— Покатаемся? — предложил Володя.

— Не вопрос!

Юра подкатил снегоход, усадил мальчика. Сам сел сзади.

— Ну что, готов? — спросил он, обняв Володю.

— Готов!

— Тогда поехали!

Они лихо скатились вниз, но в самый последний момент перевернулись и упали на снег. Володя радостно засмеялся.

— Ты не ушибся? — отряхивая снег с пальто мальчика, с тревогой спросил Юра.

— Не-а, — покачал тот головой, — хочу еще!

— Я тоже.

Они скатились еще несколько раз и больше ни разу не перевернулись. Их лица раскраснелись, они тяжело дышали и счастливо улыбались.

Володя похлопал руками по животу и объявил:

— Хочу есть.

— Тогда быстро в машину! — Юра взял его за руку. — По дороге заедем в какое-нибудь кафе или…

— Только не в «Макдоналдс».

— Боже упаси! — Юра потянулся к Володиному рюкзаку.

— Нет, я сам понесу.

Юра сделал обиженное лицо.

— Не доверяешь?

— Доверяю, — серьезно ответил мальчик, — но я сам.

— Молодец! Хвалю.

Володя плюхнулся на заднее сиденье.

— Ой, я на что-то сел. — Он вытащил из-под себя бумажный сверток. — А что это?

— Это тебе.

— Мне? — Володя недоверчиво посмотрел на Юру. — Мне, правда?

— Правда. Разверни, увидишь.

— Что-то твердое. — Заинтригованный Володя зашуршал оберткой. — Вот это да!

Из вороха бумаги он извлек кукольного человечка. На нем была набедренная повязка, на плечах звериная шкура, а на голове разноцветные перья.

— Кто это?

— Мне показалось, что он похож на твоего туземца из племени Малам-ам.

— Правда похож. — Володя заглянул под шкуру на человечке. — Только татуировки нет.

— Нарисуешь!

— Аригато, — по-японски поблагодарил Володя и усадил туземца рядом с собой.

— Да не за что.

Вторую неделю Володя сочинял сказку про страну Маламию и ее жителей. Он записывал ее в альбомчик и сам иллюстрировал. Почти каждый день он читал Юре новую порцию.

— Есть новости из Маламии?

— Есть, сейчас. — Володя полез в рюкзак, вынул альбомчик и начал читать. — Акрихил Шестой ушел в Болванию…

— Как Шестой? — удивился Юра. — Был же Пятый.

— Пятый уже умер… — мальчик вдруг погрустнел, — в тот раз, а это его сын.

— Извини. Все. Перебивать больше не буду.

— Он оставил часть своих людей в этой стране, чтобы они подготовили кровожадных болванцев для нападения на Маламию. Впоследствии эти люди и стали основателями мрачной, злобной и воинственной страны — Негодяйской республики Болвании…

С утра Анна Федоровна приехала в благотворительный фонд мужа. В первый раз после его смерти. Несколько лет назад Иваницкий создал фонд, чтобы помогать молодым талантливым художникам, скульпторам. Фонд также заботился и о старых мастерах — забытых, одиноких. Многие из них бедствовали. По сути, всеми делами занималась Анна Федоровна, но Иваницкий всегда был в курсе, требуя от жены полного отчета.

— Анюта, — в кабинет вошла Эльза, ее подруга и секретарь, — смотри, сколько накопилось! — Она положила на стол пачки писем. — Я уже все рассортировала. Это — от молодых, это — от не очень молодых, тут — москвичи, а здесь — иногородние.

— Спасибо, Эльза.

— Что делать будем? — спросила Эльза с готовностью выполнить любое задание.

Анна и Владимир всегда вместе принимали решение, кому помочь. И всякий раз это было испытанием для обоих. «Как тут понять, — кипятился Владимир Григорьевич, — кому в первую очередь, кому во вторую?! Кто больше нуждается, кто меньше? Запросы у всех разные. Одному за квартиру платить нечем, другому поесть не на что, третьему мастерскую, а четвертому миллион позарез нужен, чтобы купить кабриолет для своей четвертой любовницы. И ведь каждого можно понять!»

«А действительно, что делать? — Анна Федоровна посмотрела на подругу и горько усмехнулась. — И главное — с чего начать?»

— Эльза, ты Верочке дозвонилась?

— Набирала раз десять: в галерее нет, дома нет, мобильный отключен.

— Где же она? Я тревожусь. Она слишком эмоциональна, слишком порывиста. А тут еще это… — Анна Федоровна не договорила. — Вижу — переживает, а как помочь? Чем тут поможешь? Советом? Страна советов — страна глухих.

Эльза сочувствовала Анне. Они дружили со школы. Эльза восхищалась подругой, ее красотой, умом, благородством. К Вере относилась как к дочери, к Владимиру Григорьевичу — с уважением. Она знала все об этой семье или почти все. Собственно, по большому счету, это и была ее семья. Другой не было. Муж ушел, когда Васеньке, их Васильку, исполнилось три года. А потом сын погиб в Афгане. Иногда к Эльзе заходила его бывшая невеста, но это случалось все реже: у нее давно была семья — муж, двое детей.

— Анюта, послушай, когда Верочка была маленькой и ее кто-нибудь обижал, она убегала и пряталась в кладовке на втором этаже.

— И что? По-твоему, она и сейчас там прячется? Но она уже не маленькая, если ты успела заметить.

— Человек мало меняется, — не обратив внимания на колкость подруги, продолжила Эльза. — В чем-то мы навсегда остаемся детьми. Особенно в тех случаях, когда нас предают или обижают.

Анна Федоровна слабо улыбнулась.

— Философ ты мой в юбке. И что ты предлагаешь?

— Езжай-ка ты домой. Я сама тут управлюсь. Все равно от тебя сейчас толку, как… — Эльза не договорила.

Анна Федоровна встала. Эльза пошла проводить ее до машины.

— Анюта, приедешь — позвони.

— Куда едем? — спросил Анну Федоровну шофер Алексей.

— Домой, и побыстрее, пожалуйста.

За стеклом авто мелькали люди, дома, деревья. Все было белым от снега. Белым и чистым. «Бело снаружи, черно внутри. Неплохое начало для стихотворения», — подумала Анна Федоровна. В школе она страстно увлекалась поэзией, знала много наизусть, сама сочиняла. В университете, где она училась на искусствоведческом факультете, к ней часто обращались сокурсники, чтобы она написала по случаю какого-нибудь события или даты: дня рождения, именин, свадьбы. За это ее прозвали датским поэтом. Стихи получались ироничными и смешными. Анна Федоровна вспомнила небольшой стишок, который написала мужу на шестидесятилетие. Он начинался словами: «В тебе достоинства одни, а недостатки — где они?»

«Нет, не буду об этом думать, — гнала Анна Федоровна от себя черные мысли. — Сейчас главное — Верочка».

Алексей мастерски подрулил к воротам особняка. Анна Федоровна стремительно вышла из машины. Не снимая шубы, поднялась на второй этаж, подошла к двери кладовки и, не веря в то, что сейчас увидит дочь, постучала.

— Кто там?

— Господи, жива! — тихонько выдохнула Анна Федоровна, услышав голос дочери. — Верочка, это я, открой.

Она прислушалась. Никакого движения. Уж не почудилось ли ей? Дверь резко открылась. На пороге стояла Вера. Увидев мать, молча развернулась, подошла к маленькому диванчику, легла, положив руки под щеку.

— Верочка, я только что из фонда… Столько писем пришло, если б ты только видела…

Она не знала, что говорить, но интуитивно чувствовала, что говорить нужно. Все равно о чем: о погоде, о природе… К черту природу! Анна Федоровна погладила дочь по голове.

— Девочка моя, что ты собираешься делать?

— Я подаю на развод, — спокойно ответила Вера. — И не надо меня уговаривать. Это решено.

— Верочка, милая, не наломай дров. Я не верю ни одному слову этой дряни.

Вера села, взяла пачку сигарет, вынула одну, но не закурила. Она с сочувствием посмотрела на мать.

— Половина сказанного ею — правда.

— Что?!

Анна Федоровна побледнела. «Не верю, не верю, не верю…» — уговаривала она себя.

— Эта… она действительно была любовницей отца, родила ему сына. Прости, мама, что я говорю тебе об этом, но я молчала десять лет.

Вера старалась не смотреть на мать. Ей было больно видеть, как та страдает.

— Знала и молчала?

— Зачем тебе было знать об этом? Зачем тебе эта боль? — Вера подсела к матери с желанием ее обнять, но передумала, закурила сигарету. — Отец тогда пришел ко мне за советом. Выпил для храбрости. Бухнулся в ноги… — Вера нервно затянулась. — Это было десять лет назад. Эта… девушка с копьем была тогда беременна. Он хотел оставить тебя, уйти к ней… Он плакал… сказал: «Вер, как скажешь, так и будет». Ты же знаешь, я всегда для него была верховный судья. За мной было последнее слово.