Элиот закатил глаза, глубоко затянулся и указал на бугристые шрамы на своем лице. В этом‐то и заключался главный недостаток разговоров на жестовом языке – они требовали зрительного контакта и давали мало возможностей скрыть свои истинные чувства.
Элиот отвернулся и выдохнул дым во двор.
С чего ты взял, что она мне нравится?
Элиот ухмыльнулся.
Я глухой, а не слепой, – сказал он.
Визуальный синтаксис и искусство повествования
Атмосфера в доме в течение нескольких недель после ссоры оставалась очень напряженной и особенно накалилась на четвертые сутки, когда Фебруари назвала все произошедшее Вандапокалипсисом.
Вот только не надо, – сказала Мэл.
Что? – спросила она, стараясь принять невинный вид.
Делать из меня сумасшедшую.
И все началось заново. Так и выглядели их ссоры – достаточно было одного крупного скандала, чтобы истощить запас взаимного расположения, который они накапливали месяцами. Конечно, у них случалось недопонимание, но ничего такого, что могло бы подорвать саму основу их отношений, и при наличии этой подушки безопасности они могли быстро справиться с паршивым настроением или истолковать любые сомнения в пользу друг друга.
Но теперь все рушилось. Каждая мелочь – не та интонация, случайно испорченная при стирке вещь – могла бросить их в штопор, и они стремительно летели на дно, где уже ждала Ванда. Один раз Фебруари даже спросила Мэл, как, по ее мнению, она должна была поступить. Не то чтобы по Огайо в ожидании ее звонка слонялось множество квалифицированных, дипломированных учителей естественных наук, свободно владеющих жестовым языком, не говоря уже о том, что Ванда даже не сделала ничего плохого. Мэл все это знала, но логика отправилась туда же, куда и взаимное расположение.
Так что Фебруари выбрала тактику, которой теперь и придерживалась, – не думать о проблеме. Она пыталась с головой уйти в работу, но если ее семейная жизнь дала трещину, то в Ривер-Вэлли все шло настолько гладко, что она просто недоумевала. Спокойствие нарушили разве что несколько истерик в младших классах и сообщение о том, что в мужском общежитии для старшеклассников иногда пахнет сигаретами. Курильщика они скоро поймают, об этом она не волновалась. На самом деле она была ему даже благодарна – без него идиллия этого семестра стала бы очень уж подозрительной.
После обеда она оставалась в школе, составляя планы уроков, и задерживалась допоздна под предлогом работы над своим курсом, хотя обычно делала все это дома. И даром что Фебруари стойко терпела все колкости Мэл (сформулированные с тщательностью юриста), она начала чувствовать себя так, словно ее травят медленно действующим ядом, каждая новая доза которого усиливает эффект предыдущей. Тем не менее она все игнорировала, в том числе тот факт, что игнорируют ее саму, пока однажды вечером, спросив Мэл, что та хочет на ужин, и получив в ответ только сердитый взгляд, она не взорвалась.
Да что за хрень! – закричала она. И рассмеялась, как было ей свойственно, когда ситуация становилась такой невыносимой, что она не могла реагировать иначе, – в таких случаях она хохотала, выпучив глаза, что придавало ей немного шальной вид, хотя Мэл утверждала, будто считает это милым. Фебруари смеялась не для того, чтобы изобразить истерику и вызвать к себе жалость – на это ей не хватало актерского таланта; но Мэл подняла взгляд от стопки бумаг, и в конце концов нежность, наполнившая ее глаза, начала выплескиваться через край, пока она тоже не заулыбалась, хоть и не настолько безумно.
Иди сюда, – сказала Мэл.
Фебруари, теперь уже тяжело дыша и чувствуя спазм в животе, подошла и положила голову к Мэл на колени. Та поглаживала ее по лбу, пока она не успокоилась.
Господи, – сказала Фебруари через некоторое время. – Подумать только: все, что нужно было сделать, чтобы ты снова меня полюбила, – это пережить нервный срыв.
Я всегда люблю тебя, Феб. Это не отключается. В том‐то и проблема.
Я знаю, – сказала она.
Некоторое время они сидели молча, как часто делали после крупной ссоры, ожидая, когда пройдет неловкость от осознания того, что они обнажили друг перед другом свои самые уродливые стороны, что они вели себя как дети.
Как дела на работе? – отважилась спросить Фебруари.
И тут плотину прорвало. Они были так заняты ссорой, что им не хватало времени на разговоры, и теперь нужно было многое наверстать. Мэл подробно рассказала о последних исках, которые рассматривались в суде по семейным делам, один хуже другого. В некоторых случаях речь шла о жестоком обращении с детьми или о домашнем насилии, но те истории, которые пугали Фебруари сильнее всего, были еще мрачнее – они заставляли ее гадать, не ухудшает ли ситуацию вмешательство суда в частную жизнь. В отношении работы Мэл была толстокожей – в отличие от Фебруари, которая всегда и поражалась, и завидовала беспечности, с которой Мэл могла об этом всем говорить.
А ты как? – спросила Мэл. – Как новый курс?
Да вроде хорошо. Приятно вернуться к преподаванию.
А девочка Серрано?
Еще слишком рано что‐то говорить, – сказала Фебруари.
Ухо против глаза: мифология глухих
Эльдоглядо – понимаете, в чем суть?
Утопический мир в культуре носителей жестового языка называется Эльдоглядо, потому что это общество, которое ставит во главу угла зрение, а не слух, как принято в реальности.
В мире глухих очень популярна легенда о стране, где люди пользуются жестовым языком и все рассчитано на визуальное восприятие. В одних рассказах слышащие составляют меньшинство и учат язык большинства, в других эта страна полностью населена глухими. Кто‐нибудь из вас видел рассказы об Эльдоглядо?
Само его название основано на каламбуре, но это не шутка, а миф.
Миф (сущ.):
1) предание, в котором раскрывается отдельная сторона мировосприятия того или иного народа или воплощаются общественные идеалы и институты;
2) притча; короткая вымышленная история, иллюстрирующая ту или иную моральную установку или принцип.
Роль Эльдоглядо в культуре глухих двояка. Во-первых, это легенда о наших ценностях: о жестовом языке, о свободной коммуникации, о доступной среде, о взаимной поддержке. Она выражает наши мечты о равенстве, об особом пространстве, которое мы могли бы назвать своим и которое не было бы подстроено под потребности слышащего общества, о признании нашей культуры.
Эльдоглядо важно еще и потому, что оно формирует культуру глухих как таковую. Фольклор и мифология – неотъемлемая часть того, что делает нас людьми, и они присущи любому этническому сообществу.
💡 А вы знали?
• Глухие ученые доказали, что глухота соответствует всем критериям, необходимым, чтобы считать сообщество глухих отдельным этносом.
• Долгое время эта теория была общепринятой, пока устный метод обучения практически не уничтожил жестовые языки.
• Даже Александр Грэм Белл, который хотел избавить общество от глухоты, говорил о “расе глухих людей”.
Сделай сам
Вместе с партнером придумайте, что Эльдоглядо значит для вас:
1. Какие архитектурные и технологические разработки или другие элементы дизайна, созданные для удобства глухих, вы бы хотели там видеть?
2. Как бы вы обеспечили доступную среду для слышащего гостя Эльдоглядо?
