без сопротивления гарантирую…
В гостиной Юли не оказалось. В спальне тоже. Алексей заглянул на
кухню. Там на столе лежала книга с выглядывающим из нее карандашом.
«Жизнь взаймы» — прочитал Алексей на потертой обложке и перевернул ее. На белой поверхности крупными буквами было написано: «Прости. Забудь. Прощай!»
Леша положил книгу и растерянно прошел в ванную. Юлькиной кос-метики и мелочей, расставленных по зеркальной полочке, не было. Спортив-136
ной сумки, которая лежала все время за креслом в спальне, он тоже не нашел.
Только сильно пахло духами.
Юля открыла глаза. Крепко Ломоть ее ударил, гад. А может, наоборот, помочь хотел, чтобы не мучалась, когда засыпать начнут. Кто знает? Даже в
такой момент в силу привычки ей трудно было думать о людях плохо. Она не
хотела умирать, но знала, что в этот раз ей от бандитов не уйти.
«Сама говорила: любовь жертвенна, — подумала Юля. — Значит, и
правда люблю. А с этим и умирать легче».
Выдавив широким веером воду из глинистой колеи, джип остановился.
Фары другой машины, стоящей у самого края поляны, мигнули два раза.
— Могилко-копатели уже здесь! Плохая примета — возвращаться, слышь, деваха? — сказал, смеясь, Ломоть. — А говорят: суеверия! Вот и не верь после
этого! Что-то братки не торопятся. Нам самим, что ли, ее тащить через такую
грязь? Слышь, Сеня! Купла сказал: свинца ей добавить, с гарантией, чтобы не
вылезла в этот раз. Живучая! Все бабы живучие.
Он, матерясь на чем свет стоит, вылез, щурясь под дождем, и, уже не
избегая луж, а ступая куда придется, обошел машину. Открыл багажник и позвал напарника:
— Давай, Сеня! Взяли!
Пройдя несколько десятков шагов в свете фар, они сбросили свою
ношу у свеженасыпанного холма. Прикрывая глаза от слепящих лучей, Ломоть
сказал: — Принимайте клиента. Теперь ваша очередь.
Две вспышки. Два выстрела. Два эха взлетели вверх и, разбежавшись
друг от друга в разные стороны, потерялись навсегда в густой листве.
За окном природа играла свою любимую мелодию летнего дождя. За-езженная миллионами лет пластинка шипела падающими на землю струями.
Очищающая грусть наполняет человека в такие минуты. Щедрый дар
небес. В воде и водке на какое-то время охотно растворяются и горе, и радость, эти человеческие эмоции, неразделимые с жизнью, а вернее сказать, ей экви-валентные. Все течет, все изменяется. Только любовь остается…
Алексей стоял у окна. Тяжелые капли уныло скользили по стеклу вниз, и казалось, что природа тоже плачет.
137
сверчок
Дедушке Петру Андреевичу
Про любого встретившегося или уже знакомого ему человека дедушка
всегда говорил:
— Какой хороший человек!
У него все были хорошие.
Жили мы в старом бараке, который почему-то официально назывался
финским домом.
Удобства во дворе. Побеленная белилами с синькой печка. Скрипучие
деревянные полы.
К зиме нужно было заготавливать дрова, а летом бесконечно наполнять водой
бочки для поливки огорода, таская от колонки на окраине городка тяжелые ведра…
Почему-то сейчас, когда имею «больше, чем заслуживаю» и ничего не
надо делать, если сам не захочу, так тянет в прошлое…
У нас в доме, где-то за печкой, жил сверчок.
Делал он это с большим удовольствием. Всех, кроме дедушки, его
громкое присутствие раздражало. Брат и я не раз безуспешно пытались найти
непрошенного жильца, но тот умело избегал встречи с такими «поклонниками»
его таланта, как мы. Однажды я наконец увидел сверчка на стене, застывшего в
пятне света, как артист на сцене. Он играл, дед, сидя неподалеку на скамеечке, читал газету. Заметив меня, вооруженного свернутым в трубочку журналом, он
привстал, сделал движение рукой, и сверчок медленно, как бы неохотно, сбежал вниз и исчез в щели пола.
— Зачем, дедуля? Я бы его сейчас…
— Пусть живет, — ответил дедушка. — Его век и без того короткий.
Так он относился ко всему живому, считая, что любая Божья тварь за-служивает к себе справедливого отношения. Потому что она пришла в этот мир
так же, как и мы. И чем мы лучше? Зачем зря обижать, тем более неразумное?
В день, когда дедушка умер, сверчок замолчал…
138
три МАШи и… ни одного Медведя
Из серии «Журавлевы»
Пока есть такие Журавлевы, сохраняется и дух России, в котором от-рицательное временно, а доброе — вечно!
Торопливо спешащая куда-то, похожая на сердитую торговку туча ро-няла на поселок из своего подола редкие и крупные, как клюква, капли дождя.
Ветер раздувал полы серой юбки и шаловливым щенком безжалостно лохма-тил ее края. И все же это была мирная конференция природы: громы и молнии
небесные силы не метали. Очень скоро тучка исчезла, как Чеширский кот, и, казалось, ниоткуда появилась улыбка радуги.
Под навесом из хорошо подогнанных друг к другу оструганных бревен вели пропахший крепким табачным дымом мужской разговор Степан и дед
Алексей. — Мне Анька сказала, но я не поверил сначала. Потом сам смотрю…
Точно! Округлилась твоя Мария. Думаю, надо спросить. Как это Степка столько
лет ждал, а тут… в десятку.
— Чего болтаешь, — огрызнулся Степан. — У нас полдеревни снайперов.
Вон… Светушенки. Каждый год новый.
— Так, да не так, — возразил дед. — Они и рады бы мимо стрельнуть, да не получается. Молодые! Им хоть узлом завяжи! А твое ружьишко долго на
стене висело, оттого и удивляюсь.
— Хватит, — оборвал его Степан. — Я и сам теперь вижу. Почему только
последним? Сказала, главное: «Гони в город за детской коляской. Обязательно
нашей, отечественной. Потом все объясню». Еще бы по радио или из прессы
об этом узнал!
— Врут нам, конечно, средства массовой информации много, но не всегда, — вставил дед. — Тут недавно передачу о китайской медицине слышал. Оказывается, что за ухо где ни схватишься — везде польза. Я сразу подумал: вот почему Колька у вас такой здоровый вырос. Теперь понятно. Вы его с Марьей до
седьмого класса за уши таскали. Подтверждается научный факт! Да и мимо нас
батяня не прошел ни разу, чтобы не вертануть, и… посмотри, что получилось!
Так они проговорили еще недолго о разном. Потом помолчали, пожали
друг другу руки, и Степан заторопился в город выполнять поручение жены.
Придя домой, дед Алексей поделился новостью со своей половиной.
Предупреждать ее никому ничего не рассказывать было так же бессмысленно, как просить траву не расти, а ветер не дуть. Любая тайна отражалась от
бабы Ани, как солнечный луч от зеркала, отскакивала от нее стремительной
139
элементарной частицей и с быстротой, нарушающей все законы мироздания, достигала ушей местных жительниц.
Начинала она обычно издалека, но постепенно и уверенно доводила слу-шателя до затейливо спрятанной за намеками новости, которая была для нее как
положенное на ладонь свежесваренное яйцо — слишком горячо, чтобы удержать.
— Баб Ань, чего нового слышно? — окликнули старуху скучающие на лавке у магазина женщины, обрадованные появлением ходячей местной газеты.
Они ждали вечно запаздывающую продавщицу.
— Какие у нас новости! Стареем!
— А твой дед Алексей, вон, совсем не меняется!
— Да как он состарится, когда у него башка из холодильника не выла-зит? Сегодня вот, правда, меньше. Степку надо поддерживать!
— А чего у Степки-то, — заинтересовались бабы.
— Я и так много сказала, — замахала руками баба Аня, порываясь уйти, но с
места не стронулась, а только наблюдала, как женщины, стряхивая шелуху семечек
с подолов, повскакивали с лавки и подошли поближе. Можно было начинать.
— Ой, Степка! Рассеянный такой стал. Хотя… любой бы на его месте…
— Чего, баба Ань? Не томи!
Старуха ледоколом прошла сквозь уважительно расступающуюся перед ней толпу женщин и села на лавку. Кольцо тут же сомкнулось вокруг нее, как рожь в песне о коробейниках. Ради такого момента стоило жить!
