– Вот ещё! – надулся Сенька. – Ужо в лодку я точно всяких пускать не стану. Нам и самим тут места мало. А как опрокинемся? Ей что? Она ныр под воду, и у себя дома. А мы? Утопнем, пока до берега добултыхаемся. А раки лицо и руки сожрут, я летась одного такого упокойника видел. Ужасть одна, как обожрали...

Лицо его стало строгим, и он надолго замолчал, наверное, представляя себе эту малопривлекательную перспективу. Но Алеся только рассмеялась ещё больше.

– Сенечка! Да глупости всё это! Не ворчи, пожалуйста, а то она взаправду может обидеться. Царица-русолочка все-таки.

Сенька на минуту перестал орудовать вальком.

– Не буду с тобой больше на лодках кататься, раз ты всякой нечистью пугаешь, – зло прошипел он, пристально глядя на воду.

– Ой, прости-извини-подвинься, я и не знала, что ты такой ужасный трус, – засмеялась Алеся. – Русалочки, мне Василисушка говорила, по-правильному берегинями называются. Они берегут людей. А не зло им делают!

– Я не трус, – с вызовом ответил Сенька, – я даже тому пацану из Воркуты, что у бабки Симы гостевал летом, в ухо двинул, и ничуть не испугался. И в глаз бы дал, да он сбёг в свою Воркуту.

– Зачем? Зачем ты с ним драться полез? Он же здоровый! Он курит! И водку пил на поминках из большого стакана! Я сама видела!

– Ага, зачем? Вот именно – зачем? Знал бы, что ты такая...

– Какая?

– Вредная, вот какая. Вот и не стал бы тебя спасать.

– Спасать? Ты что мелешь, Сенечка? – рассмеялась Алеся. – На меня никто не нападал. Ну и от кого же ты меня спасал?

– От энтого урода из Воркуты.

– Но он меня совсем не обижал! – ещё громче засмеялась Алеся. – Он очень вежливо со мной разговаривал. И даже много фантиков подарил.

– Вот именно, фантиков! Это же со смыслом! А на ногу наступал?

– Не помню, а что?

– А это намек, что хочет познакомиться. А ты знаешь, что этот гад против тебя замышлял? А?

– Знаю. Ничего не замышлял. Ты просто наговариваешь.

– Как же! Он сам пацанам говорил, что когда уезжать будет, тебя обязательно поцелует. На спор. Вот что! А ты...

Сенька стал с ожесточением тереть правый глаз.

– Это серьёзно, – перестала смеяться Алеся. – Надо его фантики бабе Симе поскорее отнести, пусть их в печку бросит.

– Вот видишь! – обрадовался Сенька, и голос его потеплел. Он перестал тереть глаз и сказал уже почти миролюбиво: Говорю, что спас тебя. А ты не веришь.

– Дурак ты, Сенечка. Я, может, сама хотела, чтоб он меня поцеловал. Но он струсил, тебя испугался, значит, тоже дурак, такой же, как и ты. А дураков я не люблю. Совсем не люблю, понимаешь? Мне скучно с дураками. Скучно, очень скучно, скучно так, что даже «бон-бонки» не помогают. Понимаешь?

– А я царей не люблю, – задиристо сказал Сенька, – я просто их не люблю, и всё, никаких царей вообще не люблю, поняла? И цариц ихних тоже. Даже смотреть на них не хочется, не то что говорить про них.

Алеся внимательно посмотрела на Сеньку, тот сердито отвернулся и продолжал молчать.

– Ну, ладно, ладно, не хочешь – не люби, кому какое дело, я здесь при чём? Ну ладно, одобрись, а то совсем поссоримся, – миролюбиво, но как бы сама с собой, бормотала Алеся. – И ты вовсе не дурак, а очень даже умный. Это я просто так. От глупости. Ты вальком грести умеешь и мелочь тыришь у продавщицы очень ловко. Ты очень умный человек, Сенечка, правда-правда. Мир?

Алеся протянула ему руку, Сенька как бы нехотя пожал её.

– Ну, ладно, – как-то вяло, но уже широко улыбаясь, сказал он.

– Тогда давай так. Когда русалочка к нам в лодку запрыгнет, ты отвернись, ладно? А я дам ей мешок, и она укутается им по самую шейку. И тогда ты на неё тихонько, одним глазком посмотришь. Ладно, а? Сразу нельзя на неё всю смотреть. Она может забояться. Испугается и снова в воду нырнет. А поиграть? Так что смотри только, когда она в мешок закутается. Потому что в мешке её никто сразу не узнает. Мало ли кто там сидит? Может, просто девочка озябшая.

– И вовсе не стану на неё смотреть! Хоть в мешке, хоть без мешка, – сердито опять же, сказал Сенька, опасливо поглядывая на воду. – Русалок что ли не видел? Ещё сколько видел! Я просто ими не интересуюсь. Не маленький, поняла? Вон за баней, у моей бабки на задах, сколько хочешь, энтого добра по ночам воет!

– Да врешь ты всё.

– Не вру. Чтоб мне сдохнуть, не вру совсем. Приходи и смотри сама, раз интересно, только мне их не надо. На что они мне, сама подумай? Русалки, они – женщины! – сказал он, хлопая себя ладонью по лбу.

Тут лодка резко остановилась, и дети упали на дно.

– Что это? – спросила тихо и боязливо Алеся. – Почему мы стоим, Сенечка, а?

– Потому что приплыли, вылазьте, госпожа царица-барыня, мы на косе, поняла? Потому и стоим.

– На русалочкиной косе?

– Остров так в реке называется – коса, – ответил всё ещё хмурый Сенька и ловко выпрыгнул из лодки на твердую почву.

– Тогда мы будем жечь костер, – весело закричала Алеся, выпрыгивая вслед за ним и доставая из внутреннего кармана шубки коробку спичек и кусок старой газеты.

Назавтра, рано утром, их сняли с островка халецкие мужики. Алеся, сильно простудившись, долго болела. Сенька, по случаю её болезни, сделавший Алесе временные уступки, прибегал с утра, и они, сидя рядышком на горячих кирпичах печки, жарко рассуждали о том, а живут ли русалки в Долгенькой – другом притоке Сожа.

И неплохо бы это дело проверить.

Зима откатилась так же внезапно, как и наступила. Снегопады, завирухи – всё в раз кончилось, и на белесом небе ярко засветило щедрое весеннее солнышко. Осел побуревший мартовский снег, вот-вот пройдет первый весенний дождь, и вся эта слежавшаяся жирная грязь будет бесследно смыта его бурными потоками.

Ребятня целыми днями пропадала на речке. Лучше реки места в мире нет в любую пору года.

Алеся с утра отправилась на Сож – проверить, как ведет себя порубь. Ещё на Иверскую (когда приходила Василиса, Алеся бегала её встречать) края проруби были ровные, крутые, а вчера, она заметила, уже кое-где обтаяли, закруглились. Прошлогоднее таяние льда она почти не помнила – как-то сразу забурлила в реке вода, и их с Сенькой унесло на долбленой лодочке. А вот теперь можно узнать точно, что скрывается подо льдом? Зимой отверстие маленькое, подернутое тонким ледком, и солнце редко светит, а вот к весне ближе вода съедает часть льда, и отверстие делается большим и светлым, всё в него хорошо видно.

Лед на середине реки весь темный и кое-где взбугрившийся. Местами стояли небольшие проталинки. Однако на коньках ещё катались.

Прикрутив «снегурку» к валенку и туго завернув палочкой веревку, Алеся бодро, отталкиваясь другой ногой, заскользила к заветной проруби. Прошли, мелко ступая, две старушки с ведрами на коромыслах. Для самовара вода, – подумала Алеся и покатила дальше. Отверстие порядком раздалось, она присела на край и стала внимательно смотреть в глубину. Малюсенькие волны ходили в проруби туда-сюда, в них многократно отражалось солнышко, нежаркое ещё, но уже очень ласковое...

Она не заметила, как рука её оказалась в воде.

Поболтав рукой в проруби, она тихонько опустила туда ногу и осторожно тронула коньком воду. Раздался мелодичный звук – пли-пли...

Дальше всё случилось в одно мгновение, само собой...

«Снегурка» окунулась в воду, светлый металл весело заиграл на солнце, конек потерял форму, причудливо изогнулся, весь как-то искарежился. Теперь он был похож на изогнутое веретено.

Дно казалось совсем близко, даже видны были мелкие камушки и ракушки, они так заманчиво мерцали между вытянувшихся по течению водорослей! Конечно, если бы здесь была настоящая глубина, то не сияла бы вода так весло и празднично, не рябили бы в лунке тысячи бликов...

Ей нестерпимо захотелось достать ногой дно, твердо встать на него. И она опустила ногу ещё ниже. Валенок сделался мокрым и тяжелым, ногу словно кто-то тянул – туда, вниз, на вожделенное, но теперь уже страшное, всё колеблющееся дно. Алеся села и оперлась о края проруби руками, слабый лед угрожающе затрещал. Она стала медленно скользить к отверстию, слезы досады побежали у неё из глаз, но крикнуть, позвать на помощь она почему-то не могла. Стремительно приближался конец света посреди ясного весеннего дня и всеобщего, хорошего настроения.