География тоже была на стороне Ривер-Вэлли – от Кентукки их отделял один мост, а до границы с Западной Вирджинией было всего пятьдесят минут езды. Другая ближайшая школа для глухих, школа Святой Риты в Цинциннати, была католическая и к тому же маленькая. Поскольку остальные учебные заведения в Огайо и Кентукки находились в трех часах езды от приграничных городов, родителям легче было отдать ребенка в Ривер-Вэлли. Так что Фебруари стала своего рода монополистом, а ее школа оказалась центром притяжения широкого круга людей, которым она была необходима. Хотя сокращение численности глухих казалось неизбежным, как минимум на Ривер-Вэлли это пока что не повлияло.
Теперь на главную дорожку въезжала колонна машин, доверху набитых вещами, в которых ученики не нуждались, а вот того, в чем нуждались, чаще всего там не было. Младшие братья и сестры тащили валики постельных принадлежностей больше их самих, потому что хотели увидеть это волшебное переплетение школы и лагеря, в котором им не было места. Одни родители стояли в слезах, другие ждали расставания с детьми с душераздирающим безразличием.
Этим детям Фебруари уделяла особое внимание, потому что их родители выбрали школу-интернат не из необходимости, а из соображений удобства, чтобы избежать лишних трудностей и не учиться общаться со своим ребенком. Конечно, в такой ситуации языковая депривация практически неизбежна, поэтому Фебруари и родители сходились на том, что общежитие действительно лучший вариант. Но это не мешало ей испытывать к детям сочувствие. Мать есть мать, и это не изменится вне зависимости от того, где ночует ребенок.
Она заставила себя перевести глаза на экран. Пару минут назад доктор Суолл разослал всем проект окружного бюджета, который вызывал у нее серьезное беспокойство. Рядом на столе лежал сворованный у Мэл блокнот, где Фебруари составила список запланированных нововведений. Теперь большинство из них она будет вынуждена вычеркнуть. Никакого нового оборудования для компьютерных классов (но, может, получится хоть Windows обновить?). Закупать графические калькуляторы придется родителям. Футбольные шлемы детям понадобятся в любом случае – не дай бог кто‐нибудь проломит себе голову, она за них отвечает.
Обновить учебники истории получится только через год, как и заменить шаткие парты, которые стоят ровно только благодаря подложенным под них картонкам. Ковер в общежитии для мальчиков-младшеклассников обязательно надо убрать; этот пункт она оставила в списке, равно как и переход на новую программу по испанскому языку, в которую наконец‐то не будет входить аудирование.
Она вздохнула. Если Суолл не встретит отпора, он попытается сэкономить на учителях. И так далее по цепочке – меры жесткой экономии приняли городской совет, сенат штата, Министерство энергетики. Помимо всего прочего, это означало, что сама Фебруари впервые за почти десять лет вернется к преподаванию, чтобы заменить ушедшую в декретный отпуск Дайану Кларк. Быстро выяснилось, что найти на длительный срок специалиста по истории, свободно владеющего АЖЯ, невозможно, а если нанимать еще и команду переводчиков, это истощит резервный фонд на случай непредвиденных обстоятельств. Поэтому она наспех придумала план: два курса Дайаны дала учительнице средней школы, третий спихнула на учительницу английского, а коррективный взяла на себя. Она тщательно изучала учебный план, составляла и переделывала программу, беспокоилась, сможет ли справляться как с преподавательскими, так и с административными обязанностями. Все это очень на нее давило, и в какой‐то момент она пожалела, что лето закончилось слишком рано.
Эту ночь она проведет на территории школы, в Старой резиденции над своим кабинетом. Это помещение долгое время служило складом – Фил, помощник директора, в шутку называл его “архивом”, хотя документы в коробках (тоже любезно предоставленных Мэл) содержались в таком беспорядке, что этого названия оно явно не заслуживало. Мэл считала, что ночевать там глупо, и говорила так каждый год. Их дом в двух шагах, Фебруари могут мгновенно вызвать по видеофону, если она понадобится, да и в любом случае, когда чего‐то ждешь, это никогда не происходит. Но Фебруари слишком уважала традиции и поэтому осталась в своем кабинете, глядя из окна на дорогу и наблюдая за родительской процессией, которая теперь двигалась в обратную сторону, пока Уолт не запер ворота на ночь.
Она поднялась с ноутбуком и сумкой по винтовой лестнице и, лавируя между коробками, подошла к старой односпальной кровати с железными спинками, как у больничных коек. Кровать была застелена свежим бельем, и она улыбнулась заботливости дежурных по общежитию. Хорошие ребята. На кухонной стойке ей оставили немного банок “Кэмпбелла”, молоко и кофе из столовой. Она открыла томатный суп и разогрела его на плитке, а из рам на нее сверху вниз смотрели глаза прежних директоров. Поглядывая на эту подборку дурацких усов и бород, она вдруг придумала, как помочь девочке Серрано.
Хотя в принципе Фебруари уже определилась с материалами своего курса, ей хотелось привнести в него что‐то новое, и теперь, стоя перед портретами своих предшественников, она точно поняла, что именно. Чарли была неприкаянной; она совсем не разбиралась ни в культуре, к которой принадлежала, ни в истории, которая принадлежала ей. Такими были почти все ученики, для которых предназначался коррективный курс, – большинство из них пришли в Ривер-Вэлли уже после того, как не справились с учебой в обычной школе. Фебруари напишет для них свою собственную учебную программу, курс о культуре глухих. Так они узнают больше, чем мог бы им дать приглашенный на замену учитель, рассуждала она, и в любом случае, как можно ожидать, что человек будет изучать историю, если он ничего не знает о самом себе?
Что касается Чарли, если ее языковой пробел еще можно восполнить, то АЖЯ она выучит скорее благодаря взаимодействию с одноклассниками, чем из учебных пособий. Но что, если она застенчива? Что, если ученики будут избегать ее из‐за того, что она не знает жестовый язык? Такое ведь случается – в мире глухих, безусловно, тоже существует травля, и здесь часто делят других на касты по степени “чистоты” АЖЯ. Чарли не единственная новенькая в этом году, но единственная старшеклассница, не владеющая языком. Наклонив тарелку, чтобы собрать остатки супа, Фебруари решила, что знает надежный способ устроить Чарли языковое погружение, – она назначит ее учителем Остина Уоркмана.
Воздух к ночи наконец‐то остыл, как будто присутствие учеников в школе навеяло погоде осеннее настроение, и Фебруари распахнула мансардные окна. Ветерок был освежающим, но в комнату сразу же налетели бабочки, поэтому она выключила верхний свет и зажгла ночник у кровати. Она написала маме “спокойной ночи”, позвонила Мэл, которая не взяла трубку, сделала пометку в календаре утром поговорить с Остином. А потом, повинуясь духу этой старомодной комнаты, отложила телефон и взялась за роман, который в последнюю минуту бросила в сумку.
Это была французская книга о морских путешествиях и кораблекрушениях, и, хотя Фебруари ждала, что ночь будет беспокойной – непривычная обстановка, важный день впереди, – ее убаюкал ритм океана на страницах, и вскоре она погрузилась в сон.
Для Остина Уоркмана-Бэйарда глухота была семейной реликвией. Историю его прапрадедушки и прапрабабушки рассказывали в сообществе глухих с тем же почтением, с каким слышащие люди говорят о доблести героев войны: одной дождливой октябрьской ночью 1886 года, под покровом темноты и тумана, Герберт Уоркман и Клара Хэмилл бежали из Мичиганского приюта для глухих, немых, слепых и душевнобольных. Там с ними делали всевозможные жуткие вещи – им связывали руки, чтобы они не могли общаться жестами; их лишали еды и воды в наказание за то, что они все равно общались; их избивали палками и ремнем за каждую неудачную попытку украсть еду или выбраться на свободу; однажды учитель попытался засунуть руку Герберту в штаны. И они еще легко отделались. Они сбежали только после того, как их друг Баки предупредил их об операциях.
