— Вы у нас ветеран, много мелодий перебрали за всю жизнь — есть из чего выбирать. А как быть им? — и крупный мужчина кивнул в сторону скучающего юноши. — Как быть им? Столько всего вокруг разного, что не только у них, а и у нас голова кругом идет.

— А для этого и существуют такие, которые позади вас, вот там в уголке прохлаждаются, — съязвил дедуля, видимо, имея в виду Откина со своей спутницей.

Вечер незаметно опустился на уютную местность. Последние лучи солнца осветили свежую зелень. Уходить не хотелось. Заказали еще разных легких сладостей, к ним чай, кофе. Солнце ушло — стало немного зябко. Официант оперативно доставил для посетителей теплые пледы. На столах появились свечи.

* * *

— Вы говорите, что они рассуждают о музыке, то есть о главной мелодии. Я не совсем поняла, что это значит. — спросила она.

Крео задумался и ответил:

— Я не уверен, так ли это. Будем считать, что это мои фантазии.

Он смотрел на нее, и в полумраке свечей она не казалась ему такой уж некрасивой. В профиль лицо ее выражало даже некоторое благородство. Особенно прямой, почти римский нос правильностью своей формы напоминал о древних мраморных изваяниях. Он смотрел на нее и вспоминал, как когда-то давно в последний раз он посетил это заведение с Юстой. Только тогда они расположились внутри, и он читал ей стихи:

Когда-нибудь мы станем проще,

А может быть, еще мудрей.

И эти молодые рощи

Для новых вырастут людей.

Корявый стих мой потускнеет,

В лета уйдет задорный звук.

И мы от счастья онемеем,

И зарастет наш дивный луг…

Он говорил с Юстой о любви. Они танцевали под медленную, романтическую мелодию. Он рассуждал о музыке, о том, что у каждого человека должна быть главная мелодия…

— Вот, послушайте, — обратился он к своей спутнице, — что значит главная мелодия. Допустим, мне что-то нравится из песен, легкой музыки, симфонических произведений.

Блики от мерцающего пламени свечей освещали ее лицо. Она внимательно слушала Откина.

— Я их могу «мурлыкать», то есть напевать по утрам или в другое время. Но есть одна мелодия, от которой по спине бегут мурашки, комок подступает к горлу и неудержимо навертываются слёзы на глазах. Вот это и есть главная мелодия.

— Теперь я понимаю, — ответила она. — Но мне кажется, если главную мелодию слушать каждый день, то эффект постепенно исчезнет и слёз и комка не будет.

Он подумал, внимательно посмотрел на нее и тихо ответил:

— Значит, у вас ее пока еще нет, то есть вы еще не нашли свою главную мелодию.

Она покачала головой и возразила:

— Мне кажется, что они говорят о другом. Они говорят о главной мелодии человека, в смысле — о цели его существования, а может быть, о его индивидуальном предназначении. Может же так случиться, что человек живет поверхностно, словно под фокстрот скользит по паркету. И так всю жизнь: легко, непринужденно, без забот и тревог. Тогда его главная мелодия — легкий фокстрот. И это нисколько не умаляет достоинство и значение человека. Такова жизнь — не всем же быть сонатами, ноктюрнами или симфониями.

Крео с удивлением смотрел на нее. Она разволновалась, глаза заблестели, было видно, что эта женщина умна и тонко чувствует, и эта ее чувственность никак не соответствовала ее простому лицу.

— Да вы поэтесса! — произнес он несколько патетично. — Вы умеете красиво говорить, образно. Я думаю, что эта ваша мысль о главной мелодии заслуживает большего внимания, чем простая фраза, произнесенная за ресторанным столиком.

Она, немного смущаясь, опустила глаза и ответила:

— Это от волнения. Обычно я так говорить не умею.

Они помолчали, слушая очередную мелодию, доносившуюся из зала.

— Мы можем потанцевать? — неожиданно предложил он.

Она совсем смутилась и не сразу ответила.

— Вы действительно этого хотите или из сострадания ко мне?

— Сострадания? — удивился он. — Почему сострадания?

Не зная, что ответить, она совсем сникла и старалась не смотреть ему в глаза, а он, не понимая, как следует ему поступить, просто встал, подошел к ней и взял ее за руку.

* * *

Пустые глаза куратора не мигая смотрели на них, и она, вновь испугавшись, опустила глаза.

— Вы неправильно составили фразу, — монотонно, без интонации произнес куратор. — Вы должны были сказать, — и он повторил свежий лозунг, который их группа разучивала сегодня вечером. Они громко повторили вслед за куратором:

«Веселость мы внедряем сплошь,

А невеселость — это ложь!»

Она вторично споткнулась на второй строчке, и куратор сделал ей замечание:

— Я оформлю на вас рапортичку. Вы не готовы к манифестации.

Она машинально ответила:

— Да, — и вздрогнула, вспомнив наставления напарницы, и, немного отдышавшись, продолжила: — Я больше не буду.

Куратор никак не отреагировал на ее ответ, он готовился продиктовать следующий лозунг. Остальные участники мероприятия внимательно следили за ним, пытаясь уловить каждое его слово, каждое движение. Куратор поднял на них пустые, немигающие глаза и произнес рифмованную фразу:

Правда всегда права —

Долой неправые дела!

Они хором повторили ее трижды. В этот раз никто не сбился. Хор звучал в унисон. Она пыталась незаметно наблюдать за белым лицом куратора, стараясь понять, доволен ли он их хором, но его лицо было непроницаемым. У нее уже в который раз мелькнула одна и та же мысль:

«Как они делают этих непроницаемых кураторов инструкторов и наставников?»

Прошлой ночью он пытался ей объяснить что-то про них, но она плохо его поняла. Получалось, что топляки — это их сырой материал. Но как можно из топляков сделать какого-нибудь куратора, ей было непонятно.

Куратор не уставал, не делал пауз. Он, как машина, работал с их группой, тренировал их для следующей манифестации.

«На раздумья время нет,

От раздумья много бед!»

— прокричали они вслед за ним и, судя по тому, как он безмолвно сделал какую-то отметку в журнале, куратор принял этот лозунг.

Через час интенсивной работы они без запинки могли прокричать более десятка лозунгов. Ее ноги гудели, от долгого стояния заболела спина, и ей казалось, что с начала занятий их группы прошла целая вечность. Но наконец-то раздался сигнал, и куратор, повернувшись к ним спиной, энергично зашагал к выходу.

— Уф-ф! — облегченно вздохнула напарница и, криво улыбнувшись, легонько стукнула ее по спине. — Всё. По домам. Урок закончен.

* * *

— Не понимаю, — пробурчал крупный мужчина.

— Что вы не понимаете? — чуть возмущенно произнес дедуля. — Всё предельно ясно. Молодая женщина боится ненормального общества и, естественно, стремится найти хоть какую-то защиту.

— Я не понимаю: зачем нужны топляки? — ответил крупный мужчина. — Можно же всё сделать гораздо проще и понятнее. Есть цех, есть работа, есть любимый друг. На кой чёрт сдались эти топляки, наставники с пустыми глазами?

— А это, мой друг… — пытаясь объясниться, заговорила большая женщина, — для того, чтобы интересно было. Автор стремится интерес в нас пробудить к чтению — вот и приключения фантастические вставляет в повествование.

— О чём вы говорите? — громко спросила бодрая старушка.