки стоял вопросительный знак.

Самый твердый карандаш считал себя самым старшим, ещё бы, ведь с него начиналась любая работа человека. Он был очень осторожным и собранным. Его твердый грифель оставлял скупой, еле заметный след на плотной поверхности чертежного листа. Действовал он очень аккуратно, и поэтому его ошибки легко исправлялись простым движением ластика.

По нарисованному следу старшего карандаша обычно шли его более мягкие братья. Им было легче, ведь всю сложную работу брал на себя старший. Возможно, в их работе было мало творчества, ведь их роль сводилась к довершению следа твердого карандаша и приданию ему четкости. Но кому какая разница, когда за тобой остаются такие четкие линии!

След старшего почти никогда не был заметен, но он не расстраивался, ведь у него была одна особенность, которой он очень гордился — его твердый грифель почти никогда не тупился и всегда был достаточно остер. А вот грифели мягких собратьев часто тупились, и очень часто их приходилось подтачивать. Из-за этого более мягкие карандаши быстро изнашивались. Со временем их деревянные тела становились всё меньше и меньше.

— Хорошо быть твердым, — рассуждал старший карандаш. — Не к чему бездумно расходовать себя.

— Но ведь смысл нашей жизни — оставлять след, — устало отвечали мягкие карандаши. — Да, мы быстро изнашиваемся, но зато наши линии завершенные, и все смотрят именно на них.

— Нет, вы только и способны на то, чтобы лишь повторять за мной, — возражал твердый карандаш, — а сами и шагу без меня ступить не можете!

— Да хватит вам ругаться, — успокаивал их безымянный карандаш, — вы хотя бы как-то оставляете след в этой жизни, а я вот вообще еще ничего после себя не оставил.

Все затихали, понимая, что он прав.

Пару раз человек все же брал в руки карандаш с незнакомой маркировкой. И что? И ничего! Он задумчиво вертел безымянный карандаш между пальцев и клал его обратно в коробку!

— Ну уж нет, — говорил человек. — Никаких экспериментов с рабочими чертежами!

Карандашу было обидно.

Сколько раз ему чудилось, как он прикладывался своим отточенным грифелем к поверхности бумаги и оставлял то твердый, еле заметный, то яркий, отчетливый след. Ему казалось, что одно движение по листу бумаги сможет проявить его главное качество — твердость его грифеля. Ведь так тяжело жить, не понимая, что в тебе скрыто и на что ты способен.

* * *

— Так ты уже определился со своей твердостью? — спросил кудесник, вертя странный карандаш между пальцев. На деревянном боку, в том месте, где должна быть метка о его твердости, стоял вопросительный знак.

— Еще нет, — карандаш был в замешательстве. Он привык думать о своей твердости как о незыблемой постоянной, которая просто была неизвестной. А тут ему самому предлагают выбрать!

— Мяв! — подал голос пушистый ассистент. — Так определяйся, а то ты какой-то совсем неопределенный карандаш.

Он с любопытством глядел на кончик карандаша, и все его кошачьи инстинкты требовали шмякнуть по нему лапой.

— Прямо карандаш в двойственном состоянии неопределенности: «твердый-мягкий», — задумчиво заметил кот, — настоящий карандаш Шрёдингера.

— Именно! — Кудесник усмехнулся и потрепал кота по ушам. — А ты, кот, видимо, замечательно разбираешься в двойственных состояниях неопределенности?

Кот тактично промолчал, потому что понял, что кудесник определенно намекает на его постоянное нахождение в каком-нибудь «двойственном состоянии». То он был «голоден-сыт», то «сонно-бодр», то «довольно раздражителен», как сейчас.

— Да знаешь ли ты, человек! — начал возмущаться кот. — Что коты в любой момент времени находятся сразу во всех состояниях и даже в пяти измерениях сразу!

— Только в пяти? — съязвил кудесник.

— Во всех! — кот фыркнул, чтобы скрыть свое смущение. — Коты себя не ограничивают ни в чем!

Считать он мог, но только до пяти, и то с большим трудом.

— Тогда помоги карандашу определиться, — съязвил кудесник, — раз ты такой мультиверсумный.

— Я не могу, — кот довольно прищурился. — У меня лапки.

Кудесник хмыкнул и поднес карандаш к листу бумаги.

— Готов? — спросил он у карандаша. — Просто будь самим собой, и мы увидим, что же в тебе скрывается.

— Нет, — взволнованно ответил карандаш. — Но поехали!

* * *

А вы хотите знать, каким всё-таки оказался карандаш? Тогда уже вытащите его из коробки и, повертев между пальцами, оставьте им след на чистом листе бумаги. Заодно вы не только определите его твердость, но и то, что скрывается в вас самих.

Магнитофон

Магнитофон был явно с каким-то дефектом. Сколько бы кассет в него ни вставляли, он их не проигрывал. И ладно бы только не проигрывал! Кассеты после магнитофона оказывались чистыми!

Что только не делали многочисленные владельцы этого аппарата, в скольких мастерских он только не перебывал, а результат всегда один — тишина и чистая пленка. Музыка терялась где-то внутри, так и не доходя до динамиков. Многочисленные владельцы аппарата грустили и продавали бракованную технику. Ведь никому не нужен такой бумбокс.

А магнитофон всего лишь любил извлекать из кассет последовательность магнитных импульсов. Его не интересовало то, что ему давали проиграть. Ему казалось, назначение пленки было в том, чтобы щекотать его гармоничными электромагнитными полями. Конечно, ведь от этого так сладко будоражится внутренний мир! И магнитофон наслаждался, созерцая замысловатый танец электронов на p-n-переходах своих микросхем. Он втягивал в себя всё, что было на кассетах, пряча магнитные импульсы в переплетении своих многочисленных компонентов, и не выпускал их наружу.

* * *

— Где ты прячешь музыку? — спросил кудесник, дотрагиваясь щупами тестера до ножек микросхем.

— Какую музыку? — ответил магнитофон. — Ой, хи-хи, щекотно!

— Ту, которая застряла в тебе, — серьезно сказал кудесник.

— Не знаю, — задумчиво сказал магнитофон.

— Мрррр, — мяукнул черный кот, прыгнув на столешницу рядом с магнитофоном и засовывая любопытную морду в его внутренности. — Значит, звук всё-таки есть?

— Конечно, есть, — утвердительно ответил кудесник, оттаскивая пушистого ассистента от открытой задней стенки аппарата. — Он же специально был сделан, чтобы издавать звуки. И не лезь туда своей любопытной мордой, а то усы на пасик намотает.