Однако нет желающих идти в кабалу. Укрепляются лесные скиты, множатся их постройки. А как идет экспедиция на выгон, так запираются люди в скитах этих и самозапаляются...

Скит под Халецким селом. Две цепочки войска лежат по кустарнику. А как ым повалит из-под крыши, солаты запалителей выволакива – ют наружу и из кишок пожарных студеной водой крестят.

Потом тела их в телеги кидают и везут упорных на новые, дозволенные царицей, поселения.

Прошла зима, ещё зима...

...На правом берегу Сожа, у крутой излучины, в топком болотистом месте, обосновался небольшой скит – дабы уберечься от кары на страшной суде, блюли они пуританские заповеди.

Тихое, лесное, уединение. Лес – враг, лес – кормилец воспитал людей настойчивых, ко всякому труду охочих и скорых. Но жизнь их шла по кругу, и мир отдельнй от всего света жизни застыл, как пчела, утонувшая в теплом воске.

Но как бы ни была оторвана община от внешнего мира, как бы не отгораживалась от него в гордом самодовольстве святости, но и её не миновали бури мирские. Таинственное веяние, пронесшееся над грешной землёй, всколыхнуло и общину до самых недр.

Внутри скита пошел раскол. Сначала покинули её московские беспоповцы: «Не желаем жить в разврте или воздержании!»

И то. От заповеди безбрачия всё согласие исполнилось блуда и сквернодеяния. Юнцы и девы, порываемые старстью похоти, собирались по ночам на гумнах и, досмотревши юноши дев, а девы – юношей, предавались забавам запретной любовной игры.

А сами же руководители общин брали себе стряпух и жили с ними блудно.

И вот пришло время снова выбирать главу, и решили избрать Симонида, наибольшего по мудрости и опыту. Может, он спасет общину от падения...

Мудр был симонид, мудрее всех мудрых, ясен был его ум, яснее света светлого.

Но ясность эта была – сестра узости. Просто и трезво смотрел он мир, да простота эта была сермяжная – страх прступить крепко сковал его некогда мятежный дух.

Симонид в общине вновь завел строгие порядки. С мирянами не сообщаться – ни в молитве, ни в яствии, ни в любви, ни в войне, ни в мире.

«Терпи, соблюдай веру, и пусть тебя кнутом бьют, огнем жгут, не надломись, не сдавайся! Питайся листом, коренья ешь, живи нагим, зноем опаляйся, хладом омерзай. Кто стерпит, тот и будет верный. И получит он царствие небесное, и ещё на земле обретет он радость духовную.

Мирские терзаются алчностью, завистью, честолюбием. Правители лихие гнетут народ, соперничают друг с другом, грызутся в лютой вражде. Поддднимают ввойска несметные, полонят земли чужие, прославляя себя победами, ит которых плакать надобно. Что значит – радоваться убийству многих людей? Об этом слезы лить надобно, а победу отмечать тризною...

Добро же твори без надрыва, спокойно и сдержанно. А если и быть жестоким, то не в припадке ярости, но оббдумывая всё и теперь уже – не отступая.

Ибо есть бытие, которое пребыло и раньше, нежели небо и земля. Оно недвижно и самобытно. И не знает переворота, свершая и свершая свой бесконечный круг...»

Так открывал Симонид людям тайну вещей. А люди, сидя кругом на траве, внимательно слушали своего пророка и склоняли головы в знак согласия.

Так прошла зима, ещё зима... И ещё – много зим и лет...

Как-то ранним сизым утром нашла стряпуха в кустах, за овином, девочку. Лежала она в траве чахлой и унылой, и была туго спелената хостиной. Отнесла стряпуха дитё Симониду – на показ.

Под грубой тканью уивдели они прекрасное и тонкое шитьё – рубашечка в кружавчиках, платьице и чепец работы тонкой, искусной. В кармашке платья лежал и перстенек, внутри, на металле были начертаны буквы, латинские, всего четыре – ROMA...

Нарекли малютку Василисой.

Девочка росла быстро – и трех лет не прошло, а она уже вопросы умные спрашивает – откуда солнце встает и куда вечером уходит? Что за земля в тех краях, где оно ночью отдыхает? И зачем луна с ясным солнышком не ладит?

Наставник её, сам Симонид, говорил ей голосом тихим и ласковым:

– Всё узнаешь, когда подрастешь. Но главное крепко помни – одна духовная радость доступна человеку на земле. И потому – терпи и терпи ежечасно во всём остальном.

– А как же птицы, звери лесные? – спрашивала Василиса, приглаживая седые волосы старца своими маленькими ручками. – Они так славно щебечут! Им жить в радость! А что же человеку – радость не дозволена?

– Радость и человеку дозволена, – говорил, мрачнея черной тучей, Симонид, – но радость земную человек познает не всякий час. А токмо на радениях. Тогда и предвкушает он блаженство вечное той жизни, что наступит на светлых небесах.

На первое радение Всилису приуготовили, когда минул ей четырнадцатый год, и косы до колен достали.

И сделалось ей люто на сердце. Кровь от лица отлила и губы, как мел, побелели. Ждет вечернего часа, минуты считает, а сама обмирает...

Вот и солнце на закат подалось и потянулись люди к двери главного сходника. На пир собиралась вся взрослая община. Симонид, строгий и торжественный, медленно поднял руку и радение началось.

За общий стол, на длинные лавки сели мужчины и женщины – друг против друга. Симонид – во главе.

Села и Василиса.

К ней доле подсел подружник, присматривать за ней, всё разъяснять и помогать, если надо, чтобы она своих вопросов не ставила и не мешала общему порядку.

– Симонид – наш кормщик, а это всё – корабль, – говорил он ей на ухо. – Смотри, вот и кормщица идет!

Баба, молодая, в белой рубахе с красивым по широкому рукаву, раздавала всем белые, большой длинны, одежды. Все облачились и запели протяжную песню, парами пошли во главу стола, к Симониду, он же благославлял пары, и они пускались в пляс.

Вот уже всех благославили, и хлоровод белых длинных рубах шумно вьюжил в полутемном помещении, кормщица пошла по кругу и раздала жгуты и палки, а иным – и цепи тяжелые...

Уже не кружились хороводом, а прыгали, скакали и выли – всё громче, всё яростней...

Симонид всал, поднял руку – всё стихло в раз.

– Сам святый дух вселяется в тела ваши и походжать там будет. Садитесь к столу, люди добрые.

Все сели и снова начали петь, мерно позвякивая в такт песне цепями:

А как дух накатил, навал навалил, все снова повскакивали с мест, положили руки на головы и закружились-завертелись в диком хороводе... Так они плясали и громко кричали:

– Станем же снова в един круг, – сказал Симонид, выходя из-за стола. – Во един круг Иоанн Предтечь... И восстанет к нам из гроба сам иисус Христос! И пойдет по кругу с нами сам бог Саваоф...

Тут вошел в горницу юноша в белой одежде – он тоже первый раз на радении. Симонид к нему руки протягивт и поет:

– Вот идет к нам сам бог Саваоф...

Ещё один вошел, и накинули ему белое покрывало на голову.

– Я бог, я тебя награжу, хлеба вволю нарожу... Будешь есть, будешь пить, меня, бога, хвалить.... Станешь хлебушек кушать, да Евангелие слушать.... К тебе дух святой станет прилетать, а ты изволь его узнавать... Я твой отец, не дам тебя в иудейския руки, избавлю тебя от вечные муки.... Я вас всех защищу, до острога не допущу.... Всем вам ангелов приставлю, от злодеев лютых всех избавлю... Принимай крещение – от бога самого наущение...