Гладьев не стал ничего расспрашивать в этот вечер, но на другой день, когда они общались по телефону, все же спросил у Микиса, мол, кто да что?
– Соседка моя, живет в соседнем подъезде. Художник, искусствовед. Пишет для моих альбомов вступительные статьи. Работает экспертом в самом большом антикварном салоне Москвы, при этом публикуется во многих журналах, – неохотно сообщил Самсонов и под конец добавил. – Она подруга детства Макса Петракова. Росли вместе. Были соседями по даче.
Вот оно что! Вот и объяснение тоски и беспокойства. Опять этот Петраков. Когда-то они были с Гладьевым друзьями. Более того, Святослав состоялся как драматург и сценарист именно благодаря Петракову, известному режиссеру и давно признанному мэтру. Гладьев много писал, пьесы ставили во многих театрах, но чего-то в них не хватало, тонкости, что ли, недоставало, вкуса, глубины. И вдруг его сценарий выбирает сам Петраков. После их совместной картины признание нашло Святослава.
Тогда он был необычайно горд собой. Парень из глубокой провинции, с голодного хутора своим умом, своим талантом добился славы, встал на одну доску со знаменитым уже в пятом поколении Петраковым, которому небеса дали все: талант, внешность, происхождение. В глубине души, как и многие в кинематографическом мире, Гладьев считал, что если бы у него был такой старт, то уж он бы добился еще большего. К сожалению, жизнь так несправедливо устроена, что одному надо биться из последних сил, а другой получает от жизни все и еще ему бесконечно везет. Зависть разрывала драматурга на части, хотя он не признавался в этом даже самому себе.
Однако глубоко в подкорке накапливалось жуткое раздражение.
А потом у Святослава умерла мать. Как же она гордилась сыном, его творческой дружбой с Петраковым! Как была счастлива, когда Макс навестил ее, больную, говорил добрые слова. Она умерла через несколько дней после его визита, и Гладьев очень тяжело переживал ее уход. Три дня после похорон он не выходил из дома, а потом все же решил раствориться в толпе. Побродил по городу и как-то незаметно для себя пришел в Дом кино. Прямо на лестнице на него лавиной обрушился Петраков, искрящийся жизнелюбием и благополучием. Со своим неизменным: «Старик, пойдем, выпьем. У нас там большая компания», – он потащил Гладьева в ресторан.
– У меня мама умерла.
Но, казалось, Петраков не расслышал сказанное, и Святослав вновь повторил свою фразу.
– Я все прекрасно слышу и очень соболезную тебе. Но жизнь продолжается, и тебе в нее надо возвращаться. Идем, мы должны отметить нашу общую премьеру.
Обида и раздражение, накопленные годами, ударили Гладьеву в голову. Конечно, если бы умер кто-то из семьи Петраковых, так в стране уже объявили бы национальный траур, а тут умерла какая-то хуторянка, неграмотная женщина, которая и скорби, оказывается, не стоит. Он пошел вслед за Петраковым, подошел к столу, где сидела шумная и веселая компания, взял бокал и, когда все замолкли, мрачно сказал:
– У меня был друг. Я так считал. Сегодня я понял, что ошибался. – Выпил все до дна, не почувствовав даже вкуса напитка, поставил бокал и при полной тишине вышел из зала.
Обалдевший Петраков кинулся за ним.
– Слава, ты все по-дурацки понял, постой…
Но Гладьев, переполненный чувством морального превосходства, уже выходил из подъезда Дома кино. В чем провинились перед ним Петраков и все эти люди, он не мог объяснить. Ведь сам же пришел сюда, в одно из немногих мест Москвы того времени, где можно расслабиться, всласть наобщаться сразу со многими знакомыми, выпить наконец. Нет, он не хотел забыться в этом круговороте, ему хотелось, чтобы все выпали из заданного ритма своей жизни и с головой окунулись в его скорбь. Так не случилось, и самолюбие Гладьева было уязвлено. Он слишком серьезно относился к своей персоне, чтобы стерпеть и забыть такое невнимание.
После случившегося с Петраковым они не разговаривали 17 лет. Со временем общие дела и проекты опять свели их. Но это было общение вожаков разных стай, живущих по разным законам, но уважающих силу друг друга.
Для вожака Гладьева Мика Самсонов был как Маугли – эдакий большой ребенок, обласканный успехом и хранимый небесами, при крепкой деловой хватке, сбивающий с ног своей наглой стеснительностью. Благодаря этому качеству Микис обладал редким талантом общения. Он легко заводил знакомства и старался их поддерживать, раздаривая свои постоянно выходящие альбомы и календари с дарственными надписями. Общаясь, находил все новых и новых спонсоров для издания будущих альбомов, чтобы потом опять дарить их потенциальным клиентам и новым спонсорам.
Как-то, еще в самом начале его карьеры, Самсонова на одном из кинофестивалей представили Петракову. Тот был очень доброжелателен, обменявшись светскими любезностями, в ответ на приглашение Микиса посмотреть картины в мастерской в свою очередь пригласил зайти к себе в офис. На следующий день Самсонов прямиком в этот офис и отправился. Готовился к печати его первый альбом, и один из известнейших художников посоветовал поместить в него отзывы авторитетных людей страны.
Художника любезно приняли, выслушали просьбу, забрали слайды, и уже на следующий день помощник Максима Игнатьевича Петракова сообщил Самсонову, что он может прийти за готовым отзывом. Такая оперативность явно свидетельствовала о том, что Петраков оценил несомненный талант молодого художника и готов его поддерживать. Что и говорить, Петракова, очевидно, покорила незатейливость и прямолинейность поступков пока еще неизвестного художника, без всяких экивоков и полутонов. Пригласили зайти – он и пришел.
Микис испытывал несомненное чувство признательности к Петракову. Внутренне всегда очень робел в его присутствии, чувствуя себя мальчишкой рядом с мудрецом. Юношеский кураж прошел, и он ужасно боялся сказать в присутствии Максима Игнатьевича какую-нибудь глупость. Понятное чувство, если во взрослом состоянии не компенсировал недостаток образования и воспитания, потому что пропустил множество этапов в детстве и юности. Честно говоря, на самосовершенствование времени просто не оставалось. Светские тусовки – такая же тяжелая работа, как и любая другая, если ею заниматься изо дня в день, поддерживая шапочные знакомства, выискивая богатых клиентов.
Поэтому-то серьезные беседы на любые темы Микиса напрягали, и он радовался, когда подобные испытания заканчивались. Не было в нем природного любопытства и интереса к какому-либо творческому продукту, кроме своего собственного. Приятной беседа становилась только тогда, когда речь шла о нем самом.
С Гладьевым Микис почему-то не чувствовал себя неуверенно. Наверное, потому что для обоих беспечное времяпрепровождение без умных разговоров, сдобренное легким флиртом, было любимейшим занятием, так тонизирующим самоощущение.
Поначалу резкие отзывы Святослава о Максиме Игнатьевиче Микиса немного коробили. У него всегда была внутренняя установка – не говорить плохо об именитых людях. Он считал, что если человек нашел в себе силы сделать себе имя, то одно это достойно уважения. Видимо поэтому Микис часто попадал под влияние известных людей. Не всех, но Гладьева он считал мэтром, написавшим лучшие сценарии культовых фильмов, несомненно, умным человеком. В его устах развенчание Петракова звучало очень убедительно, ведь Святослав знал на какие клавиши давить. Он часто повторял:
– Да что ты так лебезишь перед этим павлином? Ты – известный дорогой художник, и всего ты добился сам. У тебя не было никаких подпорок, тебя не подстраховывали ни папа, ни дедушка. Настоящая гордость нации – такие как мы, из провинции, без роду, без племени, сами по себе. Самородки всегда крупнее и ценнее.
В конце концов установка Гладьева сработала, и Микис внутренне начал с ней соглашаться. Разве не правда, что уже давно он – не просто какой-нибудь провинциальный выскочка, а известный художник, даже член какой-то академии. Его именем названа звезда, да и титул князя, как ни иронизируй по этому поводу, не каждому встречному дают. Пожалуй, прав Гладьев: Микис и Петраков сравнялись.
