Смеркалось. Пора было где-то устраиваться на ночлег. В одном из домов, на вид наиболее сохранившемся, он решил скоротать эту ночь. Расположившись прямо на полу, он задремал. Прохлада, проникающая в дом через разбитые окна, на давала ему расслабиться. Спал он тревожно, часто ворочаясь, съежившись и стараясь прижать колени к животу, чтобы как-то согреться. На востоке встала молодая луна и осветила комнату, остатки старой, почти разрушенной мебели, лохмотья одежды, оставленные в шкафах без дверок, кучу каких-то кухонных, хозяйственных предметов, брошенных в пыльных углах.

* * *

Дневальный показался в проеме двери. Его силуэт он сразу узнал. Даже не узнал, а почувствовал — это дневальный, одетый по всей форме, с вещмешком за спиной. Лица дневального он не видел — лунный свет светил ему в спину.

— А, это вы, инструктор, значит отдыхнуть решили. Это правильно, дорога дальняя, отдыхайте… — дневальный как-то неуверенно вошел в комнату, оглядываясь по сторонам. — А вы это того, не боитесь этих, которые лежат. Я их с детства боюсь. Вы бы меня просветили, инструктор, страхоту из меня вынули б, а то я от них дрожу и изделать ничего не могу.

Дневальный направил дрожащий указательный палец правой руки в темный угол, где в хламье что-то шевелилось.

Он внимательно присмотрелся и увидел в углу, куда указывал дневальный, два скелета в лохмотьях истлевшей одежды. Скелеты, обнявшие друг друга, неестественно развернули черепа в его сторону и, казалось, смотрели на него черными, пустыми глазницами.

— Вон, видите, шевелются, — прошептал дневальный, весь дрожа от страха, — они наверное умерли последними. Обнялись. Так и лежат тут без похорон. Тут весь хутор такой, мертвый весь. Когда они попали в эту «забодайку» — зону боевых действий, молодежь кто куды разбежалась, а кого может быть искоренили или мягко задержали. А энти старики помирали, брошенные здесь, потихоньку один за другим. Да я вижу, вы, инструктор, спите, а я мешаю вам.

Дневальный повернулся к нему спиной и медленно на цыпочках подошел к скелетам и что-то стал им шептать:

— Зачем? Вы. Зачем? Я ведь у вас один остался. Вот получил привилегии, а зачем мне они без вас? Вот и пошел, и машина сбила, и нету меня сейчас, и стану такой же как вы, а инструктор он ведь живой, он смерти боится, а вы и я уже не боимся. Мы уже не живые.

Дневальный снова повернулся и тихо, почти как бы плывя в воздухе, приблизился к нему, встал перед ним на колени и заглянул ему в лицо. Черные, пустые глазницы светло-серого черепа смотрели прямо ему в глаза.

* * *

Он очнулся от дремоты. Луна освещала комнату. Все тело сильно замерзло, и он еще долго не мог оправиться от сна. Лежать здесь уже не было никакого смысла. Этот мертвый хутор совсем ему не нравился. Пришлось встать, размять онемевшие от холода ноги и, стараясь не смотреть по углам, выйти наружу. Дорога хорошо освещалась лунным светом и он энергично двинулся вниз. Стараясь согреться быстрой ходьбой. Ритм шагов настроил его на рифмы.

Помирать? Кому охота?

Так подумал комформист.

«Долго жить — одна забота»,

Пел веселый гармонист.

А когда покой поймает,

Оркестранты марш сыграют.

Флейта грустно прозвучит

И тихонько замолчит.

Кто тебя здесь похоронит?

Если был последним ты.

Кто тебя потом догонит?

Это все конец игры.

Что потом? Никто не знает —

Странный путник впереди,

Но дорога эта манит,

Все оставив позади.

* * *

Только через несколько суток он выбрался в долину. Наконец-то кончились камни. Грунтовка шла вдоль полей, перелесков, пересекая вброд небольшие речки с чистой, холодной водой. Еды не было почти никакой.

Наблюдая за птицами, он пытался есть какие-то ягоды и орехи, которые иногда попадались ему по дороге. Неожиданно за небольшой рощицей показался домик крытый деревянными досками с каменной трубой, палисадником, полным высокими желтыми цветами. Через двор виднелся старый сарай, из которого доносилось кудахтанье кур и голоса еще каких-то животных. На крыльце дома сидели две одинаково одетых старушки. Подойдя поближе, он подробнее разглядел этих двух хозяек. Старушки оказались близнецами, абсолютно похожими друг на друга.

— Смотри-ка, дорогая, — юноша, да весь усталый, — сказала одна из старушек.

— Да, дорогая, изможденный. А почему ты думаешь, что это юноша? Борода. Лохматый весь, — ответила другая.

— А ты посмотри, дорогая, какие молодые у него глаза, — сказала первая. — Глаза как у нашего Душика. Ты его еще помнишь?

— Может быть, это у него такие глаза от голода? А может, он бандит какой-нибудь, хулиган из гор. Помнишь, нам рассказывали, когда началась война, оттуда из гор шли хулиганы один за другим.

— Нет, я думаю, он идет с войны, видишь форма на нем, только вся уж сильно поношенная и грязноватая. А хулиганы все, почти все, были в гражданском.

— А Душика, мы тогда с тобой зря обманывали, хороший был мальчик, — мечтательно сказала первая старушка, — ходили на свидания меняя друг друга, а он, бедный, думал, что это одна и та же девица.

— Могли бы и ребятенков завести, сейчас бы бегали здесь веселенькие, на него похожие.

— Ну, дорогая, это ты не права, сейчас им бы было уже не меньше пятидесяти. Да их могли бы взять на войну, или родились бы какие-нибудь инвалидистые. Вот как наш Блаженка. И не бегали бы уже веселенькие.

— Да, дорогая, что ж мечтать-то, как получилось, так и получилось. А кто же первый ему, Душику, отказал в свидании, ты или я? Я что-то уже запамятовала.

— Конечно, ты, дорогая. Я-то помню — бывало, обнимет, так сердечко и замирает и бьется.

— Так не только сердечко, вся, бывало, задрожишь от счастья.

— Да что уж вспоминать, сгинул куда-то наш Душик, пропал. Сейчас поди и не узнать его. Да и жив ли?

Он стоял перед ними и не смел прервать этот разговор.

— Да, что же это мы такие с тобой невежливые, юноша стоит, усталый, голодный, а мы тут все о своем да о своем, — сказала первая старушка.

— Здравствуйте, юноша, — сказала вторая, — вам, наверное, хочется отдохнуть?

Он тихо и вежливо поздоровался со старушками и выдавил из себя:

— Пожалуйста, пить.

— Сейчас, сейчас, — старушки хором ответили ему, засуетились и пригласили его в дом. И уже через час он, отмытый, в чистой гражданской одежде, сидел за столом.

На столе находилось множество баночек, тарелочек, кружечек, и все было наполнено незнакомой ему едой. Здесь, похоже, была и первая и вторая и третья еда. Он не знал, как это есть. С чего начать? И от смущения боялся что-либо трогать на этом столе.

Старушки явно с интересом и удовольствием разглядывали

его.

— Берите вот это, попробуйте, — они наперебой пододвигали ему разные чашечки, приговаривая: — Там у вас на войне, да и в городе тоже, такой еды нет. А у нас тут все свое, все местное, чистое, очень полезное и без этой вашей химической технологии.

Он сначала осторожно попробовал из разной посуды этой новой еды, а распробовав, ел и ел с голодухи, не останавливаясь.

— Вот молодец, юноша, вот молодец, — нахваливали его старушки. — Не то что наш Блаженка. Поклюет две, три ложечки и все. Говорит что сыт. Вот от этого и худой, и больной.