— Мы подыскали для вас местный реабилитационный центр, — говорит он. — Почему бы вам не позвать отца?

— Ох, — отвечаю я, более встревоженная упоминанием об отце, чем мыслью о реабилитационном центре. — Отец совершенно меня не понимает. Когда он рядом, мне не по себе. Он постоянно заставляет меня испытывать неловкость и чувство вины, вечно критикует, попрекает деньгами и…

— Но, кроме прочего, он вас очень сильно любит, — говорит доктор Рэнд. — Вы никогда не задумывались над тем, что все его слова и поступки продиктованы лишь желанием, чтобы у вас все было хорошо? — Я молчу. — Попробуйте, — продолжает доктор Рэнд, — представить себе кинотеатр: одну из этих махин, в которых проводят показ десяти разных фильмов одновременно. А теперь представьте, что вы и ваш отец заходите туда вместе. Но вы направляетесь в один зал, а отец — в другой. Уходите вы в одно и то же время. И случается так, тот фильм, который смотрели вы, вам ужасно не понравился, а вот отцу его фильм — наоборот. Вы не понимаете, как такое возможно, ведь думали, что он сидит в том же зале и смотрит ту же дребедень, что и вы. Почему бы вам не взглянуть на ваши отношения с отцом под таким углом: как будто вы — два человека, которые зашли в один кинотеатр, но видели совершенно разные фильмы?

Может, мой одуревший от наркотиков мозг был просто уже не в состоянии соображать, либо я слишком устала, чтобы продолжать эту борьбу, но что-то в этой нелепой аналогии с кинотеатром, проведенной доктором Рэндом, меня зацепило. Я вдруг начинаю понимать, что отец совсем не такой ужасный, скорее он просто не знает, как вести себя со мной. По лицу доктора Рэнда скользнула еле заметная улыбка.

— Ваш отец готов заплатить за курс реабилитации, — продолжает доктор Рэнд. — И, перебрав несколько вариантов, он решил, что наиболее всего вам подошел бы «Пледжс».

Этим-то он меня и купил. Все знают, что «Пледжс» — лучший из всех реабилитационных центров. И каждый, кто хоть раз читал «Эбсолютли фэбьюлос» или любой другой еженедельный журнал, знает, что многие знаменитости лечились там от наркозависимости. Я видела фотографии местных многочисленных бассейнов, тренажерных залов и даже конюшен. «Скорее всего, — думаю я, — там можно будет отлично провести время, пока меня будут учить, как бросить коку».

В палату заходит улыбающийся папа, и меня вдруг захлестывает волна невероятной благодарности родителям, ведь они прилетели сюда и по-прежнему меня любят, несмотря на то, что я такая дрянь.

Мама, молчавшая, казалось дольше, чем всю предыдущую жизнь, спрашивает:

— Тебе помочь чем-нибудь? Кошек я могу забрать к себе, пока ты снова не встанешь на ноги.

Я представляю себе свою квартиру, груды одежды и разбрызганную повсюду серую краску. И киваю.

— Дома у меня кошмар.

Мама тоже кивает и говорит:

— Когда все закончится, может, вернешься домой? — Мама вечно об этом долдонит. Она, наверное, сойдет с ума от радости, если я, как и раньше, буду жить в своей старой спальне. Но в данный момент меня это не раздражает; я рада, что она по-прежнему хочет, чтобы я была рядом, хотя у меня нет ни малейшего намерения перебираться обратно на север.

— Из-за денег пока не беспокойся, просто постарайся как можно быстрее поправиться, — добавляет папа.

Потом они оба наклоняются и обнимают меня. А доктор Рональд Рэнд — я вас не разыгрываю! — обхватив одной рукой маму, а второй — отца, прижимается к нам лицом, будто все мы — одна большая дружная семья.

Глава 13

Когда мы подъезжаем к «Пледжс», я поражаюсь, какую фантастическую работу проделали сотрудники реабилитационного центра, чтобы придать ему обыденный и даже несколько деревенский вид. Это заведение, с обшарпанной гостиной, двориком для курящих, загаженным переполненными пепельницами, грустным «лечебным» кабинетом и раздолбанной баскетбольной сеткой, больше походит на лагерь в Йосемите, в котором мне как-то довелось побывать и после которого прошло еще двадцать лет всевозможных передряг, — чем на лечебницу для звезд. Мне нравится, что здесь нет и намека на роскошь. Я бы не выдержала, если бы это походило на шикарный круизный лайнер, где у бассейна возлежат компании звезд с великолепными телами.

В холл вприпрыжку входит улыбчивый мужчина лет сорока с чем-то и представляется Томми, добавив, что он будет моим консультантом. Интересно, кто их назначает и по какому принципу? Может, какой-нибудь регистратор-знаток, просмотрев мои данные, думает: «Гм… журналистка, проблемы с кокаином, много курит… может, Томми?» Что-то в его внешности заставляет меня испытать мгновенное облегчение, поэтому можно считать, что он мне понравился, хотя меня немного начинает воротить от его жизнерадостности.

— Вы здесь уже когда-нибудь были? — спрашивает он меня в тот момент, когда я отрываю окровавленный заусенец, который теребила с начала осмотра больницы.

— Здесь? — переспрашиваю я. И, осмотревшись, добавляю: — Вы имеете в виду в этой комнате?

Томми разражается диким гоготом.

— Ах, как же я люблю новичков, — говорит он. То, как он смотрит, напоминает мне одну сумасшедшую, проповедовавшую здоровый образ жизни в больницах.

Тут в комнату заходят несколько весьма потрепанного вида типов: мексиканец в футболке с надписью «Вам не нужно починить водопровод?» и нервный лысый мужик, которому самое место было бы сидеть где-нибудь на автобусной остановке с бутылкой в коричневом бумажном пакете в руке.

— Джоэл, Стэн, познакомьтесь с Амелией, — орет Томми. «Джоэл» он произносит с сильным придыханием, как «Хоэл».

Стэн подходит ко мне шаркающей походкой, не отрывая глаз от пола, а Джоэл сверлит взглядом, в котором скользит похотливая ухмылочка. И хотя я в ужасе от своих товарищей по несчастью, я понимаю, что мне не мешало бы с ними подружиться, поэтому улыбаюсь и протягиваю Джоэлу руку. Стэн продолжает смотреть в пол, вытянув руки по швам, к нему я не подхожу.

— Добро пожаловать, — говорит Джоэл, игнорируя мою руку, а вместо этого обхватывает и так крепко прижимает к себе, что исходящая от него вонь, видимо, навсегда теперь въестся в мои ноздри. Я уверена, что Томми сейчас оттащит от меня этого отвратного типа и скажет ему, чтобы он перестал домогаться женщин. Но, взглянув на него, я вижу на его лице лишь милую улыбку, будто мы с Джоэлом — очаровательнейшая пара из всех, которые он когда-либо видел.

Пока я пытаюсь вырваться из объятий Джоэла, Томми продолжает мне улыбаться.

— Ох, Амелия, — говорит он. — Совсем скоро вы научитесь принимать любовь.

Я злобно смотрю на Томми, но он либо ослеп, либо невменяем, потому что широченная улыбка с его лица не исчезает. Мама осматривается с таким видом, будто сейчас к ней может кто-нибудь подскочить и вырвать у нее сумочку, и в данном случае я вполне понимаю ее страх.

— Итак, Томми, — говорит она голосом, в котором слышится крайняя степень беспокойства. — Нам нужно в аэропорт, а то мы опоздаем на самолет.

— Да-да, — отвечает Томми, переводя взгляд с меня на маму. — Она здесь в надежных руках, не переживайте. — И бросает взгляд на часы. — Группа начинается через пять минут, так что попрощайтесь, и я провожу Амелию. Вещи свои она распакует попозже.

Мама меня обнимает, папа стоит со слезами на глазах, но я сейчас совершенно не в состоянии разделить их эмоции, потому что у меня слишком много вопросов. Какая группа? Это ведь такое абстрактное понятие. Мне хочется немедленно прочесть Томми лекцию о том, что он ни словом не упомянул, чем конкретно мне сейчас придется заняться, и что следует быть более осторожным в выборе слов, чтобы не привести человека в ужас. Но теперь уже папа заключает меня в объятия, и я упускаю возможность что-либо сказать.

— Пока, Амелия, — говорит мама. — Будь умницей. — Обнимая ее, я чувствую, как она дрожит. Мне в голову вдруг приходит мысль, что должно быть ужасно — девять месяцев носить ребенка в своем чреве, потом растить, преодолевая бесконечные трудности, и все ради того, чтобы в итоге привезти свое чадо в какой-то обшарпанный реабилитационный центр, где ему придется близко общаться с такими ребятами, как Джоэл и Стэн. И в следующую же долю секунды я чувствую, что вот-вот разревусь от стыда и раскаяния. Но я делаю шаг назад и выпрямляюсь.