Чуть распустил на Громе подпруги, каурый никогда не упустит такой оказии пузо набить травой, осмотрелся кругом… туман стал ещё гуще, сизоватые его клубы поднимались уже над пригорком.

«Ну вот и ладно, пока я веши через топь ставить буду, может и туман рассеется, – подумал Иван, – А там ворочусь, Грома заберу, да до деда бегом! Скоро обернусь!»

Лукерья уже стояла на тропе и ждала, когда Иван последует за нею. Он оглядел тропу, страшно всё же, одно дело – девчонка лёгкая, а другое – он, здоровый парняга… А ну как – плавун, как дед сказывал? Уйдёшь вниз, в топь, и «ой» сказать не поспеешь…

– Иди, не бойся, – рассмеялась Лукерья, – Худого не случится!

Вроде как и стыдно стало Ивану, забоялся, а девчонка смеётся… Ступил на тропу, а она и не топкая, сухая да такая торная… Как же он раньше её тут не видел? Догнал он Лукерью, за ней идёт, а сам примечает путь. Где ветку сломит, где поставит припасённую хворостину.

Дед Антип ждал правнука, облокотившись на каменную изгородь, окружавшую его подворье на Смолкином выселке. Никто не ведает, как и когда появилась эта каменная ограда высотою по грудь взрослому человеку, но сколько стоял выселок Смолкин, столько и она стояла… а может ещё и раньше была, как знать! В старые-то годы на выселке этом ушкуйники смолу курили, да потом, говорят, царь их на верфи сманил, а может и сами ушли, кто ж теперь разберёт. Дедов отец ещё дом этот на выселке строил, вот и считай, когда это бывало!

Сложенная из пригнанных друг под друга камней, ограда опоясала справное добротное подворье, расположившееся на большой поляне посреди высокого векового бора. Она была сложена у самой опушки леса, и до двора надо было пройти через небольшой луг, проём для входа был загорожен тяжёлой калиткой морёного дерева, закрывающейся верёвочной петлёй, перекинутой на столб.

– Деда, а откуда взялись эти камни? – спрашивал Ванятка, когда был маленький, – Кто такой забор сложил?

– А кто ж знает, – отвечал дед и поглаживал правнука по голове, – И я был в твоих годах, деда своего про это спрашивал. Как так, у всех плетни под самыми окошками, а у нас вон, у опушки каменный забор. Вот и рассказал мне тогда дедко мой, когда его отец построил на выселке дом, так эта изгородь уже стояла. Может раньше чего тут было, дома людские, кто ж теперь скажет. А калитку дед мой сам делал, да. Так оно ведь и удобно – скотина в лес не уйдёт, выпас немаленький кругом дома, и зверю из леса непросто пробраться.

Вот теперь стоял дед Антип, опершись на старые камни, и глядел на вьющуюся меж деревьев тропу. Где Ванятка запропал, завсегда раненько приезжал, до полудня они сколь дел вместе успевали сделать… а теперь вот чего-то заплутал что ли…. Шумел за изгородью вековой лес, и беспокойно становилось на душе у старого Антипа. Что-то тревожное было и в шуме ветра, игравшем в вершинах сосен, и в перекатах ручья под пригорком, и даже в шелесте травы там, за изгородью.

Нахмурившись, он повернулся и зашагал к дому, видимо понял, что не дождаться ему внука сегодня. Заглянув в окно старого, но добротного и крепкого дома, срубленного «на века», можно было увидеть, как он собрал малую котомку, перепоясал рубаху потёртым кушаком и перекрестившись на образа, задул под ними малую лампадку.

Дед Антип вышел на двор и окликнул серую Дымку, дремавшую в тени амбара и одним глазом наблюдавшую за роющимися в земле перед огородом курами. Собака вскочила, заслышав зов хозяин и тут же подбежала к деду, отряхиваясь и заглядывая в глаза.

– Давай-кось, Дымка, сходим, проверим тропу. Никак стряслось что, запропал наш Ванятка… Сейчас дни-то какие, помнишь? Вот, то-то и оно! Немудрено и запропасть…

Через минуту старый Антип, поправляя котомку на спине, скрылся между стволов сосен, притворив за собой тяжёлую калитку в каменной ограде.

Серой Дымке было уже много лет, по собачьим-то годкам, но нюх она имела не хуже любой молодой собаки, а сообразительность и опыт делали её незаменимой помощницей деда Антипа. Вот и сегодня она учуяла не только беспокойство своего хозяина, но и тревогу, витавшую вокруг. Конечно, она знала, что внутри каменной ограды ни её хозяину, ни самой Дымке не грозит никакое зло… но теперь они вышли наружу, да ещё в такой день… Вот сейчас они идут мимо старой запруды – когда-то здесь была мельница, но старый мельник помер, а сыновей себе не нажил, потому все и стали хлеба́ возить в Кузнецово, на немчинскую мельницу.

Дымка никогда не знала этого мельника, он жил задолго до её короткой собачьей жизни, но сейчас видела, как призванные им «тёмные» до сих пор крутят невидимое мельничное колесо. Если чуть скосить глаза в сторону, тут Дымка недовольно фыркнула, то видны и лица этих «тёмных», измождённые и усталые… Для людей и других живых существ они безобидны, ну, если только не заснуть под вечер на том месте, где крутились невидимые человеческому глазу призрачные жернова. Такой человек рискует, после этого «отдыха» его будет долго мучить головная боль, злость, уныние и нестерпимое желание утопиться в омуте. А всё потому, что «тёмные» выпьют из него столько жизни, на сколько хватит их сил, благо, они невелики…

Но сейчас Дымку беспокоила вовсе не старая призрачная мельница. Она видела, и для этого ей не нужно было как-то особенно присматриваться, что кромка болот окрасилась в какой-то непонятный для собачьего глаза, но от этого не менее тревожный цвет. Зелёные огоньки, те, которые даже человеческий глаз мог различить, уже появлялись над топью, там, где на небольших клочках суши рос ракитник. В его тени и блуждали осторожно эти мутные зеленоватые искры.

– Что, Дымка, где наш Ванятка? – тихо спросил дед Антип, – Ох, вот незадача… как же я позабыл, надо было сегодня самому ехать в Бобровку! Неужто снова… ох, ох…

Дед погладил Дымку по голове и снова завздыхал. Они шли уже у самых Лушкиных болот, и старый Антип то и дело останавливался, чтобы прислушаться и приглядеться. Дымка насторожила чуткие уши и всем своим видом показывала хозяину, что там, впереди, у кромки тягучей болотной жижи, что-то есть. За кустами послышался шорох и бряцанье сбруи, как если бы лошадь ходила там сама по себе, без седока.

Так и оказалось, довольный Гром шастал по краю болота, насколько позволяла длинная вожжа, хрустел тонкими веточками кустарника и замер с листьями во рту, воззрившись на серую Дымку.

– Гром! – воскликнул дед Антип, – А седок твой где? Дымка, глянь, где Ванька наш запропал.

Дымка забегала взад и вперёд, обнюхивая землю, болотную траву и кусты, при этом она тревожно дёргала ушами и поскуливала, поднимая голову и глядя на хозяина по-собачьи беспокойным взглядом. Антип рассматривал следы Грома, который истоптал всё кругом, но всё же меж отпечатков его подков можно было кое-что рассмотреть.

– Едем, Дымка, – сказал Антип, подтягивая Громовы подпруги, – К Семёну и Груне, поспрошаем, когда Ванятка из дому-то уехал…

Дед завздыхал и что-то ещё говорил, и хоть слова были Дымке непонятны, она и сама знала – Ваня попал в беду.

Агриппина с самого утра на ногах, ни минутки не присела. Дел в хозяйстве хватало, а сегодня так и вовсе как назло всё валилось из рук. Вот и горшок разбила, новый, прошлой осенью на ярмарке купила…

Надо ещё в кузню пойти, Семёну отнести обед, сейчас у кузнеца горячая пора. Начался покос, и помня прошлогоднее сырое лето, люди старались как можно быстрее накосить побольше. Ведь сколько в прошлый год пришлось забить скотины только потому, что сена почти и не было – дожди зарядили чуть не с самого Купала и поливали аж до Покрова́.

Вот и Семён, вернувшись со своих лужков, сразу в кузню – кому понадобилось править косу, а кому и новую отрядить. Своей скотины Кочергины много не держали, куда им, на четверых-то, включая старого Антипа, потому и не переживали, что сена может не хватить и придётся скот соломой кормить.

Агриппина с непонятной тревогой глянула за плетень… может Ванюшка пораньше сегодня вернётся от деда. Ведь у того работы немного нынче, да и сам дед Антип ещё в силе, а правнука он любит, работой не терзает. Не надо было сегодня к деду Ваньку посылать, стукнуло беспокойно сердце… Ведь она вчера ещё помнила, какой сегодня день, а с утра и не вспомнила, словно морок какой нашёл!