Герда, после этой процедуры забилась под кровать и не выходила оттуда до самого его отъезда. А когда он уехал, она легла на крыльце и больше уже не вставала, даже попить воды. Так она лежала три дня, а на четвертый, когда уже не смыкались веки, а взгляд этих, почти неживых, глаз утратил осмысленность, Наталья Васильевна перестала поить её через шприц, а только гладила и гладила её худенькое тельце и плакала бесконечными слезами, понимая, что уже ничем не сможет помочь умирающей собаке.

Соника и Анютик большую часть суток проводили в доме, выходя только к речке – поиграть немного у воды. Стояла изнуряющая жара, и собака приучилась лежать на травянистом берегу, у самой кромки прохладной родниковой воды, опустив в неё широкие черные лапы.

Наталью Васильевну поражало то, что, при полной утрате чувствительности всего тела, – Герда не реагировала, даже когда на неподвижный зрачок садились муха или комар, – собака по-прежнему слышала её голос. Единственная, очевидно живая часть её тела – хвост, тут же приходил в движение, как только она начинала звать больное животное по имени.

Герда уже не пила воды, но моча продолжала вытекать из неё небольшими порциями через короткие промежутки времени. Чтобы не было запаха, она протирала доски на крыльце влажной тряпкой, смоченной в уксусе, и, спасая собаку от жары, поливала тщедушное тело умирающей водой, добавляя в лейку немного раствора марганцовки. Ближе к вечеру, когда уже солнце пошло на закат, Герда внезапно залаяла. Лаяла она громко, грозно, словно хотела оповестить всю округу, что дом находится под охраной и она, Герда, крепко знает свои собачьи обязанности. Лаяла она так долго и так энергично, что Наталья Васильевна уже стала подумывать о том, что надо бы взять собаку на ночь в дом, а вдруг она вскочит и побежит по селу в беспамятстве?

Но Герда, как бы в ответ на эти её тревожные мысли, вдруг замолкла так же внезапно, как и начала лаять.

Наталья Васильевна сидела рядом с ней ещё около часа – однако собака лежала неподвижно, и только слабое дыхание едва различимо вздымало её опалые бока.

У Натальи Васильевны разболелась голова и она пошла в дом, чтобы принять парацетомол и перевязать лоб шерстяным шарфиком. А когда она вернулась на крыльцо, собака лежала уже совершенно неподвижно, в той же позе и с широко открытыми глазами, обычно невидными из-под нависающих складок бровей. Складки на её шкуре разгладились, она сейчас менее всего походила на шарпея…

Наталья Васильевна сидела рядом с Гердой до рассвета. Анюта осторожно выходила на крыльцо, и, стараясь не задеть Герду, садилась неподалеку, принюхивалась и, приподняв маленькие ушки, тихо скулила.

Когда стало достаточно светло, она вошла в сарайчик, нашла там лопату и стала рыть яму за калиткой под тремя молодыми березками, посаженными в ту пору, когда Сонике было пять лет, и уже поднявшимися выше человеческого роста.

Почва была на этом месте неподатливая – скавина, как здесь гово – рят, камень и песок, скудно поросший жесткой травой, и копать пришлось долго. Под корни березок она тогда положила несколько кусков жирного чернозема из своего заболоченного огорода, и они дружно пошли расти, хотя их ежегодно нещадно «заламывали» на Троицу, да и не только, ходившие пить родниковую воду на их ручей селяне.

Вместе с плакавшей тихими слезами Соникой они отнесли Герду под березки на куске серого линолеума, обычно лежавшего в сенях, у входа.

На дно ямы она постелила белую плотную пеленку, а сверху тело собаки накрыла другой, такой же белой тканью. Засыпали яму песком и шлаком, холмик получился небольшим, да и незачем привлекать внимание…

Сверху посадили пять кустов лилейника – желто-оранжевого, под цвет меха Герда.

Анюта, всё это время уныло бродившая неподалеку, подошла к холмику, понюхала землю и, слабо тявкнув, потрусила к дому.

Когда же они вернулись на крыльцо, разом остановились, не веря глазам своим.

На том месте, где ещё час назад лежала Герда, был отчетливо виден влажный отпечаток тела собаки.

Необычность ситуации заключалась в том, что на этом отпечатке собака приняла совсем иную позу – она не лежала на боку, вытянув вперед лапы, а как бы сидела, бодро закинув хвост кольцом на спину. Мордочка её была высоко поднята, ушки торчком и рот был открыт в громком лае…

– Скорее неси краски… Нет, не акварельные. Банку масляной, под столом стоит… Которой пол красили на кухне. Нашла? Давай сюда все кисточки, спасибо…

Наталья Васильевна старательно прошлась кисточкой по контуру, обведя изображение коричневой краской, и только после этого они уселись на нижней ступеньке и стали молча смотреть друг на друга.

11

Анюта ходила по крыльцу с прежней осторожностью, не наступая на рисунок даже тогда, когда краска на досках совсем высохла. Она часто по вечерам садилась рядом с этой, теперь уже вечно лающей, Гердой и тихо подвизгивала, скребя лапой доски.

Но вот как-то, после особенно жаркого и душного дня она внезапно остановилась перед крыльцом и, простояв так довольно долго, с трудом забралась наверх, едва не потеряв равновесие на последней ступеньке. Потом она легла на клеёнку у порога и так долго лежала, отказываясь даже от питья.

Дышала она часто и неровно.

– Это у неё что-то с сердцем… Сейчас сбегаю в аптеку, у нас дома даже валерьянки нет! – всполошилась Наталья Васильевна, с тоской думая о том, что помощи от ветврача ждать нечего. – А ты пока завари вот этот сбор, это успокаивающее, – сказала она Сонике, доставая термос с горячей водой из-под ватного одеяла. – Заваривай прямо в термосе, здесь уже немного воды. А я побежала…

Когда она вернулась, Анюта лежала всё в той же позе, на брюшке, плоско положив мордочку между лапками на клеёнку. От самого уголка правого глаза по иссиня-черному меху морщинистой собачьей щеки бежала мокрая дорожка.

– Анюта! Голубушка, ты плакала? – плача сама, говорила собаке Наталья Васильевна, чувствуя, как тяжело становится дышать и как тоска сжимает до острой боли горло. – Сейчас тебе дадим хорошее питьё, не можешь пить?

– У неё всё изо рта выливается, – сказала Соника, поддерживая полотенцем брыли собаки.

– Ничего, мы и другой способ знаем, – сказала, отчаянно бодрясь, Наталья Васильевна, делая собаке клизму с отваром. – А теперь, погоди минутку, я только таблетки растолку. Тебе станет лучше, правда, Анютик! Станет лучше, Анютик!

– Анюта, не бойся, ничего не бойся, Анюта, смерти нет! – приговаривала Соника, обнимая голову собаки и гладя её по широкой спинке. – Смерти нет, Анюта! Поняла? Нет!

Собака завиляла хвостом так проворно, как это обычно делала, когда её звали погулять у речки. Но тело её оставалось недвижно.

Наталья Васильевна растолкла таблетки, размешала порошок в воде и приготовилась влить лекарство с помощью пепетки под брыли собаки, но Анюта лежала, закрыв глаза, и не дышала.

– Нет, Анюта, нет, смерти нет, – тоже стала приговаривать она, как это только что делала Соника.

– Да она просто спит! Видишь, глаза закрыла! А когда умирают, глаза остаются открытыми.

Они ещё какое-то время прислушивались, нет ли дыхания, не откроются ли глаза собаки. Но нет, Анюта лежала бездвижно.

– Она уснула вечным сном, такое есть выражение? – спросила Соника, всё ещё не смиряясь с мыслью о потере и второй собаки.

– Да, так говорят. Она уснула.

– Ей не было больно? Да?

– В тот момент – не было, я думаю.

– Я буду сидеть рядом с ней, вдруг она всё-таки проснется?

– Давай посидим рядом, только с крыльца мы её всё-таки уберем. Ночью уже прохладно, может пойти дождь.

Они перенесли Анюту на кровать, оставив лежать в той же позе. Тело было ещё теплым и податливым, и Наталья Васильевна утешала себя мыслью, что, может быть, собака всего лишь в коме и не умерла окончательно.

Соника принесла несколько оранжевых ноготков и заложила их собаке за ушки, как это делала раньше, когда играла с Анютой. Складки кожи на голове собаки были такими глубокими, что вполне могли служить «зажимами» для цветков.