— Два тридцать ночи, — произносит парень после потока каких-то совершенно неразборчивых слов, и, взглянув мимо него, я вижу, что меня вовсю рассматривают еще несколько мексиканцев, как какую-нибудь диковину. И вдруг я совершенно отчетливо вспоминаю, что дорожку, которую мне оставил Саймон, я вдохнула примерно в десять часов, и получается, что с того момента прошло достаточно много времени, и это плохо. Я совершенно четко осознаю, что лучше всего мне сейчас пойти домой, но также понимаю, что шевелиться мне сейчас нельзя ни в коем случае.

— Я в порядке, — умудряюсь я выдавить из себя и снова ложусь, только на этот раз подальше от своей блевотины. Мне просто хочется немного вздремнуть.

Глава 12

Я часто слышала о том, что, когда люди приходят в себя, они не понимают, где находятся, но в тот момент, когда я открыла глаза, я сразу же, еще прежде, чем успела опустить взгляд и увидеть свое жуткое одеяние и стерильную обстановку, поняла, что нахожусь в больнице. Можете назвать это антиамнезией, потому что я имела несчастье отчетливо вспомнить, как нюхала сделанную Саймоном дорожку, как меня потом парализовало, как я узнала, что это спешл-кей, и как я решила вздремнуть у мусорного бака на парковочной стоянке «Барниз Бинери». Мне хочется, чтобы у меня появился хоть какой-то стимул выскочить из постели и потребовать у кого-нибудь разъяснений по поводу моего местонахождения, но мне просто неохота. Потому что кое-что в этом кошмарном стечении обстоятельств предстает до ужаса само собой разумеющимся.

Меня охватывает разочарование. Почему, ну почему комбинация коки, эмбиена, алкоголя и спешл-кей не сговорились меня прикончить? Почему я не один из тех счастливчиков, которые оказались жертвой несчастного случая и не остались в памяти людей как «самоубийцы», зато в один момент избавились разом от всех своих проблем? Я понимаю, что эти мысли должны повергать в невероятную тоску, и мне даже хочется поплакать, но мне почему-то кажется, что это тоже не стоит моих усилий.

А потом на смену резкому возбуждению приходит столь же неожиданное утомление. У меня такое чувство, будто я допоздна смотрела фильм, и мне очень хотелось узнать, чем он закончится, но я не смогла перебороть усталость и уснула, хотя прекрасно понимала, что так этого и не узнаю.

* * *

Позже в тот день ко мне приходили отец с матерью и еще один человек, который представился доктором Рональдом Рэндом. К этому времени я не только полностью пришла в себя, но даже уже слонялась по палате. Кроме того, мне успели вкратце изложить, что произошло, и эти новости равно оказались неутешительными. А именно: после того, как я полностью отключилась возле мусорных баков, один из служащих автостоянки позвонил в «скорую», за мной приехали и отвезли меня в «Кедры», где хранится моя медицинская карта, которую ведет мой гинеколог. Когда маме позвонили и сказали, что у ее девочки передоз, она связалась с отцом и с этим сморщенным коротышкой доктором и привезла их обоих из Сан-Франциско, чтобы спасать меня.

— Мама, пожалуйста, мы можем поговорить с тобой наедине? — спрашиваю я, как только эта троица появляется в палате. Я буквально сражена этим триумвиратом, у меня такое чувство, будто они все вместе сейчас ринутся в атаку, поэтому я снова бросаюсь на постель и натягиваю на себя покрывало. Мама нервничает больше, чем обычно, она смотрит на меня недоверчиво, будто пытается примириться с той мыслью, что ее дочь — одна из тех девушек, у которых случился «передоз». Она бросает взгляд сначала на отца, потом — на доктора Рэнда и говорит:

— Рональд пусть останется.

Папа выходит из палаты, и я сажусь в постели. Доктор Рэнд прочищает глотку:

— Почему я не объяснил, зачем я здесь? — спрашивает он, кивая. — Просто обычно моя работа связана с помощью родителям, чьи дети вступили в какие-нибудь религиозные секты или культы.

— Вы депрограммер? — спрашиваю я. Встречалась я как-то на вечеринке с одним парнем, который рассказал мне, как родители отправили его к подобному типу после того, как он решил для себя, что больше не желает быть саентологом.

— Вообще-то я психолог, специализирующийся на проблемах поведения, — отвечает доктор Рональд Рэнд, — но мне удалось добиться немалых успехов на поприще возвращения детей в лоно семьи.

— Но я не состою ни в какой секте, — говорю я. — И никогда не состояла. У меня просто была неважная ночь, потому что я переборщила с наркотиками.

Я не могу смотреть на маму, когда произношу слово «наркотики», хотя прекрасно понимаю, что она обо всем знает. Несколько лет назад мы с родителями целый месяц были в Париже. За это время я умудрилась, причем довольно легко, просочиться в самые низы тамошнего общества. Коки там было достаточно. И хотя я регулярно возвращалась домой после вечеринок в тот самый час, когда мои мама и отчим выходили осматривать достопримечательности, тем не менее они догадывались, чем я занимаюсь. Но мы, не договариваясь, выработали нечто вроде политики «не задавать лишних вопросов».

У доктора Рэнда невероятно взбудораженный вид. Как же! Ему удалось выудить из меня слово «наркотики».

— Наркотики! — радостно взвизгивает он. — Конечно, наркотики! — И бросает на маму такой взгляд, будто она должна как минимум вручить ему медаль, потом снова переводит его на меня. — То есть вам нужно постоянно дуть?

— Дуть? — спрашиваю я. Кто он такой, черт побери, этот доктор Рональд Рэнд, и какого черта мать притащила именно этого человека, чтобы он поговорил со мной о наркотиках? — Вы имеете в виду делать дорожки?

— Ну, дуть, делать дорожки, нюхать порошок, — говорит он нарочито небрежным тоном.

— Послушайте, — отвечаю я, опустив взгляд. — Мне нравится нюхать коку, очень нравится. — Я слышу, как мама тяжело вздохнула. Когда-то давно она рассказывала мне, как ее знакомый однажды зачем-то дал ей коки, после чего она всю ночь пылесосила в доме ковры, чтобы избавиться от запаха. Но как только слова откровения вылетают из моей глотки, я чувствую странное облегчение. — Но все равно то, что произошло прошлой ночью — чистая случайность. Я думала, мне дали коку, а это оказалось что-то другое.

Доктор Рэнд сочувственно кивает, и впервые за все время, что он находится в поле моего зрения, я начинаю проникаться к нему симпатией. Он присаживается на мою койку и с нежностью смотрит на меня.

— Вы хотите перестать нюхать коку? — спрашивает доктор Рэнд.

Я понимаю, что он имеет в виду, хочу ли я завязать, но этот гомик просто не в состоянии называть вещи своими именами. Еще со школы я помню парочку ребят, которых отправили на реабилитацию, после того как застукали за раскуриванием травки во время футбольного матча. И потом, мне не раз приходилось встречаться с людьми, посещавшими различные анонимные общества, хотя до сих пор не могу понять, чем там занимались эти ребята. Вероятно, ходили по театрам или посещали кружок кройки и шитья, или делали еще что-нибудь «правильное» вместо того, чтобы жить как все «нормальные» люди. Но лично я с трудом вижу себя в подобной роли.

— Я даже представить не могу, как бы развлекалась в трезвом виде, — говорю я.

— Полагаю, при желании вы нашли бы чем заняться, — продолжает доктор Рэнд. Я смотрю на маму, и она кивает.

— Зачем мне что-то искать, когда меня вполне все устраивает, — отвечаю я, откидываясь на подушки.

— Амелия, — произносит доктор Рэнд уже твердым голосом. — При всем моем уважении мне кажется, что такой образ жизни приносит только вред.

Первое мое желание — наброситься на него и ударить, но вместо того, чтобы подняться с койки, я лежу и раздумываю над его словами. Над тем, какой я стала нервной с тех пор, как начала постоянно употреблять кокаин, как на следующий день меня изводят мысли о суициде, которые можно заглушить только все той же кокой. Я понимаю, что надо завязывать с кокой, равно как и то, что не могу без нее. К тому же мне не хочется кончать жизнь самоубийством. Получается замкнутый круг. «Конечно, здоровый образ жизни — это полный отстой, — думаю я, — но все же лучше, чем смерть». Придя к такому выводу, я киваю. Доктор Рэнд хлопает маму по спине. У нее на глаза уже навернулись слезы.