"Зачем я его отпустила?" – думала Быстрорукая, глядя, как тот удаляется.

Она вложила меч в ножны и посмотрела на Россыпь.

– Пойдём, – сказала она, то ли Россыпи, то ли себе, то ли топтуну. А может быть, плащеносцу. Тот услышал знакомое слово и взмыл, нарезая круги.

В сумке осталось мясо. И сыр. Пожалуй что всё. Повезёт – доедет за четверо суток. Но тут прогнозировать сложно. Топтун – скотина с характером, не захочет – не сдвинешь с места.

И всё же проблема не в этом.

Масло.

У неё был запас, но хватит его ненадолго. Быть может, на половину. Длинной, тёмной дороги. Придётся надеяться, что топтун будет держаться маршрута. И чаще поглядывать в небо. "Проверять, чтобы Россыпь светила слева" – напутствовал герцог.

Ох негодяй… “Зря ты его пощадила” – говорила себе Быстрорукая. Он же не пощадил. Его. Её нареченного. Девушка нахмурилась, вспомнив обезображенные лица разбойников. Так бы висел и Мутный.

Что бы сделал отец? Разорвал бы он путы? "Да, разорвал" – сказала она себе.

И успокоилась.

Словно ответом на все эти мысли что-то блеснуло. И не просто там что-то. Это был силуэт самого удивительного животного – с телом молочного цвета, длинным и гибким, трепещущими крылышками по бокам, легко, словно пёрышко, над равниной проплыл долгоносик.

Он прорезал темноту, словно масло, оставляя светящийся след, в том месте, откуда ушёл. Рисовал узоры – и они появлялись, лёгкие, невесомые, появлялись и таяли – не уносились прочь, а именно таяли, словно порывы ветра их не касались. Как души всех зримых – они ведь тоже не слушают ветра, не слушают притяжения, и летают, куда хотят. Пока не исчезнут.

Долгоносики были редкостью, появлялись они только ночью, и увидеть такое животное считалось удачей. Огромной. Событием, которое знаменует явные перемены к лучшему. И хотя Быстрорукая не верила во всякие там поверья, а сказки про Обиженного считала не просто глупыми – вредными, но всё-таки улыбнулась. Теперь то она найдет. Его. Её нареченного.

Если Междуречье было торговым, Лес Долины – ремесленным, то Прихолмье считалось духовным и религиозным центром.

В этом месте, где Лес словно сползал на равнину, приютились небольшие посёлки самых разных общин, все члены которых назывались братья и сёстры.

Было что-то мистическое у тесного соседства с холмами, за которыми в голубоватой дымке проступали очертания далеких и неприступных гор. Ещё никому на равнине не удалось разглядеть их вершины, ни слабым человеческим зрением, ни в специальные трубы, через которые по ночам смотрели на небо. Казалось, горы уносятся ввысь, высоко-высоко, и у особо впечатлительных захватывало дух, едва они представляли, как подымаются, будто по лестнице, по этим заоблачным склонам. Кто-то тонул в этих мыслях, кого-то приходилось вытаскивать. В противном случае человек оставался в Прихолмье уже навсегда, и становился членом общины.

Именно здесь пустил корни таинственный орден древоведов, члены которого посвятили себя общению с загадочными деревьями зримых душ. Бывшие слухачи, они и сейчас оставались слухачами, орден был своеобразным продолжением гильдии. Точнее, ее обновлением. Её завершением, можно сказать и так. Как утверждали древоведы, в мире видимых душ между животными и деревьями существовала глубокая и таинственная связь, понять которую сложно. Но к тайне можно и приобщиться, даже не понимая – для этого нужно лишь правильно слушать, и делать, что скажут старшие.

Были у ордена и другие селения, в разных частях равнины. Но только в Прихолмье древоведы становились древоведами. Только тут проходили обряды инициации. Здесь, усевшись кружком вокруг могучего дерева и склонив свои головы, они причащались древесным соком, густым, словно мёд, который буквально вымаливали, и, что удивительно – дерево понимало, оно начинало течь, и сока хватало на всех.

Именно отсюда древоведы направляли миссии во все концы человеческого мира, в том числе и в далекий Озёрный Край. Там тоже общались с деревьями, но делали это несколько по-иному и потому неправильно. "Не древоцентрично", как объясняли в ордене.

Бывало, миссии не возвращались, тогда древоведы ворчали. "Братья ушли" – говорили они, так, будто братья покинули мир. Хотя те сидели в селении какого-нибудь Приморья, Большого, Малого, и их окружали заботой. Считалось, что древоведы общаются с тайными силами, которые жили в деревьях, а потому способны прорицать. Вера в прорицателей неистребима, поэтому во все времена и во всех локациях нашего бесконечного многообразия их окружают заботой.

Здесь же, со стороны Междуречья, расположились и селения гильдии стражей.

Гильдии стражей… Пожалуй, самой известной и самой влиятельной. И в то же время самой противоречивой.

Стражей не любили за многое. В Заводье, Долине, Междуречье, в тесных междусобойчиках или во время путешествий их порицали открыто, ругали шёпотом, обзывали самыми нелестными словами. Высокомерные, жадные, чёрствые – такими считал их народ. Но авторитет не оспаривал. Ведь они выполняли важную и в общем-то необходимую роль – поддерживали общность различных частей равнины, заботились, чтобы всё было так, как и раньше, чтобы никто никого не щемил, ну, кроме, возможно, самой этой гильдии. Стражи стояли на страже традиций. А значит, благополучия, потому что именно изменения обычно и становились началом конфликтов.

Даже гильдия воинов считалась чем-то вроде приложения, инструмента в руках самой высокомерной, но и самой влиятельной гильдии. Или, может быть, так – самой влиятельной, потому и самой высокомерной.

И уже на другом конце Прихолмья находился тот самый поселок, в который направился Бесполезный. Бурная речка рассекала его пополам, что днём на холмах, что ночью в Лесу.

Община гильдии искателей – так называли себя эти люди. Те, что верили в опыт и поклонялись исканиям.

Найти общину было несложно – надо было идти и идти до конца. В разных направлениях тянулись дороги Прихолмья, но все замыкались в общине.

Прямо перед поселком кто-то поставил табличку: "конец пути". И жирную жирную точку. Бесполезный читать не умел, а то бы он оценил. Хотя, возможно, и нет. Чтобы понять два этих слова, недостаточно было здесь побывать, здесь надо было пожить.

Привязав прыгуна, которого нанял в Долине, Бесполезный пошёл в посёлок. "Дельный – кто-то вроде старейшины"– говорил Терпеливый. "Ну, хорошо, – думал парень, – меньше придется искать". В тех селениях, где он бывал, дом старейшины находился в центре, и походил на добротный особнячок. Всё потому, что старейшина был богатым зажиточным селянином, чьи предки жили в посёлке давно, почти что с самого основания, а, значит, селились в центре.

Ан нет, здесь всё было иначе – идти пришлось долго, почти в самый край, да и домик был маленький, неказистый, и даже как будто заброшенный. "Это Прихолмье, сынок, – вздыхал Терпеливый, бывало, – необычное место, не "в", а "за" этим миром".

Бесполезный хотел постучать, молоточком. И начал искать. Молоточек обычно висел перед входом, справа, а, может быть, слева, бывало висел перед дверью. "Обычно" – значит "всегда".

Но молоточка он не нашёл. Зато где-то слева торчала кнопка, такая же, как на некоторых клавишных инструментах.

"Это Прихолмье, сынок”, – сказал себе Бесполезный и стал нажимать.

Раз, другой.

Что-то сказали. Весьма неразборчиво. Но он особо не разбирался. Парень устал, так устал, что вошёл бы, наверное, в баню. Даже не став раздеваться.

Разувшись в крошечном коридорчике, Бесполезный открыл шелестящие шторки и оказался в комнате, просторной, и, как казалось, единственной.

Здесь всё было просто, и как-то не по-домашнему. В самом центре, занимая значительную часть помещения, стоял массивный грубо струганный стол. В конце этого стола на точно таком же стуле сидел человек с испещрённым оспинами лицом и неухоженной седой шевелюрой. Старик листал книгу и делал пометки, а может, подчёркивал текст. Справа шумели часы, слева висела доска, заполненная разными знаками (возможно, буквами, думал парень, только записанными безобразно. А может, так надо – сам он писать не умел). Сбоку кровать. В единственном помещении дома стояла кровать.