– Что это? – спросила, слегка заикаясь, девушка с билетами, спешно убирая их обратно в сумочку.

– Стихи! – услужливо подсказал Милев. – Потомка прямого отечественного нашего классика. Какое очевидно печальное возрождение!

– Ты часом с моей Еленой не знаком? – спросил я, банально спихивая его с тумбочки и отбирая свою поэзию. – А то бы она тебя малость подучила, как правильно выражаться на людях.

– А ты что подумал?

– И это всё ...такое? – спросила девушка с билетами, – которых нам уже не видать, – кривя губы и нервно всхлипывая.

– Какое – такое?

– Такое вот примитивно гадкое?

– Ну да, примерно, – ответил я и полез на тумбу – мне нравилось быть востребованным и любимым родным коллективом.

– Постойте, я тоже хочу прочесть про глюк – у меня вдохновение проснулось! – нетерпеливо закричали справа. – В потолке открылся люк – это глюк! Как? Здорово? Это ведь стихи?

Ответ слева был не менее категоричен:

– Вон идет мужик без брюк – тоже глюк! Классно?

– Он босой, косой, кривой и немножечко хромой, но он – мой!

– Хочешь – вой!

– Или пой!

– Лучше пей!

– Ах, ты, змей!

– Настоящий водопад!

– Вот отпад!

– Невпопад!

– Поцелуй корову...

– В морду!

– Я не гордый.

Почва в нашей лаборатории и справа и слева была сплошь усеяна глюками, и на этой глюконосной почве, без крови и творческих мук, из всякого сора рождалась поэзия новой свободной волны.

И я стоял у её истоков, был её родоначальником! Надо же хоть что-то начать рождать, когда тебе уже слегка за двадцать...

Глючило довольно долго, почти до обеда, однако – то ли сильно захотелось кушать, то ли с непривычки быстро утомились жить насыщенной духовной жизнью, фонтан глюконосный вдруг сам собой иссяк, и новоиспеченные пииты, уже сбившись вокруг меня в плотную стаю под названием «Группа освобождения труда», дружно требовали от меня:

– Читай же ты, всамделе! Давай свою классику!

Так кричал мой родной коллектив, и я не заставил себя долго ждать.

Я читал долго – про всё на свете, и даже прочел своё любимое – про японскую бензопилу «Ямаху» и кондовых олдовых русских мужиков – с большим топором и лопатой.

А завершилось торжество идеи предсказанием:

– Когда-нибудь, когда светлое будущее станет мрачным настоящим, какой-нибудь веселый поэт современности напишет следующие стихи, они не для слабонервных. А дамы могут заткнуть уши, или хотя бы одно из них.

– Опять прикол? – воспрянули духом порядком подуставшие мои коллеги. – Ну, давай же скорее! – кричали они, едва не передравшись за лучшие места в партере.

– Ладно. Тогда слушайте все.

Ну? Кто подскажет?

– Презерватив! – дружно выкрикнули справа и слева.

– Опять не угадали. «В один копроактив» – так будет правильнее. А впрочем, никакой разницы нет.

Работать в этот день никто уже не стал – освобождение труда вполне состоялось, хотя бы в одной, отдельно взятой лаборатории.

Билеты нам всё же дали, на творческий вечер Тусузова. А меня теперь стали называть – «Наше коллективное бессознательное»...

«У нас появились миллионеры!» – эта новость облетела наши пределы раньше, чем секретная печать произвела на свет специальный выпуск журнала «Фобос» – эти два (страх и ужас) в одном номере!

И с этого рокового дня убойная новость гвоздем засела в крысиных мозгах.

Теперь наш народ мог честно ответить на вопрос номер один имени товарища Гамлета: «За что боролись?»

Однако единого мнения по этому вопросу не было уже на второй день. Разброс мнений был колоссальный: от простого сермяжного – «Ну, наконец-то, и у нас, как у людей!», до постыло надоевшего – про труды праведные и палаты каменные.

Последних было слышно всё реже...

Потом обнародовали цифры – три процента. Это что же – каждый тридцатый? Какая мы, однако, богатая страна! А всё прибедняемся! Особенно лживыми оказались церковные крысы...

В их приходских крамах были даже дынные семечки! И давно – миллионами!

Пасюк поставил вопрос о коррупции ребром – его тут же сдуло ветром перемен. Лига дала отбой по всем кординальным вопросам.

Эпидемия ширилась. Пасюку какие-то анонимы прислали кусок «Бородинского», политый растительным маслом. Уверен, против такой взятки никто из смертных не устоит, а если ещё сверху сахарным песком? Но Пасюк даже не понюхал.

Искушение продолжалось. Тогда ему прислали свиной фарш, смешанный с телятиной. М-м-ммм...

Не помогли и комочки свежего ячменного теста – в ответ он объявил в розыск взяткодателей. Однако никого не удалось найти даже по горячим следам – преступниками в ход был пущен модный дезодерант «И дождь смывает все следы»...

Пока общество шумело и негодовало по факту дачи взяток в особо крупных размерах. Лига под шумок провела «Закон об амнистии преступников на экономической почве»...

И это под тем предлогом, что-де экономика у нас была не такой, как надо, значит, и экономические преступления тоже были неправильными. А неправильное преступление – это и вовсе не преступление. А даже вполне достойный поступок.

Лига, однако, осталась с носом. Принимая такой закон, лигионеры надеялись, что капиталы благодарных вчерашних преступников потекут обратно в стаю. Напрасно! Амнистированные теневики тут же дали дёру, а впереди них утекали их немытые капиталы...

Потом Лига сделала вторую основополагающую глупость: приняла «Закон о разделе общественной собственности во имя справедливости в своем отдельном мире». А наутро фундамент нашего общества был заново забетонирован – теперь у нас уже были свои легитимные собственники. Многие из них родились сразу в шелковых сорочках и с бирками на лапах. Эти пресловутые бирки гарантировали им самый лакомый кусок общественного пирога в любое время года и правления. Надо ли объяснять, что Лига и здесь была в авангарде!

Потом началась тонкая ручная работа – по созданию оппозиции. (Скажу по секрету, эта оппозиция была совсем не страшна, более того, она была весьма забавна и совершенно кукольна, по этой причине не имела ни малейшего шанса когда-либо победить.)

В реформах непреложно действовал закон четности. Так это обычно бывает – если начинают либералы, то кончать будут монархисты. Поэтому с первых же дней своей власти правители стали готовить легитимную смену собственного курса. Для этого довольно успешно провели несколько игрушечных путчей. Правда, кровь лилась настоящая.

Ну а пасюк... стал теперь именоваться со строчной буквы, ибо он, со своими идеалами гармоничного общества, самоорганизующегося по зову будущего, не имел ни малейших шансов на успех.

Зов будущего теперь доносился вполне отчетливо – наши крысы летели прямым курсом в тартарары...

Все бывшие соратники Пасюка (не считая Кенти – он умер, и меня, но я тоже был скорее мертв, чем жив!) стали жуткими либералами.

Не обошлось, как это часто бывает в истории, без эпидемии некро – филии. Особенно ею были поражены верхние слои общества. В новых пометах рождалось много детей-вурдалаков. На кладбищах приходилось выставлять пикеты народной милиции, для охраны могил, но доблестные вояки, как только стемнеет, дружно прятались в кусты – наверное, они таким способом охраняли спецоружие от похищения...

И было чего бояться! Лишь только тени расползутся, и на небо выкатит луна, как тут же захрустят кости под оградой – хрум-хрум-хрум!.. Чав-чав-чав! – ответит, дожевывая полуистлевшую плоть, товарищ вурдалака...

В иных, особо продвинутых, семьях званым гостям подавали на ужин целые трупы. Особенно были в чести трупы членов Лиги и прочих знаменитостей, имевших немалый вес во вчерашнем обществе. Господи, с каким аппетитом обсасывалась каждая косточка! С каким причмокиванием пожирался тлен! И это наши крысы!