Теперь же, придя домой, опорожнив сумки и разделив все на несколько кучек, я ощущаю сильнейшее желание от всего этого избавиться. Но не раздать бедным — ничего подобного! — а просто подарить это все друзьям. «Я все это не заслужила, — говорю я себе, сминая окурок, — хотя почему — не знаю».

Я начинаю негодовать из-за того, что данное мероприятие повергло меня в подобное уныние. Мне стало так хорошо с тех пор, как я прошла курс реабилитации, будто то, что было до «Пледжс», происходило вовсе не со мной, а с другим человеком. И эта усталость — всего лишь отголоски моей прежней жизни, из-за которой мне больше ни в коем случае не следует переживать. Но в душе я понимаю, что расстроилась не из-за вечеринки: просто прошло уже больше месяца с того момента, как мы с Адамом болтали по телефону в Нью-Йорке, после чего он ни разу так и не позвонил.

Телефон снова трезвонит. Сверившись с определителем и убедившись, что это не Адам, я возвращаюсь на кушетку, где меня дожидаются сигареты. «Нельзя изолироваться от людей», — думаю я, решив все же проверить оставленные сообщения. В центре нас предупреждали по этому поводу и говорили, что если вдруг захочется побыть в одиночестве, то надо тут же совершить «обратный поступок» — выбраться в свет. Но у меня нет настроения это делать.

Я выслушиваю сообщение от Тима — ему понравилась моя новая статья, — потом кто-то пару раз положил трубку, затем Стефани осведомилась, не хочу ли я пойти с ней на какую-то экранизацию, а после нее звонила Рэчел, которая желала знать, почему я не появляюсь уже несколько дней. «Какого черта говорить, что он одержим мной, чтобы потом не звонить?» — думаю я.

Я включаю компьютер, чтобы просмотреть почту, на которую еще не успела ответить, и натыкаюсь на письмо от Шарлотты (девочки-топ), к которому прикреплены ее литературные изыски. Я открываю первый документ, решив, что, прочитав ее жалкие писательские потуги, почувствую собственное превосходство.

И тут происходит нечто поразительное: я буквально не могу оторваться от текста. Первый прикрепленный файл представлял собой эссе, где она описала знакомство с одним фотографом, специализировавшимся на обнаженке, которого она сначала попросила сделать несколько ее фотографий, потом стушевалась, но в конце концов он дал ей какие-то наркотики, и она перестала стесняться. Это настолько точно передает тот конфликт, который постоянно раздирал меня — я ведь горжусь своим телом и в то же время стыжусь этой гордости. Это довольно забавное, искреннее и ни на что не похожее описание, тем более если учесть, что представлено оно восемнадцатилетней девушкой, — которая ровно на столько и выглядит — что я буквально шокирована. «Черт с ней», — думаю я, пожалев о том, что начала с прочтения именно этого письма.

Тут снова трещит телефон, и у меня буквально сердце выскакивает из груди. Звонок по частной линии, но я все-таки заставлю себя сделать «обратное действие» и ответить на него.

— Ал-ло, — мелодичным и, к своему потрясению, совершенно спокойным тоном произношу я в трубку.

— Тусовщица? — Я сразу же узнаю голос, но притворяюсь, что не помню, кому он принадлежит.

— Да?

— Джереми Бэрренбом. Чем занимаешься? Почему не разносишь этот город?

И мне тут же становится неловко за то, что меня застали дома в четверг вечером.

— Как раз собиралась уходить, — отвечаю я, взглянув на часы. Семь тридцать. Звучит довольно убедительно.

— Класс. Куда? Может, и меня с собой возьмешь?

Мгновенная паника, и тут же следует ответ:

— К друзьям. На закрытую вечеринку. Извини.

— Класс, — говорит он. — А как насчет завтра? В «Нобу» в Малибу?

Я никогда не любила рыбу, в особенности сырую, что для Лос-Анджелеса — сущая аномалия. Но больше всего мне не хочется идти куда-то с Джереми Бэрренбомом и оправдывать свой имидж «отпетой девчонки», когда в действительности таковой уже не являюсь. И потом, как я вывернусь? Попрошу официантку открыть бутылку яблочного сидра «Мартинелли» под видом шампанского?

Я перевожу дыхание.

— Знаешь, Джереми, я должна была еще тогда тебе сказать…

— Ах, да, я прочел эту чушь в «Пейдж Сикс» про то, что ты лесбиянка. Неужели ты думаешь, что я на это купился?

Я с трудом подавляю желание бросить трубку.

— Нет-нет, я — гетеро. Просто у меня есть парень.

Небольшая пауза, после которой он отвечает:

— Слушай, какая разница? У меня тоже есть девушка.

«О господи, неудивительно, что он получает такую невероятную прибыль от своих фильмов, — думаю я. — Настырный ублюдок».

— Понимаешь, просто я хочу встречаться только с ним, — говорю я. И, представив себе Адама, я на какой-то момент убеждаю себя, что мы действительно «встречаемся».

— О’кей, о’кей. — Судя по голосу, он нисколько не обескуражен. — Оставить мой номер? А вдруг у тебя с ним не получится?

— Конечно, — отвечаю я, понимая, что веду себя как тряпка. Он диктует какие-то свои телефоны — домашний, рабочий, сотовый и в Палм-Спрингс — а я притворяюсь, будто записываю, хотя просто лежу на спине без движения. Потом говорю: — «Я тебе позвоню», и тут же понимаю, что сказала глупость, но эта фраза машинально слетает у меня с губ, потому что мне не терпится поскорее положить трубку. Он прощается, и я не более секунды сижу с трубкой в руках, когда она снова начинает звонить. На определителе высвечивается 212. Вдруг это редактор из «Чэт», который хочет закрыть мою колонку? Надо ответить.

— Алло. — Интонация моего голоса меняется с мелодичной на омерзительно бодрую.

— Солнышко, это Надин. Какого черта вы торчите дома?

О господи, Надин, судя по всему, до сих пор пребывает под ложным впечатлением, что каждую свободную минуту своего времени я провожу на первоклассных вечеринках, и, справедливости ради, я не сделала ничего, чтобы ее в этом переубедить.

— Просто забежала на минутку, — с трудом придумываю я оправдание. — Надо было сумочку сменить.

— Ах да, разумеется. — Я же знала, что эта отговорка сработает: люди вроде Надин часто меняют свои сумочки, я же могу месяцами, а порой годами ходить с одной. — Куда собираетесь?

— Друзья пригласили на закрытую вечеринку. — Я уже сама начинаю в это верить. — Один кинопродюсер. — Если спросит, скажу, что это Джереми Бэрренбом.

— Великолепно! А у меня для вас еще более чудесные новости! Вами интересовались от Райана Дюрана. Он, видимо, прочел вашу колонку и теперь хочет встретиться.

Я слышала, что такое бывает. Говорят, что, когда Том Круз просмотрел первый фильм, в котором снялась Николь Кидман — «Мертвый омут», — он позвонил ее агенту и назначил ей свидание. Но меня все равно повергает в шок, когда люди взирают на жизнь так, будто это каталог «Поттери Барн^[48]» или меню из «Пинк Дот^[49]», и вот так запросто заказывают себе людей — неважно, что они обладают всемирной славой и любовью.

Райан Дюран — уважаемая кинозвезда, который прославился еще в восьмидесятые, будучи подростком. Каким-то образом он смог избежать звездной болезни; в прессе его всегда выставляли как человека с мятущейся душой и дамского угодника, поэтому, разумеется, сколько я себя помню, я была от него без ума. Помнится, я прочитала в «Премьере», что единственное его желание — это бегать вместе со своей собакой по пляжу близ Зумы, после чего фантазировала, что буду дожидаться его в нашем доме в Малибу после очередной пробежки. И я только спрашиваю:

— Что?

— Его менеджер сказал так: «Она показалась ему очень сексуальной. Можно, он ей позвонит?» — Я ответила, что может быть, но сначала мне придется обсудить это с вами.

После этих слов внутри меня закипает серьезная борьба: с одной стороны, мне все это безразлично, но та юная девушка, которая еще живет во мне, в полнейшем восторге.

— И что мне ему сказать?

— Соглашайтесь! Это же дивная реклама для колонки!

Меня слегка озадачивает реакция Надин, хотя удивляться не следует. Неужели я могла подумать, что она вдруг перерастет в высокодуховную особу и будет говорить со мной о чем-то, кроме рекламы?