– Не представляю, – гладит по руке. – Я не знаю, что испытываешь ты. Я знаю, что чувствую я и мое сердце болит за вас с Ванечкой.

– Только бабуле не говори, ее удар хватит.

– Не буду.

– Спасибо, мам, – обнимаю ее и целую в щеку.

Около часа нам требуется на уборку. И когда все в идеальном порядке, мы садимся за стол на кухне.

– Если хочешь, я завтра приеду и помою полы, пропылесошу.

– Вот еще. Я сама всем этим займусь. Ты все же попробуй отдохнуть.

– Ладно, я постараюсь, – опускаю мысль о том, что планирую остаток ночи собирать вещи мужа. – За Ваней приеду как смогу. Если честно не знаю, что там меня ждет.

– Если не трус, то все сразу скажет. А за сына не беспокойся. Мы сходим погуляем, вон снега, сколько выпало. Все равно выходные от школы, пусть остается.

Вместо ответа я беру в свою руку ее ладонь и поглаживаю.

– Не понимаю, мам. Зачем ему понадобилась другая? Мы оба не молодели все эти годы, но я не какая-то там затворница с немытыми волосами. Мне всего тридцать шесть. Я работаю. Господи, да я была уверена, что у нас все в порядке.

– Вот и не ищи проблему в себе.

– Да я просто… хоть что-то пытаюсь наковырять, – открываю приложение такси и вижу свой заказ в паре минутах от нас. – Ладно, мамуль, – встаю из-за стола, и она тоже. – Поеду. Такси во дворах где-то блуждает уже.

– Дай мне номер машины и марку.

– Уже скинула тебе в телефон.

– И позвони, как приедешь, а то буду переживать.

– Ты самая лучшая, – обнимаю ее.

Быстро одеваюсь и, забрав сумку, выхожу за дверь.

Доезжаю быстро. Пробок особых нет. Зато ценник в новогоднюю ночь такой, что чувствуешь себя президентом в обшарпанной кии.

Отзваниваюсь маме в подъезде и замираю перед дверью нашей квартиры.

У бабушки с дедушкой была огромная четырехкомнатная квартира на другом конце города, в таком же хорошем районе. Мы выросли в ней, потому что дедуля умер рано, и бабушка позвала к себе всю семью, не желая оставаться одной. Когда мы с Юлькой выросли и разъехались по институтам, было принято решение, что квартиру разделят на две двушки. В итоге мне с Игорем отдали первую. Юльке вторая должна была достаться, но ее муж Артем сам с квартирой и Юля отказалась, решив оставить потом детям.

Мы с Игорем продали двушку и купили в том же доме трешку. Чтобы у сына была своя комната, у нас своя. Квартира досталась не очень дорого, потому что в ней не было ремонта. Мы все сделали сами. Папа у меня был с руками, многое умел. Помог со своими друзьями.

Не знаю, почему сейчас думаю об этом. Может, чтобы подбодриться тем, что она моя и Антона? Даже фура, на которой работает Игорь, принадлежала отцу. Как и склад, который мы используем для хранения товара.

Все это моего папы. И он дал это Игорю. Устроил в компанию. Потом папа первым ушел из нее. И стал сам реализовывать товары. А когда дело пошло на лад, позвал моего мужа.

Та еще работа. Я папу видела так же редко, как и сейчас видит Ваня своего. Но отец, никогда бы так не поступил с мамой. И так жаль, что он умер. Мне бы хотелось, чтобы он за меня сейчас заступился. Обнял и показал, что за меня есть кому постоять.

– Боже, что за мысли, Настя? – шепчу и открываю дверь.

На часах почти четыре утра. А в крови такой адреналин, что я не буду способна на сон еще неделю.

Скинув одежду и, не потрудившись убрать ее в шкаф прихожей, я иду прямо по маленькому коридору в гостиную.

Будто по музею семейной жизни.

Везде он или мы. Память, память, память… Эти стены и есть память.

Сворачиваю перед диваном в нашу комнату, и поджилки трясутся. До чего же страшно.

***

Наскрести бы отваги немного.

Одолжить и занять до зарплаты.

Взять все это в кредиты и ссуды,

Положить под проценты у банка.

А потом, когда время придет,

Посмотрев в его лживые очи.

Пропитаться той силой, испить.

И рубить все мосты, что есть мочи.

Глаза останавливаются на тумбочке с той стороны, где сплю я. Там стоит старое фото. Мы сделали его на первом свидании. Кажется, что это было целую жизнь назад. Хотя, по сути, целая жизнь и прошла.

Разве могла я тогда предположить, что сначала обрету огромное счастье? Или что ему будет отведен определенный срок?

Вряд ли.

Бабушка постоянно говорила про соломку, которую можно было бы постелить, знай, где упадешь. Я бы хотела знать, обошлось, вероятно, без огромных ошибок и таких же размеров шишек на лбу.

Но я не знала. Даже не догадывалась.

Замечаю книжку сына, оставленную на моем туалетном столике, и именно она толкает вперед.

Именно она выплескивает наружу всю мою обиду, всю боль, которую он нанес мне. И сколько еще ее будет вылито на сына, который ни в чем не виновен, но страдать будет одинаково… Нет, даже больше.

Жгучие слезы размывают зрение, но это мне не мешает.

Я вытаскиваю чемоданы из-под кровати и подхожу к шкафу.

Рубашки, брюки. Футболки… Все это мелькает и застревает как занозы в глазах.

Хватаю вешалки и бросаю на пол.

Мне хочется все это разорвать. На куски порезать и оставить в чемоданах. Но я этого не делаю. Я не могу так обращаться с вещами, мамино воспитание.

Забираю свои вешалки, почему-то сейчас это казалось важным, показать их принадлежность, и бросаю вещи внутрь пластиковых емкостей. Все подряд. Все, что определяю как мужская одежда. Без разбора.

Следом вынимаю полки из комода с бельем, носками. Высыпаю содержимое туда же.

– Пропади все… К черту тебя, – запыхавшись, я продолжаю носиться по комнате.

То здесь, то там нахожу его безделушки. Выгребаю из ванной средства гигиены в пакет.

– Пусть все забирает.

Даже его именную кружку отправляю в чемодан.

С каждой собранной вещью я чувствую, что и от меня откалывается по куску.

То ли грязь отваливается, то ли душа в клочья разбитая сыплется на пол.

В шесть утра я уже тяну за собачку молнии и закрыв оба чемодана, ставлю их у стены в спальне. Там же я поставила пакеты с обувью и куртками. Все не влезло в две сумки. Плевать. Десять лет не так просто определить в пару чемоданов.

В шесть пятнадцать я ощутила глубокое опустошение и снова сорвалась в пропасть неверия.

Наворачивая круги по гостиной, я остановилась и села в угол дивана. Прижалась к спинке, подтянула к груди колени и закрыла глаза.

Усталость давала о себе знать, и боль стала ослабевать, уступая место слезам, которые будто убаюкивали. И в итоге я уснула, откинувшись головой на изгиб спинки.

Меня пробудило прикосновение. Мягкое. Нежное.

Его пальцы легли на щеку и прошлись до самой шеи.

– Почему ты спишь здесь, малыш? – тихий шепот вывел из состояния сна, и я открыла глаза, сталкиваясь с его голубым океаном фальши и предательства.

Раньше его глаза были чистыми озерами, в которых я плескалась от любви. Теперь они были полны грязи и мерзости.

Он смотрел, любуясь мной, улыбаясь, а я больше не видела правды. Каждое слово теперь оспаривалось и причиняло боль.

Увернулась от прикосновения и подняв руку, откинула его ладонь.

Игорь сидел рядом и посмотрел на свою кисть, которую я откинула.

– Настя? – удивлен?

Да, он был удивлен и поражен моим жестом.

Я быстро встала, чтобы не находиться так близко. Чтобы учиться дышать кислородом, а не им.

– В чем дело?

– Ты скажи.

– Хорошо, как только ты мне пояснишь, о чем речь.

Он выглядел спокойным. Думает, буду ходить вокруг да около?

Удалил сообщение и решил, что я не видела ничего? Решил, что все обошлось?

– О твоей дочери? – я задумываюсь будто и правда решаю, о чем вести диалог. – Да, я думаю, мы поговорим о ней, Игорь.

Шок.

Он пронесся по его лицу со скоростью света и канул в черную дыру.