– Я не такой рассчетливый, как это кажется, – внезапно тихо сказал он, однако всё ещё улыбаясь. – А что, ты могла бы мальчишку ударить? Ты такая смелая?

– Мальчишку – не знаю, а вот такого .....ка – только так.

И, не давая опомниться, влепила ему звонкую пощечину.

– Ну, это ты... ну, что ж ты... я же... – неловко потирая горящую щеку тыльной стороной ладони, бормотал выбитый из колеи Мэникарпов.

– Хочешь ещё? – воинственно сказала она.

– Да ни боже мой! Просто амазонка какая-то... Ты меня и вправду разозлить хочешь. Слушай, давай серьезно поговорим, как умные люди – делая шаг к ней, сказал он вдруг странно изменившимся голосом. – какая-то ты странная все-таки, правду говорят... Я что-то не пойму – или ты хочешь, чтоб тебя все любили, или и в самом деле хочешь, чтоб не любил никто?

– Как-то не думала на эту тему. Но честно обещаю – обязательно подумаю на досуге. И ты постарайся обдумать то, что я тебе сказала.

– Ладно, ладно. Подумаю и я.

Он произнес это жестко, с плохо скрываемым раздражением.

На следующий день одноклассницы бурно обсуждали сногсшибательную новость – дисциплинированный Мэникарпов не пришел на уроки – два часа стоял под окнами больницы. Там лежала с аппендицитом дочка учительницы математики.

Алеся с облегчением вздохнула, но тут же, с неприятным удивлением для себя вдруг обнаружила, что новость эта её немало огорчила и даже причинила острую сердечную боль.

В тот же вечер в её личном дневнике появилась первая запись интимного содержания:

„Любовь – это страшный наркотик и смертельный яд, если исходит от человека, которого ты не любишь.

Не позволять себя любить не любимому!“.

Когда-то Сенька пребольно наступил ей на ногу, она, с криком: „Сдурел, бульбяник ненормальный?“ – уже приготовилась дать сдачи, как он обезоружил её неожиданным признанием: „Это же все так делают, когда кто кому нравится...“

Нет, она знала, что нравится Сеньке, и Сенька ей тоже нравился, но такой поворот дел вел их устоявшиеся отношения совсем в другую, пока абсолютно невозможную и нежелательную сторону.

Алеся, поджав ногу, как цапля, стояла у калитки и изо всех сил старалась сдержать слезы и смех одновременно. Положение её было глупым и даже нелепым. Но ведь и Сенька попал в переплет!

„Так ты это... того... завтра выйдешь, а?“ – наконец, выдавил он из своего горла слова примирения.

„Ну что за дубина такая пустомозглая!“ – прохныкала она без всяких признаков любовного томления, и Сенька так и не смог понять – плачет она или притворяется.

„А забыла, как научила меня клямку железную зимой лизнуть? Чуть язык не оторвался тогда! Знаешь, как больно было?“ – парировал он, жестоко мстя за „дубину“.

„А я здесь при чем, если у тебя котелок дырявый? – звонко засмеялась развеселившаяся Алеся и проворно поскакала на одной ноге по двору. – Эй ты, заготовка для Буратино, выходи завтра пораньше!“ – крикнула она уже из сеней и быстро захлопнула за собой дверь.

На другой день они снова играли вместе и про вчерашнее даже не вспоминали...

Мэникарпов, став секретарем комитета комсомола, развил бурную общественную деятельность. Теперь каждую субботу для старших классов проводились диспуты. То про первую любовь дискутировали, то обсуждали стиляг – у них одна девочка в десятом по субботам носила прическу „конский хвост“ и красила губы химической помадой, а однажды вылезла из общежития по пожарной лестнице после отбоя и вернулась в интернат только утром.

Обсуждали её поведение весь субботний вечер. А ночью она выпила уксуса, и её на „скорой“ отвезли в больницу.

Девочка, к счастью, осталась жива. Но голос пропал.

В заключение диспута всем предлагалось ответить на прямо поставленный вопрос: „Что делать, если мальчик и девочка давно дружат, и он её вдруг поцеловал?“

Когда очередь отвечать дошла до Алеси, Мэникарпов, стукнув ладонью по журналу, в котором велся протокол диспута, потребовал полной тишины.

– Ну, говори, что думаешь по этому поводу? – спросил он, глядя на Алесю и привычно покачивая головой, будто кому-то кланяясь.

– Ничего не думаю. Если это случится не во время генеральной уборки, то – ничего и думать.

– Не понял. При чем здесь уборка? – развел руками он.

– А притом что кое-кто может и по балде шваброй огрести. В зале засмеялись. Мэникарпов, однако, не смутился.

– Так я не понял – ты за или против.

– Я не за и не против, я вообще в стороне.

– В стороне – от чего? – ехидно улыбаясь, уточнил председатель.

– От всякого там научного маразма, – сказала она и углубилась в чтение книги, лежавшей у неё на коленях.

После окончания школы она решила ехать в Москву. Золотая медаль и десятка три всевозможных пособий для поступающих, которые она усиленно штудировала последние два года, – вот и все „за“ в этом, казавшемся окружающим совершенно фантастическим, плане.

– Съезди, посмотри столицу. Бабку свою двоюродную в Сокольниках навести, – сказала Броня, покупая ей плацкартный билет до Москвы. Дам пока двадцать пять рублей, всё равно после первого экзамена вернешься. Конкурс в прошлом году на Физфак МГУ тринадцать человек на место, в „Учительской газете“ писали.

Однако Алеся, на удивление близким, экзамены сдала, даже набрав два лишних балла сверх проходного. Теперь она могла весело вспоминать, как она, по приезде в Москву, в пять утра, когда ещё не ездили автобусы, и не работало метро, решила, увидав прямо перед собой шпиль, дойти до места пешком. Чемодан, полный книг, оттягивал руку, но она, вся переполненная нетерпением, бодро шла к высокому красивому зданию университа. Но никого, кроме одинокого милиционера, она не увидела у входа в здание. Оставив чемодан на тротуаре, она, в сильном волнении, поскакала через три ступеньки прямиком к стражу порядка, чтобы спросить, где ну где же здесь приемная комиссия.

– А вы, собственно, куда направляетесь? – строго спросил милиционер, вежливо козырнув Алесе, однако, решительно заграждая проход.

– Как это – куда? В МГУ.

– А это не МГУ.

– А что же тогда?

– МИД.

– Что-что?

– Министерство иностранных дел.

– Извините, мне пока сюда не надо, – смущенно сказала она и быстро побежала к своему чемодану, у которого уже остановился одинокий пешеход.

– Вам надо на сто одиннадцатом автобусе ехать, как раз до МГУ довезет, – крикнул ей вслед милиционер.

Вышло и ещё одно небольшое, но очень обидное происшествие. Едва заселившись в общежитие, она попала в нештатную ситуацию. В комнату постучала абитуриентка и сквозь слезы сказала:

– Я провалилась на первом экзамене, поступала на химфак. А денег на обратную дорогу нет, меня обокрали. Домой не звонила. Боюсь маму по телефону испугать, да и пока вышлет, неделя пройдет. Одолжи, если можешь, на билет десять рублей, я тебе сразу же, как только приеду, телеграфом и вышлю.

– Ой, да я тебе могу и на самолет денег дать. Сколько стоит билет смолетом? – спросила Алеся, искренне жалея несчастную девушку.

– Двадцать рублей. Ой, спасибо! И сегодня уже дома буду. И сразу же деньги вышлю, у нас почта рядом. Завтра получишь. Ой, спасибо, спасибо тебе! А как же ты сама?

– Не беспокойся, – сказала Алеся. – У меня ещё пять рублей осталось.

– Сразу же вышлю! И не сомневайся – ещё раз заверила девушка, записав имя и фамилию Алеси в блокнот. – Почта здесь же, в Главном здании, знаешь где?

– Знаю. Да не беспокойся ты! И не расстраивайся – на следующий год обязательно поступишь.

Однако деньги не пришли ни через день, ни через неделю, и Алеся с огорчением подумала, что она просто глупа, глупа, как пробка, раз её так легко удалось обмануть.

На оставшиеся пять рублей она три недели жила так: в день – четверть ржаного хлеба, 4 копейки, сто граммов леденцов, 11 копеек, капустный салат в студенческой столовой – бесплатно на подносе, где ложки-вилки, пачка чая на неделю – 38 копеек.