— Они определились с вашим статусом.

Выходя из оцепенения от рассказа о сугробе, она спросила:

— Какой статус?

— Статус — это то, что вы представляете, будучи рядом со мной, — ответил он.

— И каков же мой статус? — снова спросила она.

— Последняя обожательница, — ответил он.

— Почему последняя? — удивилась она. — Разве все ваши обожательницы на мне закончились?

— Они так считают, — ответил он.

Они помолчали, допили чай, и Крео спросил:

— Закажем еще что-нибудь? Может быть, вина?

Она ответила:

— Пожалуй, да.

Принесли вино. Солнечные лучики заиграли на столе. Синее небо проступило сквозь свежую листву берез и лип. Вечерняя теплота разлилась по веранде, и собеседники не спеша приступили к поглощению вина.

— Почему вы перестали писать стихи? — спросила она.

Он обернулся и мельком взглянул на компанию, заканчивающую трапезу.

— Из-за них, — улыбнувшись, ответил он.

— Там сидят ваши знакомые? — удивленно спросила она.

— Нет, не совсем, — ответил он.

Она внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, что он хотел сказать, и решилась задать следующий вопрос:

— Там сидит кто-то из ваших бывших родственников? — и, увидев, как он, улыбаясь, замотал головой, поправилась: — Не из бывших, а просто родственников?

— Нет-нет, — ответил он. — Ни бывших, ни теперешних там нет. Просто я хотел сказать, что людям в повседневности стихи не нужны. Ни к чему они, эти рифмованные словечки.

Она слушала его, и в ее взгляде он заметил непонимание и удивление. Она, широко раскрыв глаза, не моргая, смотрела на него, и в этом можно было почувствовать одновременно и какую-то скрытую страсть, и боязнь пропустить что-то важное в его словах.

— Вам непонятно, о чём я говорю? — спросил он.

Она смутилась и отвела взгляд в сторону.

— Я думаю, что хорошие стихи нужны.

— Хорошие? — спросил он и сам ответил: — И хорошие не нужны — любые не нужны. Оглянитесь вокруг. Много вы видите читающих стихи?

Она в ответ покачала головой.

— Вот, посмотрите внимательно на эту компанию и скажите: как часто они употребляют стихи?

— Употребляют. Почему употребляют? Вы, наверное, хотели сказать «читают»?

— Может быть, и так — читают, но мне больше нравится «употребляют», — ответил он. — Так как же вы ответите на мой вопрос?

Она задумалась.

— Я, пожалуй, не обладаю такими, как у вас, способностями — определять «характеры» на расстоянии.

— И всё-таки попробуйте! Вам эти «характеры» хорошо видны — вы сидите к ним лицом, а мне трудно затылком что-то разглядеть.

Она улыбнулась и заметила:

— Но вы же нафантазировали за них уже многое: и кто я такая, и каков мой статус, и эту фразу про неспешный поцелуй.

Он в ответ тоже улыбнулся.

— Да, это игра такая у этих литераторов. Она, игра эта, у них в голове всё время присутствует. Попробуйте и вы в нее поиграть, пофантазировать на тему потребления стихов.

— Хорошо, — согласилась она. — Я попробую. — Этот крупный мужчина, сидящий к нам спиной, скорее всего, редко потребляет стихи. У него, я думаю, несколько строчек осталось в памяти еще с детства и он изредка их цитирует к месту, а может быть, и не к месту.

— Мотивируйте: почему у него такое отношение к стихам?

Она отвела взгляд в сторону и задумалась.

— Он, как вы заметили, всё и вся знает. По крайней мере, он так думает про себя — это во-первых. Когда говорит, жестикулирует, но не ярко, а как-то собранно, опуская сжатый кулак на стол, словно этим хочет усилить значение своих слов — это во-вторых. А в-третьих, он лысый, — она сдержанно рассмеялась. — Я редко встречала лысых поэтов.

— Вот видите, — поддержал он ее мысль. — У вас тоже получается фантазировать. Будем считать, что крупный мужчина стихи почти не читает. А остальные?

— Остальные? — продолжила она. — Главный мужчина средних лет стихи не любит. Они ему ни к чему. Он человек прозаический. Конечно, он может очень редко послушать других, но не более того.

— Ну что ж, хорошо. Вы уже двоих из моих читателей исключили. Осталось пятеро из семерых. Готовы продолжить? — спросил он.

Она пригубила немного вина и довольно смело заявила:

— Я думаю, что только большая дама почитывает стихи. Мне так кажется, потому что она постоянно пытается возражать крупному мужчине, которому поэзия не нужна.

— Так… — протянул он. — Всего один человек из семи читает стихи. Я правильно вас понял? — уточнил он.

— Мне так показалось. Старушенция, может быть, и потребляет что-либо поэтическое, но по ее виду я ничего не могу определить. Она уже вся живет в прошлом. Молодой человек — он еще не определился. Ему школьная зубрежка помнится до сих пор — от нее у него к стихам пока что отвращение; а гламурная дама загадочна. Может быть, и читает, когда это модно, а когда…

— Когда не модно, не читает, — он подхватил ее мысль.

— Да, — согласилась она. — Когда не модно, не читает. Ей некогда.

— Им это не нужно, — грустно заключил он. — И вот вопрос: стоит ли писать стихи, когда им это не нужно?

Она замотала головой и несколько эмоционально возразила:

— Люди пишут стихи не для кого-то, а просто так, как бы выражая свои мысли, чувства в рифмах, и не обязательно для чтения.

— Может быть, и не обязательно, — произнес он с сомнением. — Но всё же авторам хочется, чтобы их читали, а кто делает вид, что пишет просто так, — так он лукавит, пытается обмануть сам себя.

— И вы тоже обманываете себя? — спросила она.

— И я тоже, — ответил он и прочел:

Судьба, как верная подруга,

Меня преследует всегда.

Но боже мой! Какая скука —

С одной подружкой навсегда…

Она молчала, а он подумал:

«Какая же она некрасивая! Глаза близко посажены друг к другу. Прямой нос, их разделяющий, не украшает лицо — худое с острым подбородком. И нельзя сказать, что она уродлива, просто некрасива».

И он вспомнил лицо Юсты, когда она несколько лет тому назад уходила от него.

— Вот видишь, он обнял ее за талию и не спеша поцеловал в щеку! — радостно произнесла большая дама.

— Что я должен видеть затылком? Я это еще не научился делать, — недовольно пробурчал крупный мужчина. — Меня эти ваши обнималки-целовалки вообще не интересуют, — и он процитировал:

Ваня Маню обнимал,

Что-то Мане обещал.

Но не верит Маня Ване:

Ведь опять ее обманет.

— Можно было бы и поинтеллигентнее! — скромно заметила большая дама. — Глупые стишки, мог бы и не читать.

— Я таких штучек с детства много знал, уж половину позабыл, — ответил крупный мужчина.

— Вот и хорошо — пора бы и вторую половину позабыть, — продолжила она.

Дедушка оторвался от созерцания природы, кашлянул и заявил:

— А что, мадамы и господа? Частушки — это хорошо! Весело и кратенько — недаром называют их частушками. Частит народ — повторяет незлой юмор.

Бодрая старушка спросила гламурную даму:

— О чём он говорит? Очень тихо. Не понимаю.

— О частушках, — последовал ответ.

— Частушки — это от народа, — продолжила бодрая старушка. — Это не высокая поэзия.

— А вы хотите, чтобы всё было высокое? — задиристо спросил дедушка.

— Да уж, хочется настоящего искусства, а не… — старушка запнулась и, видимо, не зная, как оценить сочинение частушек, замолчала.

— Вы, мадам, — дедушка громко обратился к старушке, — не любите народное творчество. Вы хотите от народа отдалиться, отмежеваться, так сказать. Мы-де аристократы, а вы там — серые массы. Так, что ли?

Бодрая старушка, отвернувшись от дедушки, недовольно произнесла: