Удобный случай не замедлил себя ждать, и буквально через два дня они встретились на дне рождения любимца публики и женщин всех поколений, композитора и певца Н. Увидев Марину, Гладьев сумел смягчить свою надменность приветливой улыбкой.

…Ах да, какая неприятность, он действительно забыл сережку. Но думал, что это шутка. Право ему неудобно принимать столь дорогой подарок. Ах, так это не подарок? Это выигрыш, который обязательно принесет удачу? Что ж, удачи никогда не бывает много и грех от нее отказываться. Спасибо, спасибо. А вот и наш дорогой художник. Редкой души человек. У меня машина в ремонте, так он и сюда меня привез и обратно домой доставит. Кажется, начинается заключительная фаза вечера, а нам надо успеть еще в одно место. До сих пор с восторгом вспоминаю ужин в вашем доме. Еще увидимся…

Микис был молчаливым участником всей этой сцены. Он даже по-соседски не предложил подвезти Марину до дома, не узнал, с машиной она или без нее. При Гладьеве он абсолютно забывал о столь органичной для него галантности и предупредительности. Подсознательно становился таким же обособленным и презрительно надменным, с несвойственным ему подчеркнутым невниманием к женщинам старше двадцати пяти лет. Дескать, не до вас.

Да, Гладьев рассматривал женщин с позиции потребителя. В тысячах школах каждых год проходят выпускные вечера. Предложение все время превышает спрос. Срок годности истек – подлежит списанию. Кондиционный товар тоже проходил у Гладьева свой отборочный тест. Как бы хороша и молода ни была избранница на один вечер, но если жила она, скажем, в районе Митино или Марьино, то всякий интерес к ней у маэстро тут же пропадал. Отвозить, провожать, ухаживать, дарить цветы… увольте. Не занятие для известного человека. Это Микис, что ни попроси, – поедет на другой конец света: кого-то перевозить с вещами или до пяти утра развозить с банкета малознакомых людей. Раз уж он такой отзывчивый, так пусть возит людей достойных и не разменивается по пустякам. И Микис поступал соответственно, следуя требованиям Гладьевым.

Со дня рождения они ушли раньше Марины. У Самсонова постоянно звонил мобильный, и он подолгу выяснял отношения: то со своим издателем, то с арт-директором, то опять с издателем. Гладьева стало укачивать от всех этих переговоров, и он погрузился в собственные размышления.

Однако, какая эта Марина доброжелательная особа, милая, тонко чувствует, что и когда нужно сказать, все ее рады видеть, светская, изысканная. Мягкость и терпимость свидетельствуют о благородстве души. Все в превосходной степени. Все слишком. С такими дамами надо что-то придумывать, стараться быть лучше, соблюдать кучу условностей. Это неудобно, а это неприлично, а это некрасиво, а так и вовсе не говорят.

Нет, он не спорит, изысканность должна быть во внешнем облике. Встречают-то по одежке. Провожают по уму. Настоящий ум позволяет взять от жизни и от каждого, кто встречается на пути, все, практически ничего не отдавая взамен. Именно за такой ум провожают с уважением. Чем больше у тебя есть, тем больше уважают, и в добывании этого «всего» все средства хороши. Ох, как опасны такие женщины, как Марина, со своей порядочностью и устаревшими аристократичными догмами. С ее возможностями и связями легко могла бы сделать имя, быть владелицей журнала, да мало ли. А она работает на чужую славу, вечно кому-то помогает. Что это дает лично ей? Возможно, в малых дозах такое еще и можно вытерпеть, но нельзя позволять входить этому мироощущению в систему своей жизни, а тем более жизни Самсонова, столь поддающегося любому влиянию.

Святослав нащупал в кармане сережку. Надо же такое придумать. Удачу она мне принесет. Впрочем… Почему бы и нет? Даже интересно. Гладьев почувствовал, как внутри встрепенулся, дремавший, но жадный до интриги драматург. Если появляется такой интересный предмет, он должен сыграть поворотную роль. А ведь как будет интересно понаблюдать, чем все это закончится.

Прошло четыре дня, и Марина в лавине обрушившихся на нее дел – подготовка к аукциону, экспертиза большой частной коллекции – не сразу заметила, что Микис не появляется и не звонит почти неделю.

Добравшись домой после работы с презентации нового салона, на которой необходимо было побывать, она решила позвонить сама. Может, Самсонов заболел, и нужна помощь, а может, обиделся на что-то.

Микис сообщил, что у него абсолютно все в порядке и сегодня он зайдет к ней показать журналы, поместившие о нем публикации. Потом неожиданно поблагодарил за информацию, которую он от нее получает, за малоизвестные факты, наводящие его на долгие размышления. Совершенно не к месту вспомнил про Дали и Гала, заметил, что до сих пор не может опомниться, узнав, что ее власть над ним была приобретена при помощи сильнейших кавказских колдунов, привороживших великого художника.

Марина не очень поняла запоздалое беспокойство Микиса за бедного Дали. Впрочем, у него бывали такие неожиданные разговорные вставки, особенно если приснится необычный сон, как правило, становившийся для него вещим.

Пожалуй, все было как всегда, но почему-то у Марины возникло необъяснимо щемящее чувство неотвратимости потери. Странно. Откуда это?

Она все еще держала в руках телефонную трубку, когда позвонили в домофон.

Видимо, он уже направлялся к ней и разговаривал по пути от одного подъезда к другому.

Микис принес кучу глянцевых журналов. В каждом из них были его фотографии, интервью. Сообщил, что скоро улетает в Лондон, потом в Бейрут, потом на фестиваль в Ялту. Вдруг прервал самого себя и неожиданно спросил:

– Зачем ты это сделала? Ты же знаешь, как я суеверен.

– Что я сделала? – не поняла Марина.

– Ты же знаешь, что на сережку, которую ты так настойчиво всучивала Святославу, сделан наговор, – жестко выговорил Самсонов.

– Объясни, я не могу понять, о чем речь.

– Все ты прекрасно понимаешь. Ты не учла только, что мой друг не так прост, как бы тебе хотелось. О, он меня предупреждал, что ты вопьешься в меня, вылепишь примерного семьянина, соберешь всех моих детей вокруг огромного стола, утопишь в патриархальности, а если все задуманное не получиться, то перессоришь со всеми, наговоришь гадости Петракову.

– Ты шутишь, но как-то не очень удачно, – еле выговорила ошарашенная Марина.

– Ты не рассчитала, что Гладьев разгадает эту шараду с сережкой, на которую тебе наговорили, чтобы он мог воздействовать на меня и содействовать нашему с тобой воссоединению. И теперь Святослав стал думать, что, раз ты такая хорошая, он должен подсказать мне, чтобы я на тебе женился. К нему случайно зашел друг-цыган, и когда Святослав показал ему серьгу, тот в ужасе отшатнулся, сказав, что она заговорена на воздействие через третье лицо. Главное, как все грамотно, прямо по исторической кальке: Я – Дали, а ты – моя Гала. Какая яркая любовная история века. Муза и подруга, сумевшая приворожить свободного художника, – выпалил Микис и добавил, – Гладьев очень просил ничего тебе не говорить и подбросить куда-нибудь эту сережку, но я решил, что будет намного честнее открыто сказать, что мне все известно и теперь ясно, почему меня так тянуло к тебе.

– Это какой-то бред. И если уж заговаривать сережку, то зачем делать это через третье лицо? Если бы я действительно хотела быть с тобой, твой Гладьев был бы определенно третьим лишним.

Марина попыталась перевести разговор в шутку, но тут встретила озлобленный чужой взгляд Микиса, в котором читалась решимость махом оборвать все отношения.

– Впрочем, – тут тон ее стал ледяным. Она чуть было не начала оправдываться. Зачем? В чем и перед кем? Один оговорил, другой выслушал и тут же поверил этому горячечному бреду. Чем больше Микис слушал, тем больше ему говорилось. Для них с Гладьевым понятия чести, мужского достоинства, благородства – понятия запредельные. Что-либо выяснять и плавать в этой грязи она не намерена. Приняв решение, Марина резко оборвала себя:

– Пожалуйста, уйди. Мне очень не хочется впредь тебя видеть. Никогда.